You know that hiding ain't gonna keep you safe, Because the tears on your face, they leak and leave a trace, So just when you think the true love's begun It goes off at any second just like a loaded gun.*
Курт видел все их отношения в одной простой, излишне резкой и короткой линии, которой только что очертил подол платья. Линии, которая создала что-то новое и прекрасное, но в то же время что-то такое, что было не только не в характере Курта, но и не в характере самого эскиза. Эта линия изначально была ненужной, бесполезной – ведь ему все равно пришлось бы стереть ее, чтобы начать все заново, – однако он все равно с отчаянным любопытством и неуместным упрямством вел ее до конца. Знал заранее, какой она будет, знал, что ему не понравится, знал, что после того, как сотрет ее, на бумаге останутся следы, поверх которых будет сложно рисовать что-то другое, но просто вел ее, вел – вел с тупой надеждой на иной, лучший исход событий, а если иного исхода и не было, то хотя бы просто для того, чтобы закончить ее, оторвать руку от листа и убедиться, что продолжать ее действительно некуда и что она до безобразия испортила рисунок... чтобы убедиться, что все совсем-совсем кончено, а сам он – полный идиот. Мужчина с покрасневшими глазами вглядывался в свой набросок. Кончик его карандаша, замерший в паре миллиметров от альбома, подрагивал так, точно сжимающие его пальцы были безнадежно разбиты тремором. Они и были. По крайней мере, сейчас. Но только это все равно не помешало "лишней" линии быть отчетливой и уверенной. Покачав головой, Курт потянулся за ластиком. Вжимая его в эскиз, он с раздражением заметил, что линия слишком уж сильно впечаталась в волокна бумаги, и все, что он мог теперь сделать с листом – это развести грязь и протереть дыру там, где она была. Поморщившись, он с сожалением разорвал лист, внутренне боясь, что их отношения с Блейном, о которых он размышлял все это время, не ограничатся одной только меткой метафорой и в итоге вынудят его разорвать свое сердце так же, как он только что сделал с листом. В области висков мучительно закололо, и дизайнер поспешил отложить альбом. – Эй, детка, – донесся из прихожей недовольный голос его любовника, сопровождаемый тихим и таким же недовольным поскуливанием Эверетта, – детка, ты здесь? Легче не стало. – Да, здесь. Можешь зайти. Дверь распахнулась с нежным стеклянным перезвоном, но Себастиан ворвался внутрь совсем не нежно: раздувая ноздри в молчаливом, тщательно сдерживаемом гневе, он замер посреди комнаты, опустив (точнее, почти бросив) малыша Эви на ковер. Курт с виноватым видом проследил за тем, как мужчина обтряхивает ладони о брюки, и подхватил подбежавшего к нему щенка на руки, прижимая к груди. Причину своей злости Себастиан мог даже не объяснять. Все было очевидно и без того – он облажался. – "Можешь зайти"? Серьезно?.. Я и не собирался просить у тебя разрешения на то, чтобы войти, это ведь и моя квартира тоже, забыл? Мы теперь владеем ею в равной степени. И раз так, то будь так добр прислушиваться ко мне, когда я прошу тебя держать свое животное подальше от моего кабинета или нашей спальни. Неужели так трудно закрывать за собой двери? Представляешь, где я его нашел? Он слюнявил галстук, который ты отложил мне для завтрашнего собрания, и, знаешь, сдается мне, что этот чертов галстук придется выбросить. Ласково почесывая Эверетта, напуганного из-за раздраженного тона второго хозяина, Курт, тоже слегка испуганный, рассеянно улыбнулся и опустил взгляд. Несмотря на то, что именно он настоял на аренде совместном проживании, свыкнуться с наличием рядом кого-то постороннего, кто не являлся домработницей или ассистентом, было и в самом деле так же сложно, как закрывать двери перед милейшим щенком, просящимся следом. Нет, сейчас ему было абсолютно нечего сказать. Обещать, что подобного больше не повторится, было бы глупо. – Прости, – промямлил мужчина, крайне смущенный из-за своей оплошности. Он терпеть не мог становиться причиной чьей-либо ярости, а особенно оправданной. – Не углядел. Подберу тебе новый галстук... Выпил таблетки? Как себя чувствуешь? Черты лица Себастиана немного смягчились, и он, вздохнув, подошел ближе к любовнику, чтобы присесть на краешек дивана рядом и обнять его за плечи. Разумеется, при всем при этом он избегал касаться Эви – да и тот, угнездившись на коленях хозяина, сам боязливо отполз подальше. – Выпил. Жить буду. Глаза дьявольски слезятся и опухли, горло чешется, но жить буду. Жалко галстук – разве он не был твоим любимым? – Извини, – снова повторил дизайнер, покачав головой и поджав губы. Теперь он тоже был зол. Только не на Эверетта или Себастиана, а на самого себя. – Черт с этим галстуком, серьезно, закажу новый. Я помню про твою аллергию, правда – просто привык жить один и не могу перестроиться так быстро. Загрузился работой, задумался и... Бастиан перебил любовника, приложив к его губам ладонь и тихо зашипев. Они оба очень устали за сегодняшний день и нуждались в отдыхе, поэтому в полноценную ссору этот маленький конфликт перерасти не мог. Даже несмотря на то, что в покрасневших глазах его бойфренда затаилась вся боль и обида мира. Курту и в самом деле следовало быть повнимательнее... конечно, если только он не хотел, чтобы терпение мужчины – кстати, отнюдь не безграничное – рано или поздно иссякло. – ...и забыл закрыть дверь, – все же упрямо закончил дизайнер, легко целуя подставленные кончики пальцев. Он знал: это заставит Себастиана улыбнуться. – Детка, как насчет того, чтобы оставить все свои дела? Помнишь, ты обещал мне, что будешь рядом со мной как минимум четыре часа в день? Так вот должен тебе сказать, что сегодня мы виделись только за ужином. Не заставляй меня думать, что твоим словам нельзя верить. Я могу вернуться к себе в любой момент. Так оно и было – одним из главных условий переезда Бастиана к нему оказалось совместное времяпрепровождение. Честно говоря, вся эта идея с переездом и была задумана лишь для того, чтобы они сблизились еще больше. Курту особенно остро нуждался в его присутствии – он надеялся, что вспомнит о том, что испытывал к своему мужчине, и забудет, что испытывает к чужому. Он был ужасно виноват перед Себастианом за каждую мысль, адресованную не ему... но справиться с наваждением пока не мог. Самым забавным во всей этой ситуации казалось то, что Блейн абсолютно точно пребывал в таком же замешательстве: его глаза кричали о чувствах громче, чем порой кричат чьи-то губы. – Нет-нет-нет, даже не думай об этом, – торопливо забормотал Курт, понимая, что Бастиан не шутит и даже не угрожает, – как раз собирался послать все это к черту и прийти к тебе. Я соскучился, а дела подождут. Это не главное... – тут он на ощупь нашарил блокнот с эскизами и благоразумно убрал его на спинку дивана, подальше от тихо поскуливающего на его коленях Эви, который не отказался бы при первом же удобном случае испортить все наработки хозяина. – Давай остаток вечера проведем только вдвоем. Никаких собак, звонков, бумаг... Ничего лишнего. Я, ты и какой-нибудь фильм. Или начнем смотреть какой-нибудь сериал вместе. Помнишь, ты хотел начать "Игру Престолов"?.. – Так бы сразу. Потянувшись вперед, Себастиан медленно поцеловал его, и Эверетт, заворчав, спрыгнул на пол, отряхиваясь и звеня колокольчиком: по всему походило, что он направился в сторону миски с едой, подальше от этих "телячих нежностей". И правильно – он был еще слишком маленьким для сцен подобного рейтинга. – Я, ты и какой-нибудь... – едва слышно прошелестел мужчина, отрываясь от губ Курта и переходя к его шее, – какой-нибудь фильм. Звучит идеально. – Или секс. Боже, да, Себастиан... – Так бы сразу. Сойдясь на единственно правильном варианте, они перестали отвлекаться на разговоры, полностью переключившись на поцелуи и прикосновения: у Курта подрагивали пальцы и глаза сами собой закатывались, а Бастиан посмеивался в его ухо, очевидно и думать забыв о возможности переезда. Когда в кармане брюк дизайнера зазвонил телефон, они оба уже были без футболок, и резковатая трель заставила их отдернуться друг от друга. – Так вот что, по-твоему, значит "никаких телефонов"? – Если ты на секундочку уберешь руку с моей задницы, я выключу его к чертовой матери. Поспешно сбросив вызов, даже не обращая взгляда на дисплей, Курт притянул любовника обратно к себе, заваливаясь спиной на диванные подушки. Вопреки тому, что еще минуту назад в его голове не было абсолютно никаких посторонних мыслей, кроме мыслей о настойчивых губах Себастиана, его руках и вкрадчивом голосе, сейчас она снова наполнилась сомнениями, метаниями, сожалениями, подозрениями и страхами. Может, этот чертов звонок телефона был знаком, посланным свыше?.. Или знаком было то, что он сумел этому звонку противостоять. Несколько недель назад, добавляя Блейна Андерсона в список избранных контактов, Курт установил для него особенную мелодию, и она, заиграв теперь, почему-то заставила его представить, будто с таким звуком в итоге разобьется его сердце. Трынь-трынь-трынь. А потом тишина.* * *
Проект платья был уже почти закончен, вся необходимая информация – задокументирована, а материалы – подобраны. Через две недели можно было приступать за снятие мерок, и сейчас оставалось только закончить с финальными штрихами. У Курта больше не было необходимости видеться с Блейном, и они оба прекрасно это знали, вот только остановиться уже не могли: их исключительно рабочие встречи превратились в субботние прогулки с Эви и Тоффи и вечерние посиделки в барах в шумной компании Пака, Сэма и Дэвида... а еще в совершенно "случайные", никем из них не запланированные столкновения. Как будто бы Нью-Йорк один из тех крошечных городков с населением в несколько тысяч человек, где что-то подобное – обычное дело. На этот раз Курт позвонил Блейну с просьбой приютить его у себя в кабинете на несколько часов, а тот, разумеется, не смог отказать, хотя и догадывался, что фотосессия, на которую его новый друг должен был отправиться через несколько часов, едва ли и в самом деле находится неподалеку от клиники. Правда ему была не нужна, а вот лицо Курта, нежно-язвительное, дружелюбно-насмешливое и как обычно невероятно красивое, лишним бы не оказалось. – Постарайся только мне не мешать, – заворчал при встрече мужчина, коротко обняв дизайнера и похлопав его по спине. Таблетки, что выписал психоаналитик, снижали тревожность, возбудимость и вспыльчивость, но не заставляли расхотеть прикасаться к Курту или дышать ароматом его парфюма и кремов. – Садись вон на тот диванчик, устраивайся поудобнее... и молчи. Заклинаю тебя – молчи. – Да ладно тебе. Ведешь себя так, будто взаправду чем-то занимаешься на работе, бездельник. Несмотря на то, что влечение между ними было очевидным – как, впрочем, и желание от этого влечения избавиться, – в общении сложностей не возникало. Они не отдергивались друг от друга, случайно дотрагиваясь, не стеснялись пикантных шуточек или историй и уж тем более не пытались выяснить отношения вслух. В этом не было нужды. Все необходимое они передавали друг другу взглядами, полными невыразимого чувства с припиской "не обращай внимания, это скоро пройдет". Пройдет же?.. – Между прочим, я очень занятой человек... – Тебе на айпад уведомление пришло... поле для посадки морковки выкопано, пора засыпать семена! Курт, после приобретения Эверетта и переезда Себастиана начавший проводить на работе меньшее количество времени, вслух называл раздолбаем Блейна, а за глаза – самого себя. Ему было непривычно теперь ложиться спать до полуночи, просыпаться в семь и проводить в офисе в общей сложности не больше двенадцати часов. Настолько непривычно, что он чувствовал себя угнетенно и изнуренно... что и было причиной спонтанного визита к Блейну. Курт знал, что ощутит прилив вдохновения после первой же его улыбки. А после второй оближет губы, пытаясь скрыться от желания его поцеловать. – Это все, конечно, очень смешно, но я разбираю медицинские карточки клиентов. Будешь мешать мне – выгоню в приемную к Лиззи. Она готова болтать с тобой до сих пор, пока у нее язык не отсохнет. – Лучше дай мне свой айпад – займусь твоей морковкой. Это звучало до отвратного двусмысленно, и Блейн похабно ухмыльнулся, качнув головой. Как ни странно, представляя свою близость с Куртом, он еще ни разу не фантазировал о сексе с ним: его нежность, восхищение, уважение и привязанность были пока настолько невинны, что переступать через них казалось кощунственным. Его тело горело и без грязных посылов – от одних лишь только мыслей о переплетенных пальцах и обжигающем шею смехе. Наверное, это было защитной реакцией организма... Если бы ему чудился еще и секс, держаться было бы невозможно. Вольготно расположившись на диванчике, Курт замолчал, уткнувшись в экран планшета, и Блейну, зарывшемуся за своим рабочим столом в бумаги, оставалось лишь украдкой кидать на него взгляды. Как бы он ни старался погрузиться обратно в отчеты и справки, сосредоточиться, когда совсем рядом был человек, к которому его неумолимо тянуло, было сложно, и слова проплывали перед глазами совсем как парусные яхты в порту, где они гуляли на прошлой неделе. Шумный Эверетт в то утро захлебывался лаем, трепыхаясь на коротком поводке, Кристофер чинно сидел у ног хозяина, а Курт, посмеиваясь, наблюдал за всем этим, положив руку на плечо Блейна. "Сходим как-нибудь под парусом?" – спросил тогда он, сияя в рассветном солнце и зная, что с ним, черт бы его побрал, куда угодно. Куда угодно, но желательно подальше. – Подвинься, – спустя минут сорок бесплотных попыток простонал Блейн, решительно сдвинув все свои папки в сторону и поднявшись с места. Правда, поймав удивленный взгляд Курта, он слегка стушевался и тут же выдернул из кипы бумаг две медицинские карты – наверное, ему не стоило совсем уж бросать работу. Разве что только перевести ее в другое положение. – Как там поживает моя морковка?.. – К уходу за ней ты не приложил ни капли усилий, так что эта морковка моя. Огород, может, твой, но грядки морковки – точно мои. А еще я посадил королевские томаты и тигровые огурцы, заработал пятьдесят три монетки в мини-играх и нашел редкие семена неизвестных фруктов... – Я удалю эту дурацкую игрушку. Вместо того, чтобы устроиться рядом с другом, как и предполагалось, Блейн опустился на противоположный конец дивана и скинул обувь, поджимая ноги под себя. От долгого сидения в кресле у него болела поясница, поэтому позвоночник нуждался в срочном отдыхе точно так же, как сам он нуждался в близости к Курту... Однако не успел он вернуться к работе, как тот, пробежавшись пальцами по его штанине, заботливо потянул уставшие ступни на себя, устраивая их на коленях. Блейн не сказал ни слова – лишь с благодарностью кивнул. – У тебя носки от Ральфа Лорена. – У тебя самодовольство от Курта Хаммела. – Заметь, из последней коллекции. Так действительно стало легче – по крайней мере, предложения не сливались воедино, ускользая от его внимания, а тупая ноющая боль в голове, сердце и спине прошла. Психоаналитик говорил, ощущение теплоты и спокойствия, испытываемое им рядом с Куртом, надуманно и фантомно... вот только сейчас оно казалось единственной правильной вещью. Как и всегда в такие моменты. Лиззи, встревоженная присутствием кумира, заглядывала пару раз, чтобы оставить боссу сообщения, переданные через главную приемную, и Блейн неизменно улыбался ей, игнорируя немые вопросы. Да, они сейчас выглядели слишком уж уютно и в то же время пикантно, однако вся прелесть такого положения была в том, что он не обязан был ничего объяснять. Ни любопытной Элизабет, все еще надеющейся увести его у невесты, ни самой Китти, которая всегда закрывала глаза на его интрижки, ни даже Сэму, который ворвался в кабинет без предупреждения и теперь стоял на пороге, удивленно хлопая глазами... хотя как раз по виду Сэма можно было с уверенностью постановить, что он совсем не против объясений. – Когда ты научишься стучать, старик? – недовольно пробурчал Блейн, предприняв попытку высвободить ноги и сесть, словно ничего и не происходило. Однако Курт ненавязчиво уперся в его лодыжки локтем, и мужчине пришлось остаться на месте. Да, так и есть – с какой стати он должен был чувствовать себя неловко? Черед Сэма краснеть. – Почему не позвонил? А если бы я был на операции? Но Сэм и не планировал краснеть. Он был удивлен и, кажется, чуточку зол, но точно не смущен. Блейн глядел прямо в его глаза – и видел, как они, обычно светло-серые, темнеют, медленно затягиваются сталью... видимо, увлечение господином дизайнером, которое он так упорно сводил в шутку, шуткой все же не было. Или, может, существовала какая-то другая причина этой странной реакции? – У меня есть копия твоего расписания, если ты забыл, – совладав с собой, выдавил Сэм. А после, повернувшись к Курту, кивнул: – Добрый день, Курт. Извините за беспокойство. Пак попросил меня отдать вам обоим пригласительные на мальчишник, а я как раз случайно проезжал мимо... Слишком много совпадений для одного дня, разве нет? Блейн все же вызволил ноги, неуклюже усевшись на диване, и взял протянутые приглашения, вскрывая верхнее. На него посыпался целый ворох разноцветных блесток – серебряно-золотистая пыль, розовые сердечки, голубые звездочки и... боже, все это осталось на его штанах и густом ковре. Вечеринка в стиле пони. Вместо мальчишника Паккерман решил устроить очаровательный девичник, и Курт спрятал лицо за планшетом: кажется, еще совсем недавно он радовался тому, что на подобной феерии ему не побывать – что ж, надо признать, никогда не знаешь, какой задницей к тебе повернется судьба. – Милое приглашение, – заметил Блейн, откладывая открытки и засовывая ноги в облепленных блестками носках в усыпанные блестками ботинки. Едва ли его клиенты оценят подобный гламур... Ему повезло не быть шафером. – Спасибо, Сэм. Можешь выйти со мной на минуточку? На пару слов. Спустя несколько выдохов они уже стояли на балконе, морщась от яркого солнца. Здесь бы Блейну стоило спросить, какие из чертовых дружеских заповедей он нарушил, увлекшись Куртом, и нарушил ли вообще, да только язык не поворачивался – и потому он, просунув ногу между перилами, просто наблюдал за тем, как влипшее в кожу ботинка сердечко блестит на свету... Блестит до тех пор, пока его не сдувает порывом ветра. – Прошла минута, – почти прорычал Сэм, постукивая пальцами по часам. – Ты разве не хотел мне что-то сказать? – Знаешь, я, кажется, влюбился. У Блейна не было времени готовиться к серьезному разговору, и он понятия не имел, что говорить. Но чувство сожаления, колыхающееся внутри него, готово было в любую секунду обернуться злостью – той же самой злостью, что горела в глазах у Сэма. Сэма, который не имел права винить его в чувствах к Курту, потому что никогда не говорил о своих. Сэма, который не имел права ничего чувствовать к Курту, потому что тот, как всем было известно, давно несвободен. – Я должен был догадаться. Ты в курсе, что со стороны вы периодически выглядите как парочка? Когда вы секретничаете в баре, нагнувшись к друг другу, я все думаю: "Вот сейчас они, наверное, поцелуются"... Но что теперь, чувак, что теперь? Ты поиграешь с ним, а потом бросишь? Оставишь его ни с чем, женившись на Китти? Вопросы были жестокими, и каждый из них заставлял Блейна вздрагивать. Курт был взрослым мальчиком и осознавал, к чему все ведет... Точнее, что все это не приведет ни к чему. И если бы кого-то из них это не устраивало, Сэм не застал бы их вместе, сидящих на одном диване, и не видел бы, как они, в стельку пьяные, перешептываются только вдвоем, игнорируя всех остальных. Так оно и будет: в конце концов они просто бросят друг друга, давясь тоской и сожалениями, но помня, что в какой-то определенный момент им было упоительно хорошо вместе. И каждое такое хорошее воспоминание будет перевешивать сотню плохих. Сэму не понять. И Блейн, как бы ему ни хотелось верить в обратное, тоже не понимал. Вот только признавать этого не собирался и вместо того, чтобы поразмыслить над разумными доводами, бежал от вызванной ими боли, надеясь причинить ту же боль Сэму. Это было так не в его характере, но так... по-человечески. "Снова здравствуй, мой раненый зверь, – сказал бы тут Курт, улыбаясь со снисходительной жалостью. – Твое сердце не терпит потерь". – К чему эти разговоры? Ты что, тоже в него втрескался? Если да, то оставь надежды: он чувствует ко мне ровным счетом то же самое, что и я к нему. – Не втрескался. Я люблю его как друга, безгранично уважаю и желаю ему счастья. Думаешь, ты здесь один такой, кому он не безразличен? Ошибаешься. Мы с тобой близки, и именно поэтому я с тобой буду честным... Ты, Би, мудак. Придурок, засранец и урод. И я бы сказал, что сочувствую тебе, но это не так. У Блейна перед глазами все поплыло так, будто злосчастные блестки швырнули ему в лицо. Он хотел было возразить, но Сэм остановил его решительным взмахом руки и продолжил: – С чего ты думаешь, что Курт хочет того же? Откуда ты знаешь, что он не надеется на большее? Например, на то, что ты оставишь Китти и начнешь что-то новое с ним? Он куда более замкнутый и ранимый человек, чем ты. И если для тебя это пройдет как простуда, без осложнений и проблем, то для него последствия точно будут. Давай, скажи мне, что ты этого не осознаешь. Даже если ты и правда в него влюблен, это не имеет никакого значения, потому что ты – последний трус, который всю жизнь провел с оглядкой на окружающих. Ты не сможешь сделать его счастливым, ты побоишься измениться ради него, поэтому... держись от него подальше. Сэм покраснел, и на его обычно спокойном лбу проступила пульсирующая венка, которая выглядела так, будто готова взорваться в любой момент. Блейн, щурясь, смотрел на нее, и гадал, что взорвется раньше: она или все-таки он. Он. – Странно слышать это от тебя, Сэм, – сквозь сжатые зубы процедил мужчина, стискивая пальцы на перилах. – Ты обвиняешь меня в трусости, но самое интересное то, что ты и являешься причиной этой трусости. Помнишь, как однажды в колледже я нашел в себе смелость принять свои чувства и предпринял попытку что-то изменить?.. – Слушай, ситуация с тем парнем была далеко в прошлом, и то, что ты оправдываешься ей сейчас, невероятно глу... – Как насчет того, чтобы начать называть вещи своими именами, раз уж ты так ратуешь за правду и храбрость? Хватит называть того парня "тем парнем" – это был ты, Сэм. Ты разбил мне сердце, ты унизил меня и выставил на посмешище, и я до недавнего времени был почти уверен в том, что больше никогда не смогу никого искренне полюбить – разумеется, я не знаю, как быть. Я больше пятнадцати лет ненавидел себя за то, что не только попался на этот крючок, но и позволил тебе вернуться в свою жизнь в качестве лучшего друга. Ты раскаялся, ты стыдился, ты пытался загладить вину... Но спросил ли ты хоть раз, как мне было сложно? Ни разу. Я рад видеть, что ты заботишься о Курте. И рад наконец осознать, что до меня тебе дела все-таки нет. А раз так, то мне нет дела до тебя и до всего, что ты мне говоришь. Пошел вон, Сэм. Может, ты и прав... но пошел вон из моего офиса. Они смотрели друг на друга несколько томительно долгих секунд, будто оба испуганные этим резким заявлением, но Блейн не спешил брать слова обратно, а Сэм не хотел извиняться: демонстративно толкнув друга – теперь уже, наверное, бывшего – плечом, он широкими шагами проскользнул обратно в кабинет, а оттуда в приемную. Его белобрысая макушка показалась на парадной клиники спустя две минуты, и Блейн проследил взглядом за тем, как он сворачивает за угол, слишком, наверное, взволнованный, чтобы садиться за руль. – Пошел вон, – шепотом повторил мужчина, вытирая горящее лицо ладонями. – Кто из нас еще мудак. Обеспокоенный Курт ждал его, застыв на краю дивана. Вся его поза показывала, что он готов в любой момент сорваться с места – и он сорвался, как только Блейн появился на пороге. Пальцы, насквозь пропахшие бумагой и графитом, скользнули в спутавшиеся черные волосы, и там и остались, пока загнанное дыхание Блейна медленно восстанавливалось. – Все хорошо? – одними губами спросил он, убирая с щеки друга блестки. – Все сложно, Курт.* * *
На мальчишнике – точнее, девичнике, если называть вещи своими именами – Ноа было куда веселее, чем можно было себе представить. Хотя если бы Блейн не знал его столько лет, то решил бы, что оказался на тусовке у извращенца-педофила... иначе объяснить творящуюся в клубе вакханалию было нельзя. Хорошо, что особый волшебный дресскод был введен только для нанятого персонала и стриптизерш, потому что Блейн, честно говоря, постеснялся бы надеть что-то подобное. А вот самого Паккермана никакой стыд не останавливал: счастливый и довольный оригинальностью своей вечеринки, он встречал гостей усыпанный блестками и стразами, в одних только коротких черных шортах и с маской единорога на голове. Кстати, маску ему подарил Курт – сейчас это было модно, а Пак любил быть в тренде... Хотя бы делать вид, что в тренде. Изначально Блейн не собирался пить, но уже в течение первых десяти минут пребывания в клубе влил в себя три коктейля, решив, что такого серьезного испытания на трезвую голову не вынесет. Остальные наслаждались без притворства, и мужчина бы, наверное, присоединился к ним при других обстоятельствах, но был слишком сосредоточен на своих мыслях, чтобы улететь в страну грез, фей и пони. Слова Сэма не выходили из головы. Краем глаза он постоянно наблюдал за Куртом, отмечая каждую его улыбку, смешок и особенно яркое полыхание глаз – кажется, дизайнер, как человек богемный, несмотря на свой скептицизм и изрядную толику иронии, все же проникся атмосферой празднества и тоже отрывался от всей души. Вот только он, в отличие от Блейна, совсем не пил – его губы неизменно округлялись в неслышном "воды", когда приходила очередь делать заказ. Он не любил пить в толпе незнакомцев, но не хотел отчаянно выискивать взглядом друзей. Сэм с Блейном после своей ссоры совсем перестали общаться, и их небольшая, почти уже успевшая сплотиться компания развалилась, как карточный домик... Остались лишь четверо одиночек, пришедших на свадьбу общего друга, чтобы раствориться в беснующейся массе полубезумных кутил. Вот только Курт был червовым тузом Блейна, если уж правда сравнивать с карточной колодой, и как бы нейтрально они ни держались на публике, наедине он всегда был рядом с ним. Не будучи в курсе причины размолвки, не принимая ничьей стороны, не задавая вопросов... он был его. – Я устал. Как насчет того, чтобы свалить отсюда к чертовой матери? Блейн выдернул руку из трусиков стриптизерши, едва не вытащив заодно сунутую туда смятую двадцатку, и обернулся к другу, уставившись на него сквозь дымную кальянную завесу. Пять часов утра – то самое время, когда тусовки обычно обретают второе дыхание... Но пока он формулировал свои возражения, Курт уже ухватил его за локоть и, не дожидаясь ответа, потянул в сторону гардеробной. Блейн послушно следовал за ним, отстраненно вглядываясь во взъерошенные волосы на затылке, и улыбался, потому что сейчас как никогда точно понимал, что влюблен по уши. Может, именно поэтому его организм отвергал веселье волшебного мира Пака – в его груди развернулся собственный волшебный мир. Чертов психоаналитик был неправ. Это не временное помешательство. Это куда страшней. – Блейн, Блейн, я много выпил... Помоги мне. Чувствую себя паршиво. – Может, умоешься? – Нет. Хватай вещи, пойдем, постоим на улице. Мне нужно подышать... Курт не был пьян – он разыгрывал из себя пьянчужку только лишь с той целью, чтобы сбежать с мальчишника. По всему походило, что он, раззадоренный общим безрассудством, и сам осмелился немного сойти с ума... Почти осмелился. Для этого ему нужно было такое весомое оправдание, как алкоголь – действенный способ творить глупости, а на следующий день закрывать глаза на все последствия. Он вел себя как шестнадцатилетняя девочка, боящаяся, но в то же время желающая лишиться девственности. А Блейн чувствовал себя шестнадцатилетней девочкой, беззаботной, свободной и безнадежной, когда наугад вел его за руку по темным улочкам. Наверное, сказывались последствия девчачьей вечеринки. – Мы доедем до моего дома на метро, – шептал мужчина. – Здесь пятнадцать минут езды и несколько минут ходу. Куда приятнее, чем на такси... Не хочу, чтобы тебя укачало в машине. Да и ночное приключение – вещь довольно романтичная. – А если мы там умрем? – Несколько станций, Курт, нам нужно проехать всего несколько станций... Потерпи. Переругиваясь, они все же добрались до спуска в подземку и успешно сели в вагон. Близилось к шести, а в это время поезда были полны захудалых пропоиц, шлюх и офисных работяг – Курт с Блейном среди этой разношерстной компании смотрелись очень странно, и на них с затаенной злобой и удивлением скашивали глаза. Или, может, причиной всеобщего пристального внимания было их громкое шушукание... Этот вариант выглядел даже более правдоподобным. – Ты что, действительно считаешь это романтичным? – вскинул бровь Курт, как только они угнездились на сидениях в самом конце вагона. – Для кого поездки в метро романтичны? Каким же дерьмовым вкусом нужно обладать! А этот ужасный запах... Боже. – Сейчас я все исправлю, – спешно пообещал Блейн, вытаскивая из-под лацканов пиджака друга его кашемировый молочный шарф, чтобы уткнуться в него носом. – Так я чувствую только твой диор, а ты можешь воспользоваться моими волосами. – Воспользоваться? Волосами? – с наигранным недоумением переспросил Курт, и они засмеялись, шикая друг на друга и пытаясь закрыть друг другу рты. И только потом, чуть успокоившись и признав, что это хорошая идея, дизайнер положил руку на спинку сидения за другом, чтобы им было удобней, а после, чуть помедлив, зарылся носом в темные кудри, все еще хранящие аромат то ли шампуня, то ли геля для укладки, то ли всего это вместе. Он не устал, но чувствовал, что способен уснуть, задержавшись в подобной позе – неспешно и тяжело вдыхая Блейна, царапая пальцами его кожаную куртку... – Мне нравится, как ты пахнешь. – Да уж, не сравнить с миазмами мочи и грязных тел. Когда они наконец оказались на пороге квартиры, уже рассвело, и все подрагивало в белом мареве, сотканном светом, пробивающимся сквозь жалюзи. По дороге, прижав Курта к испещренной матерными записями стене, Блейн признался ему, что до безумия хочет его поцеловать... А в ответ услышал: "Дождись, когда мы останемся наедине". И вот они остались. Как попало сбросив верхнюю одежду в коридоре, наспех закрыв замок, все так же подшучивая друг над другом и смеясь, ввалились в комнату, упали на диван и там и замерли, прильнув друг к другу, но не решаясь пока снести последний барьер. Блейн оказался в неудобной позе, в крайне неустойчивом положении, и теперь изо всех сил концентрировался на том, чтобы не сдвинуться ни на миллиметр... Ведь что было бы, если бы он не удержался, разжал руки и полетел вперед? И вопреки тому, что сердце сулило ему крепкие объятия Курта, разум предостерегал от стихийных порывов. Всем известно, что в последний момент все и всегда идет не по плану. Собираться поцеловать куда проще, чем целовать по-настоящему. Блейн не хотел испытывать судьбу... Больше всего на свете не хотел. И просто ждал, пока все не разрешится само. Момент был как будто в каком-то романтичном, ненормальном фильме, когда героев показывают перед первым поцелуем, а все вокруг замирает. Они сидели так, что легко соприкасались носами и чувствовали тяжелое рваное дыхание друг друга на губах, приоткрытых, словно они вот-вот собираются слиться в поцелуе. Но этого не происходило. У Блейна голова кружилась, а во рту пересыхало. Он отчаянно вцеплялся пальцами в обивку дивана и был готов поклясться, что под его кожей сейчас как никогда явно проступают уродливые вены... Невыносимое напряжение – и физическое, и в особенности эмоциональное. Они оба знали, что между ними творится, знали, что должно было случиться, хотели, чтобы это случилось – но почему-то этого так и не случалось. В полнейшем оцепенении и онемении по скуле Блейна скользнула капелька пота. Он хотел вытереть ее, но в итоге лишь неловко шевельнул головой, отчего их губы оказались теперь еще ближе, испугался... снова застыл. И если не это было любовью, исступленной, отчаянной и горькой, то что тогда?.. Возможно, в бурлящих и неконтролируемых чувствах стоило сомневаться – но каждое их чувство было взвешено, рассмотрено со всех сторон, обдумано и посему неоспоримо. Как может один человек вызывать сумасшедшую юношескую влюбленность и чувственную зрелую любовь?.. Глаза Курта были широко раскрыты, и в тусклом свете Блейн не видел выражения его лица, но осязал и слышал, как тяжело опускаются ресницы. Ему сейчас было не по себе от странности происходящего, но вместе с тем он испытывал такое чувство ужасающего восторга и радости, что готов был и смеяться, и даже плакать. По его венам тек виски с колой, а от Курта, каким бы пьяным он ни хотел казаться, не пахло даже мартини. – Здесь очень душно, – первым нарушил молчание дизайнер, холодными влажными пальцами вытерев со щеки друга капельку пота. Его ладонь в непрерывном нежном движении скользнула ниже по шее, мазнула по волосам и наконец оказалась на ярком галстуке-бабочке. Мгновение – и узел ослаблен. – Вот так вот. Мужчине, наверное, должно было стать легче, но не стало – он лишь облизывался, чувствуя на губах щекочущую вибрацию воздуха, и разглядывал слишком отрешенного, слишком нереального и красивого Курта, заботливо поправляющего его одежду и ждущего поцелуя. Но никакого поцелуя не произойдет – Сэм говорил правду, и Блейн никогда не рискнул бы разрушить свою жизнь, чтобы построить ее заново... А если так, то не стоит ничего усложнять. – Спасибо, – пробормотал все же он, и Курт кивнул, не останавливаясь. Его пальцы зацепились за прорехи между пуговицами рубашки Блейна. Они оба знали, что он не собирается их расстегивать, но этот случайный жест заставил мужчину коротко выдохнуть и немного податься вперед. Курт тут же испуганно отдернул руки, выждал пару томительных секунд и тогда уже более уверенно положил их на плечи друга. Блейн почувствовал, как он присобирает ладонями его пиджак, медленно, излишне медленно оттягивая его в сторону, и в панике осознал, что не сможет пошевелиться, чтобы позволить Курту снять его окончательно. Однако тот, как оказалось, и не собирался этого делать – он лишь скользнул своими обжигающе холодными ладонями под воротник, но даже через тонкую хлопковую ткань можно было ощутить столько, что захотелось бы заорать. Эти прикосновения и отталкивали, и притягивали одновременно. Скорее всего, Блейну чудилось, однако он все равно был уверен в том, что осязает бешеное сердцебиение Курта через запястье, прижатое к его плечу. Подрагивающие пальцы медленно двигались из стороны в сторону, поглаживая рубашку, а точнее – бессмысленно пытаясь разгладить складки. Но не все складки можно разгладить. – Так легче? Блейн знал, что он имеет в виду "прохладнее", но все равно ответил: – Сложнее. Курт несколько секунд требовательно смотрел прямо ему в глаза, а потом понимающе улыбнулся и, невесомо коснувшись губами его щеки, поднялся с места: – Я приготовлю нам чего-нибудь горячего, раз уж ты больше не хочешь меня целовать.* * *
Проспав два с половиной часа и проснувшись в девять, они чувствовали себя на удивление бодрыми и, что главное, довольными и счастливыми, даже несмотря на ночной инцидент. Курт готовил завтрак, Блейн, под нос подпевая радио, ходил вокруг него, бездумно переставляя кухонные аксессуары с места на место, и радовался, что не чувствует никакой неловкости или сожаления. Точнее, лгал самому себе, что не чувствует... его довольство и счастье были притворными и надуманными, потому что на самом деле ни о каких радужных мыслях и речи идти не могло. Очередной рубеж, мальчишник Пака, остался позади, а это значило, что через неделю у них совсем не будет необходимости видеться. Как с чем-то подобным можно было смириться? Блейн всего лишь попросил Курта немного переделать эскиз платья, но этого было достаточно, чтобы утренняя идиллия разрушилась так, словно ее никогда и не было. Они кричали друг на друга, срывая голос, вспоминали каждую малейшую раздражающую деталь с момента первой встречи, и если бы один из них метнул сейчас тарелку в другого, как и бывает во всех дешевых мелодраматичных ссорах, это было бы неудивительно. Выглядело все так, будто они, осознав наконец неизбежность расставания, искусственно его приближают, заодно оправдывая его всеми этими грязными подробностями. Наверное, эту ссору легче было бы вспоминать сквозь года, и уж точно легко было бы говорить что-то вроде "он опаздывал на встречи и звонил мне ночью пьяным, как вообще я мог его любить?"... Ясное дело, никак. В пылу ярости Блейн не сразу заметил, что глаза друга полны слез, и не сразу почувствовал, что и с его глазами происходит то же самое. Остановившись, он глухо, с затаенной печалью спросил: – Почему мы ссоримся? Курт смутился лишь на доли секунды, а потом его способность говорить снова вернулась к нему, да еще как: уперев руки в бока, он сощурился, стиснул губы и, тщательно выплевывая каждое слово, зашипел: – Потому что ты ни черта не смыслишь в моде, но все равно каждый раз заставляешь меня переделывать работу. Зачем ты это делаешь, Блейн? Тебе не к чему придраться? Как будто бы тебе не все равно, в чем будет одета Китти, – он осознанно избегал слова "невеста", и они оба это понимали. – Просто дай мне заняться тем, в чем я хорош. Прекрасно, что ты так стремишься контролировать все это, но только не суй нос в мои эскизы, черт бы тебя побрал. Блейн шумно втянул воздух. Стоило ему отвечать на это? Нет. Как будто Курт не понимал, почему он заставляет его переделывать. Как будто Курт не делал намеренных ошибок для того, чтобы пришлось исправлять набросок, для того, чтоб их совместная работа длилась настолько долго, насколько это вообще было возможно. Не то. – Мы ссоримся не поэтому, Курт. Почему мы ссоримся? – уже более спокойно повторил он. Теперь Курту понадобилась еще большая пауза. Он сделал два последовательно коротких выдоха и тут же скрестил руки на груди, отгораживаясь от его напора. Это выглядело почти беззащитно, невинно... И Блейн с трудом подавил желание обнять его. – Потому что мне сложно освободить время для того, чтобы пойти на твою свадьбу, и я хочу отказаться, но не знаю, как тебе об этом сказать, не могу этого сделать и потому злюсь. Это ты во всем виноват! Заставляешь меня думать, что мое присутствие так много значит для т... – "тебя", он хотел сказать, – твоей невесты, – а вот здесь он использовал его специально, чтобы резануть реальностью и себя, и Блейна. – У меня фотосессия для Vogue, и я чертовски долго ждал этого, но теперь мне придется отменить все это только ради того, чтобы прийти! Не то. – Мы ссоримся не поэтому, Курт, – устало протянул Блейн. В третий раз он спрашивать не стал. Этого вполне хватило для того, чтобы они оба поняли, почему ссорятся. Они ссорились потому, что Курт стоял в его квартире на его кухне, готовя ему завтрак, в одном белье, и пах его гелем для душа. Они ссорились потому, что Блейн, совсем забыв о том, что "не любит апельсиновый сок", только что собственноручно выжал четыре апельсина и сделал это так уверенно, что и подумать было нельзя, будто он делает это впервые. Они ссорились потому, что у Курта, непривычного к чужой посуде и плите, пригорали блинчики, а подбородок был испачкан в тесте, которое Блейн, проходя мимо, стер пальцем, чтобы слизать и посмеяться над его неаккуратностью. Они ссорились потому, что чувствовали себя так свободно, так естественно и непринужденно, что от этого, несмотря на всю веселость, в животе закручивался тугой узел. Они ссорились потому, что это было слишком, слишком идеально, и все это – апельсиновый сок, раскаленная сковорода, незамысловатая песенка Боба Марли – все это было не для них, всего этого не должно было быть между ними. Не теперь. Они ссорились потому, что накануне так и не смогли преодолеть это ничтожное расстояние между губами. Они ссорились потому, что не смогли признаться друг другу и заснули в обнимку, совсем как друзья, и их руки не опускались ниже пояса, не делали того, что могли бы. Они ссорились потому, что не знали, кто они, и одновременно знали, что они – те, кем не должны друг для друга быть. И от этого внутри все так болело, так тошнило и выворачивало, что несколько разбитых тарелок пришлись бы кстати. – Блейн, я... Курт не договорил, потому что Китти, открывшая дверь своим ключом, появилась в дверном проходе и, приложив палец к губам, на цыпочках прокралась к жениху со спины, чтобы прижаться губами к его шее. Ее взгляд был вызывающим и колючим, но, когда Блейн, смазав кровавое пятно помады ладонью, обернулся, чтобы подхватить ее, она взорвалась в хохоте. – Привет, мальчики, я пришла вас проведать. Как повеселились? Чем занимаетесь? Пахнет вкусно... Курт хотел сказать, что любит его, но в этом больше не было нужды. Блейн знал... Китти знала.