Враг моего друга

— Моя королева… моя королева…       Они кланялись ей — гномы — и она кивала в ответ, стараясь, чтобы улыбка не превратилась в гримасу. Она вцепилась в руку Торина так, что побелели пальцы, а у него, должно быть, останутся следы от ее ногтей, но не чувствовала этого.       Ей было больно, Саурон побери! — Выпей вина, — когда они все уселись за трапезный стол, Бофур пододвинул ей внушительный кубок, до краев наполненный чем-то мутным белым. Ромашка, слабо уже соображая, осушила его в несколько глотков, а затем едва не закричала — так обжег горло крепчайший гномий самогон! — Он уберет боль, — Бофур подвинул ей миску со сметаной, — а это сделает ощущения во рту менее отвратительными. — Спасибо, — только и смогла выдавить из себя хоббитянка. После самогона было трудно дышать, но сметана немного поправила дело.       После прохода по длинному коридору ноги пульсировали в такт с сердцем, и каждый толчок отзывался волной боли, и Ромашка не могла сказать, что привыкает к ней: к такому нельзя привыкнуть. Родители с волнением следили за ней, и она делала все, чтобы они не догадались, как ей больно.       Для детей было организовано отдельное празднество: по гномьим законам дети все праздники проводили строго в своей компании и впервые допускались к столу взрослых лишь в день совершеннолетия. Иса и Эльхаз сейчас бы помогли ей. Ромашке почему-то так казалось. Она была здесь совершенно одна, на этом конце стола, среди новой семьи, увенчанная тяжелой короной и обрученная. И чем дольше шло веселье, тем больше одиночества было вокруг. Ее новый супруг был нарасхват: каждый хотел поговорить с ним, каждый хотел поздравить и выразить почтение, и он не отказывал. Это часть его жизни — не оставлять себе себя — он для этого рожден и потому настоящий король.       Но Ромашке сейчас было нужно не его великодушие, а его эгоизм. Ей бы хотелось, чтобы Торин спрятался от всего мира за толстыми стенами. С ней вместе. И она могла бы хотя бы перестать улыбаться. Она бы окунула ноги в колотый лед и так спала. И завтрашний день был бы лучше сегодняшнего, несомненно.       Она пила гномий самогон, потому что Бофур сказал, что так будет легче. И действительно, становилось легче. Никуда не делась боль, но мысль, что она здесь лишняя, уже не волновала ее так сильно. Ей и вовсе было наплевать: это не ее проблемы. — Потанцуй со мной, Бофур. Пожалуйста, — она схватила его за руку, как утопающий соломинку. Гном вздрогнул под ее взглядом, непривычно тяжелым и совершенно трезвым. И подчинился.       Она, должно быть, поморщилась, когда выходила на середину залы, и он легко подхватил ее на руки, словно она была призраком, и опустил на свои ступни. Это уже было… легкое чувство дежавю овладело ею.       И яркое чувство удовлетворения, когда она заметила растерянные взгляды за столом: королева должна открывать танцевальный вечер с королем!       Это была ее маленькая, в чем-то пьяная месть всем присутствующим. За то, что они сделали.       Бофур легко кружил ее под звуки волынок и флейт, с поразительным изяществом демонстрировал разные танцевальные фигуры, и… Ромашка рассмеялась. Ей стало легко, словно и не было кандалов, и венец не давил. Она уткнулась гному в плечо, когда заиграли медленнее, и отметила, что к ним присоединилось много пар, в том числе и Торин с Дис. Свечи приглушили, чтобы дать молодежи урвать свой кусочек романтики на этой пышной свадьбе.       Она была пьяна. Коварную вещь подливал верный флейтист нынче в ее кубок, от которой сперва не чувствуешь ничего, а затем злое зелье исподтишка околдовывает тебя, путает язык, руки, мысли… И она запуталась. Пальцами в его волосах — сегодня он распустил косицы. Запуталась своим дыханием в его. Запуталась бы и ногами, и непременно упала бы, если бы он не держал ее так крепко, что становилось горячо почти так же, как под обручами. — Что ты делаешь? — спросили оба. Ромашка хихикнула. Бофур нахмурился. — Ваше величество… — Я совсем пьяная, Бофур, — прошептала она куда-то ему в шею. Это отрезвляющее «ваше величество». Как пощечина. Как крик «шлюха!».       Дыхание обожгло, заставило толпы мурашек маршировать по спине. Но дай слабину — и тебя казнят. Она теперь королева. Не просто чья-то жена, которую высекут, и тебя высекут и изгонят из общины — и на этом все закончится. Она королева, которую казнят, и тебя казнят, и все закончится ничем. И не знает, что на кону не репутация — жизнь.       Бофур не знал, как это ей объяснить. Или не хотел? Ее маленькая рука гладила его шею — незаметно для всех, кроме него. Наматывала на палец прядь волос, глядела глазами своими зелеными в сердце, и как ей что-то объяснить? Когда все, чего хочется — чтобы ручка эта просто продолжала касаться. — Я думаю, наша новая королева уже натанцевалась на сегодня, — ледяной голос Дис был живительным ушатом воды для обоих, мигом вправляющим мысли на место.       Она схватила Ромашку под локоть и буквально волоком потащила к высоким дверям. На выход. Хоббитянка покорно шла, хромая на обе ноги сразу, и стискивала зубы, чтобы не стонать от боли. Ей было больно и все равно, и даже не интересовало, что хочет сказать чем-то разозленная Дис. Впрочем, ей сестра Торина, похоже, ничего говорить не собиралась. Просто завела ее в крыло Эребора, в котором она не была ранее, и приказала появившимся невесть откуда служанкам переодеть и вымыть невесту, а затем вышла.       Ромашка ощутила небывалую легкость, когда после долгих-долгих минут расплетания ей, наконец, распустили волосы, вытащив из них все серебряные цепочки. И голова такая невесомая… словно оторвется от тела и взмоет вверх!       Ее мыли в горячей воде, а ноги обернули широкими полотенцами со льдом, затем ей сушили волосы и умащивали тело какими-то мазями из приятно пахнущих трав, а совсем юная гномка колдовала над ее ожогами, наносила на них какое-то зеленое желе, которое приятно холодило кожу или что там от нее осталось, затем аккуратно перевязала чистыми влажными повязками… И ее оставили одну.       Ромашка сидела одна в огромной комнате с балконом, на огромной кровати, застеленной белыми льняными простынями, и задумчиво себя разглядывала. От Бледного Орка она носит ожоги на руках, от Торина — на ногах. Что же она — двум жена? Почему она вообще вспомнила того, кто давно уже мертв?       Хоббитянка прошла на балкон, осторожно ступая по каменным плитам пола, не знавшим никакого ковра, и остановилась, завороженная расстилавшимся перед ней звездным покрывалом. Эсгарот был с другой стороны горы, и его костры не мешали звездам светить. И их было… Ромашка в жизни не видела столько звезд!       Она не чувствовала ни холода, ни жара — она ощущала удивительную гармонию, когда стояла так, раскинув руки, подставив обнаженное тело ночному ледяному ветру, который трепал ее волосы, швырял их ей в лицо, и все хотел, хотел превратить ее в ледышку, но у него не получалось.       Так и нашел ее Торин. Не видящую, не слышащую ничего. Словно бы окоченевшую, превратившуюся в холодный камень… Но она вздрогнула, когда он коснулся ее ледяных пальцев, обернулась и засмущалась своей наготы. Он не стал ее задерживать, когда она нырнула под одеяло и завернулась в него. Он и сам робел перед ней несмотря на то, что невинным Торина точно нельзя было назвать уже давно. — Тебе сильно больно? — Да, — Ромашка потупилась, словно призналась в чем-то постыдном, — но не нетерпимо. — Прости… Я говорил им, что старые традиции того не стоят… — Пустяки. Что сделано то сделано, надеюсь, это быстро заживет… Девочки намазали меня какой-то мазью, и ноги сейчас болят достаточно терпимо, чтобы я смогла заснуть. Наверное… — Ромашка вздохнула: она в этот момент и правда ощутила, насколько устала и нанервничалась сегодня. Она вытянулась и прикрыла глаза.       Торин снял тяжелый камзол, рубашку, сапоги, а затем отправился смыть с себя пыль и грязь. Когда он вернулся, хоббитянка уже крепко спала.       Король Эребора осторожно опустился на простыню с ней рядом и легко провел рукой по ее волосам. Правильно ли он все сделал? Нигде ли не ошибся? Рядом с ним сейчас лежит его жена, и эту информацию еще нужно осознать. Королева, чье доверие ему, кажется, снова придется завоевывать.       А Бофура, возможно, стоит отослать в экспедицию к Мории.