***
В Эреборе с приходом весны было море работы: отмыть самые дальние комнаты, развесить на стенах факелы, разобрать завалы, подмести лестницы, постелить ковры, заправить постели, принести дров в очаги и, в конце концов, вновь сделать обитаемой и безопасной всю гору с самыми отдаленными закутками. Обязанность эта легла на плечи женщин, в то время как мужчины восстанавливали шахты. Ромашка и Иса, нагруженные чистым, так вкусно пахнущим мылом бельем, спускались куда-то на нижние ярусы. Факелы здесь горели на внушительном расстоянии друг от друга, только чтобы обозначить путь. Здесь лишь недавно разобрали завалы, и гномки суетливо выметали горы пыли из углов, начищали полы до блеска. Хоббитянка вошла в одну из комнат, тускло освещенную дневным светом через маленькое оконце, прорубленное почти под самым потолком. Видимо, они на уровне земли. Вниз еще несколько ярусов — и шахты. — Мама, наверное, надо разжечь очаг? — Наверное, да. Среди этих камней даже в самую жаркую пору было зябко без огня. В их с Торином спальне неслышные слуги каждое утро, пока они не проснулись, тихо разжигали очаг, чтобы пробуждение было не таким суровым. Ромашка пошевелила кучу белья, которую они сбросили на доски кровати, и нашла большую скатерть. Она застелила круглый столик, стоявший посреди комнаты, затем вновь вернулась к кровати, разворачивая скученный тюфяк. Иса тем временем высекла искру, и сперва робкое, затем более сильное пламя уютно затрещало в камине, и девочка присоединилась к матери, помогая той с простыней. А затем с самым ужасным — заправить одеяло в полодеяльник. Наконец комната обрела жилой вид: поленья лизал теплый желтый огонь, окруженный стульями столик белел скатертью в ожидании чаепития, а белевшая в полумраке кровать манила мягкостью. Гномы все возвращались в Эребор, домой, и их было столько, что разбегались глаза. Они жили в больших комнатах по несколько семей. Женщины с детьми в тесноте ютились на кроватях, мужчины спали на полу. Поэтому Ромашка сочла своим долгом не просто выполнять роль украшения с короной, а принять живейшее участие в возвращении в пользование пригодных для жилья комнат. С утра и до позднего вечера она стирала с прачками, разрезала и обметывала огромные полотна, что выходили из-под ткацких станков, а затем шила из них постельное белье. Мыла полы, вывозила на тележках камни, раскладывала дрова в очагах, застилала кровати, шила ночные сорочки, жилетки и передники, чтобы новоприбывшим было во что одеться на первых порах, ведь их одежда обычно выглядела ужасно после долгих месяцев пути. Гномы восхищали ее своей преданностью этому месту и королю Торину — они все бросили нажитое непосильным трудом в чужих землях и отправились в путь, не зная толком, что их ждет. И чтобы сдвинуть с места эти неподъемные гранитные валуны, хватало лишь робкой надежды и случайного слуха о возвращении Дома и Короля. И все же, хоть она и восхищалась ими, но держалась отстраненно. Ей казалось, ее осуждают, за глаза шепчутся и негодуют, что Торин взял в жены хоббитянку. Порой ей казалось, что они все дружно готовы были бы предложить Торину любовницу из числа гномьего народа, не будь его сердце уже занято. За ее спиной и правда шушукались, но ее не винили. Гномкам, так привычным к труду, порой и к гонениям, было странно видеть королеву — настоящую королеву, коронованную по всем правилам и жену короля — простоволосую, с подоткнутой юбкой, босую, в переднике, с метлой, шваброй, мылом… Ромашка не видела, что ее любили. Она просто работала, не считая дни, потому что к чему стремиться? Она никогда не вернется домой, она сама загнала себя в ловушку, ей теперь с этим и жить. Намаявшись с очередной постелью, Ромашка вышла в полутемный коридор и села прямо на пол, стирая рукавом пот со лба. Пальцы ее наконец обрели полную подвижность, и если бы не шрамы, невозможно было бы и подумать, что случилось что-то серьезное. — Эй… Эй? Кто там? — позвала она в темноту, услышав тихий шорох. — Иса, ты? Ты… ты… ты… — отозвалось эхо, убегая все дальше. И все звуки затихли. Скоро ночь, а она устала, вот и мерещится невесть что. Впрочем, когда вдалеке послышались глухие шаги, Ромашка почувствовала, как бешено заколотилось в груди сердце. Она подавила порыв опрометью броситься в комнату и схватить факел. Она королева или кто? Вместо этого хоббитянка покрепче стиснула в руке тяжелый орочий нож, с которым расставалась только на время сна. — Кто здесь? Отзовись! Снова лишь эхо, но впереди мелькнул факел. Кто-то шел там по коридору и не думал ей отвечать. Факел двинулся по направлению к ней, и Ромашка запаниковала. Было в этом что-то зловещее, в том, как он движется совершенно без отзвука шагов, словно несет его призрак. — Не подходи, иначе я причиню тебе боль! Факел и не думал останавливаться. Ромашка развернулась и постыдно побежала прочь, как можно быстрее, не обращая внимание на боль в босых ногах и не оглядываясь. Бежала до тех пор, пока не уткнулась в глухую стену. Хоббитянка резко обернулась и вздрогнула: факел был почти рядом, словно она не убегала, а стояла на месте. Он освещал три глухих стены вокруг нее, а на месте четвертой был сам — парил в темноте. — Кто здесь? — Ты разве не узнаешь меня? — тихий голос прозвучал в самом ее мозгу, настолько давно забытый, что эти интонации на узнала не сразу, а узнав, вздрогнула всем телом. Факел погас. — Это неправда, ты просто мне чудишься! — Неужели? — тихий низкий рык прервался смешком, и что-то теплое коснулось ее плеча. — У меня нож… — …мой. Мой подарок, который ты хранишь. Ты ждала этой встречи. Ты ждала… Перед ней зажглись два ярко-синих глаза. Не Торина — глаза Торина были темными и походили на воды глубокого озера в тени деревьев. Эти же глаза сверкали молочно-голубым льдом под солнцем. Может, она и ждала. Но сейчас ей было страшно. — Ты боишься, потому что не помнишь… Глаза приблизились, невидимая рука накрыла сзади ее шею, холодя металлом. Что там теперь? Крюк или меч? Ромашка знала, что сейчас произойдет, но, словно загипнотизированная, не могла ни пошевелиться, ни позвать на помощь. Не смогла и тогда, когда сильные пальцы чуть сжали ее затылок, не давая пошевелить головой, ни тогда, когда ее распахнутые губы накрыли губы другие. Мягкие, теплые, как тогда на берегу реки. Ромашка не смогла сопротивляться их силе, невольно приоткрыв рот и отвечая на поцелуй, не смогла сопротивляться, ощущая напор чужого языка. Она сама не осознавала, что ее дыхание стало частым, а когда чужая рука опустилась на ее грудь, проникая под лиф платья, не смогла сдержать едва слышный стон… Нож выпал из ослабевшей руки, звякнув о плиты пола, и этот звук прозвучал как удар пощечины. Ромашка вздрогнула и отпрянула. — Я замужем!.. Тишина и темнота окружали ее. Но чужого присутствия рядом она больше не ощущала. — Эээй? Никто не отозвался. На подкашивающихся ногах хоббитянка села на пол, и рука ее нащупала сперва холодный клинок, затем деревянную рукоять факела. — Ээээй! — закричала она в надежде, что ее услышат. — Мама? Мама, ты где? — Иса! Иса, я здесь! Девочка с горящим факелом вприпрыжку бежала к ней по коридору, и хоббитянка испытала неимоверное облегчение, когда увидела эту маленькую фигурку из плоти и крови, так громко ступающую по камню. — Почему ты здесь? — Я… не знаю, — Ромашка покраснела, загоняя воспоминания поглубже. — Мне стало плохо и я хотела выйти на воздух. Должно быть, заблудилась, упала, а факел погас. — Я не нашла тебя в комнате и звала, а ты молчала… — Я только что пришла в себя, но мне пока еще нехорошо. Ты проводишь меня в спальню? Думаю, здоровый сон пойдет мне на пользу. — Конечно, мам! Гномки говорят, что ты работаешь на износ и удивительно, как еще с ног не валишься. — Ну вот и свалилась. Только ты никому не говори, хорошо? Девочка серьезно кивнула, а затем приобняла ее за талию, чтобы она ненароком не упала с лестницы.***
Торин уже был в комнате. Он избавился от расшитого камзола, сапог, должно быть, и умылся, и теперь в штанах и рубашке, с мокрыми волосами, зачесанными назад, изучал какие-то книги. — Гномов стало намного больше, поэтому весной придется постараться, чтобы вспахать и засеять все поля, которыми когда-то владел Эребор. Многие из них поросли лесом. Придется корчевать, — он поднял глаза на жену, и в них отразилась тревога. — Ромашка? Ты бледная как полотно. Что случилось? — Мне стало плохо в комнатах, которые мы убираем, должно быть, от духоты. — Или от того, что ты хоббит, а не гном. Вы должны собирать цветочки, а тяжелую работу оставь тем, кто может ее выполнить. — Я не слабачка! — возмутилась Ромашка и замолчала, когда в комнату вошли служанки. Они переодели ее, торопливо расплели и расчесали ей волосы, принесли ванну и воды и удалились. Ромашка осталась в одной рубашке и вздохнула полной грудью, избавившись от корсета. Она зашла за ширму и с наслаждением опустилась в ванну с прохладной водой. — Ты все еще собираешься на охоту? — Думаю, да. Мне нужно отдохнуть от всех, кто досаждает мне этим бесконечным «ты король», а тебе надобно отдохнуть от меня. Ромашка покраснела и почувствовала укол совести. Он ее муж, он не должен такого говорить и чувствовать. Она раздраженно окатила себя водой из кувшина и принялась отчаянно намыливать тело. — Но ведь это опасно. — Кили сказал правильно: ты просто не видела троих обученных гномов в бою. Что нам те волки! По его тихим шагам она слышала, что он прошел на балкон. — Сегодня много звезд, а завтра начнет расти луна — нам будет светло и днем, и ночью. Ромашка, в молчании покончив с банными процедурами, поднялась из воды и потянулась за ночной сорочкой, но передумала на полпути и обернулась полотенцем.***
Торин любил постоять перед сном на балконе, подышать прохладным воздухом. Как и она. Наверное, все, что действительно было у них общего — это эти минуты на балконе. Он снял рубашку, и она видела его мускулы, едва освещенные отблесками одинокой лампы на столе. Его кожа в полумраке казалась почти черной, особенно на фоне белизны ее. Ромашка подошла к нему сзади почти вплотную и остановилась, касаясь его плечом. — Ты замерзнешь же, — в голосе короля появились теплые нотки. — Нет. Я люблю прохладу. Это то, что мне сейчас нужно. — Может, накинешь мой камзол? — Не стоит, спасибо. — Тогда… Земля под ногами вдруг покачнулась, и Ромашке на секунду показалось, что это балкон обрушился и она сейчас падает с запредельной высоты… — Ноги морозить королеве я не позволю, — Торин говорил с деланой суровостью, но глаза его смеялись. Он взял ее на руки, и она впервые в полной мере ощутила тепло его тела. Он был гномом, горячим, как печка, и это… Ромашка подняла на него глаза, не в силах скрыть улыбку, и вдруг остро почувствовала, что она живая женщина. Не абстрактный символ власти, а из плоти и крови. Возможно, она что-то сделала, либо Торин прочел что-то в ее глазах, но он внезапно потянулся к ней и легонько поцеловал в губы. Если бы не их брак, этот поцелуй можно было бы счесть дружеским, братским, просто знаком расположения — настолько легким и невинным он был, но тело Ромашки, до этого разбуженное неведомыми призраками, отозвалось. Ее рука опустилась ему на грудь, чуть скользнула вверх к плечу, и король вздрогнул, в полной мере осознавая, что сейчас происходит. Он уже не сдерживаясь, словно сорвались сковывавшие его цепи, поцеловал ее. Жестко, даже грубо ворвался в рот, не встретив ни малейшего сопротивления. Она приоткрыла губы, позволяя ему заполнить ее, ласкала его языком, и ее прохладные ладони скользили по его плечам и затылку. В несколько шагов Торин донес ее до постели, уложил на простыни и раскрыл полотенце. Его горячий рот спустился ниже, к ее груди, Ромашка выгнулась навстречу, подставляя аккуратные грудки с окаменевшими сосками под его руки и губы. Коленом он раздвинул ее ноги, и она крепко обхватила его, прижимая к себе и чувствуя, как внизу в ее теле пульсирует что-то очень горячее, что ищет выхода. Она подавалась ему навстречу, ей казалось, он плавит ее, будто воск, и она тонула в неге, то задыхаясь без поцелуев, то задыхаясь, когда его губы возвращались к ее рту. Его пальцы то сжимали ее ягодицы, то мягко сдавливали груди, она теряла голову и подавалась навстречу, но он отстранялся, не прекращая эту пытку, словно палач. Ромашка чувствовала, как влажно у нее между ног, и ей казалось, если он продолжит так ее ласкать, она просто умрет. Она потянулась к завязкам на его штанах, и узел разошелся легко и сразу. Она остервенело и не видя, ибо Торин вновь целовал ее, стянула их вниз и обхватила его торс бедрами, прижимая к себе. — Пожалуйста, — полустоном-полушепотом произнесла она ему в губы. И ощутила его внутри.