***
Когда все насытились, пришло время дарить подарки. Процедура эта длинная, сопровождается долгими цветистыми речами, что дает присутствующим на празднике время переварить съеденное, дабы затем без дискомфорта приступить к танцам. Ромашка, ужасно смущаясь, стояла в центре чертога, а к ней по очереди подходили гости. Подходили поодиночке, по двое, небольшими группами. Подарки в затейливых цветных коробочках складывали на стоящий рядом стол, впрочем, гостей было столько, что стола не хватило, пришлось располагать все просто на полу. Ромашка искренне благодарила даривших, пожимала руки, обнималась, отвечала на вопросы и задавала вопросы, и ей казалось, что ее захватил какой-то ураган, похитил прямо из детской и мчит не переставая, и ей было так легко и хорошо! Она то и дело ловила ободряющий взгляд Торина, и от него становилось тепло. Она и сама себе боялась признаться почему-то, что вьюга в ее душе… улеглась. Что-то дремало в глубине, так глубоко, что она туда не заглядывала, но Торин своим теплом словно и правда окончательно согрел ее. Научил смеяться взахлеб. Таять по ночам. Быть смелее. Здесь были ее родители. Пока еще — здесь, и она чувствовала себя защищенной. Здесь был ее друг Бильбо. Здесь были ее дети. Ромашка не произносила этого даже мысленно — здесь был ее дом. И она, отринув все проблемы, словно в реку бросившись, шагнула танцевать. Гномье веселье было буйным, яростным, и она не плясала — летела над полом в безумном хороводе, не заботясь, что волосы растрепались и теперь хлещут ее по спине. Надежные руки племянников на миг приостановили ее стремительное движение, даровав передышку. — Потанцуешь ли с нами, тетушка? — лукаво спросил Кили. — Можешь только со мной, если тебе рожа его не нравится, — хмыкнул Фили. — Отчего ж не нравится? Лицо под стать эльфийкам, — многозначительно протянула Ромашка, и младший братец невольно покраснел. В отместку он дернул хоббитянку за руку, закружил так, что в глазах потемнело… Отдышавшись, трое соединили руки и, заливисто хохоча, двинулись быстрым половинчатым шагом, то ли подстраивая свою польку под музыку, то ли меняя музыку под танец… Пол холодил стопы… Туфли! Да, где-то в чертоге были ее туфли, которые она скинула во время очередного танца, чтобы было сподручнее.***
— Торин, я… — Ромашка запнулась, не зная, что, собственно, собиралась сказать. Король перехватил ее во время очередной пляски, и теперь хоббитянка разглядывала носки его гномьих сапог. Она была так счастлива! Она хотела поблагодарить его за все это! И в то же время чувствовала за собой легкую вину, что вела себя не так, как требует этикет. Так извиняться или благодарить? — Я рад, что тебе нравится, — король словно не переставал улыбаться с самого первого мгновения сегодняшнего праздника. — Ты… правда? — хоббитянка настолько была погружена в происходящее, настолько беззаботна сейчас, что бросилась ему на шею, будто старому-старому знакомому в далеком детстве. А затем на ее спину легли крепкие руки, поддерживая в воздухе, и это было естественно и единственно правильно. — Потанцуй со мной, — попросила Ромашка, на секунду решив, что перешла черту и сейчас он откажется, но… видать, день рождения и правда день чудес — Торин согласился и позволил увести себя к танцующим. Гости расступились, выделяя им площадку в центре. Король отвесил ей поклон и шагнул практически вплотную. Ромашка присела в реверансе, поднимаясь под пристальным синим взглядом. Надрывно зазвучала флейта…***
Ноги были сбиты в кровь — буквально. Ромашка оставляла на полу красные следы, но не спешила бить панику: в туфли их уже не поместишь, испачкаются туфли ведь. Бинтовать нет смысла: слетит бинт — она хотела танцевать еще, вот лишь чуть-чуть посидит, отдышится да съест чего-нибудь… Смешливая Керра, новая ее фрейлина с волосами будто пламя, опрокинула кувшин над ее кубком, наполняя его до краев терпким красным вином из редких не прокисших бочек. Ромашка поблагодарила кивком и пригубила вино, взяла сухарик с чесноком и заметила краем глаза Бофура. Гном сидел на скамье у стены, рядом стоял кувшин с вином, судя по виду Бофура, минимум ополовиненный. Глаза Ромашки невольно сузились под хмурыми бровями: его кафтан и шапка отсутствовали, тесьма рубашки была расшнурована на груди, а на коленях… сидела Берта! Ее фрейлина и горничная чему-то заливисто хохотала, и ее кучерявая копна волос вспыхивала золотом под светом факелов. Бофур совершенно счастливо улыбался ей в ответ, по-хозяйски положив руки ей на поясницу! Ромашке показалось, что она задохнется, потому что воздух отчего-то раскалялся вокруг и при каждом вдохе жег легкие, обжигал щеки, руки, ноги, заставлял голову гореть… С треском разломился сухарь в ее руке, засыпав тарелку крошками. Она буквально вскочила из-за стола, под хмелем не совсем совладав с координацией и задев столешницу. Посуда тренькнула, гости встревоженно обернулись в ее сторону. — Я… мне просто нужно подышать. Захмелела, — собрав в кулак все свои невеликие силы, королева улыбнулась, выставив вперед руку в останавливающем жесте. Затем, едва удерживаясь на ногах, дошагала до выхода. А затем бросилась прочь в сумрак лестниц. Остановилась лишь когда ноги чуть не соскользнули в черную пропасть, схватилась за бортик перил, обломав ноготь, и страх отрезвил ее. Ромашка глубоко вдохнула, надеясь, что сейчас сможет нормально дышать, но воздух все еще жег изнутри. Глаза защипало, и она сердито тряхнула головой. Что ей до них! Он взрослый, она взрослая, рано или поздно обоим суждено создать семьи. Она — королева, и они получат ее благословение на брак! Получат! Хоббитянка словно спорила сама с собой. А в голове почему-то звенели цепи. Знакомый звон… Вспомнить бы, откуда? А перед глазами все стояла картина, где они… на лавке… вместе! Судорожный прерывистый вдох. Нужно вернуться. К Торину. К маме с папой и мистеру Бэггинсу. Быть с ними, не глядеть по сторонам, забыться в вине и танце. Или в самогоне. Когда-то давно, в день свадьбы, она ведь так и делала! И танцевала с проклятым флейтистом… Хватит! Хоббитянка стукнула кулаком по перилам и зашипела, тряся ушибленной кистью. Пусть их! Они не выгонят ее с ее праздника, даже если о помолвке объявят! Ромашка решительно подобрала юбки и зашагала вверх по лестнице, чувствуя, что, кажется, отпускает… — Куда ты меня тянешь? — послышался под сводами такой знакомый голос со смешком. И вслед ему раздалось женское хихиканье. — Тссс… идем! Не может быть! Нет, нет же! Ромашка застыла как вкопанная, прикусывая ладонь, чтобы не зарычать от досады. Затем мотнула головой и решительно продолжила подъем вверх, ураганом вылетела на площадку и… Берта с хихиканьем отступила назад, склонившись в реверансе перед королевой. — Ваше величество… — Прочь, — не проговорила — выплюнула Ромашка, сверля гнома тяжелым взглядом, и гномка тотчас бесшумно исчезла. — Ты! — сказала она, шагая к Бофуру. Эмоций и мыслей было так много, того, что нужно ему сказать, было так много, что она… шагнула и остановилась, беспомощная, как вытянутая из воды рыба. Бофур глядел на нее исподлобья, не говоря ни слова. Руки висели вдоль тела словно плети, рубаху он так и не зашнуровал. Он был пьян, очень пьян. — Ты! Что ты делаешь?! — наконец отмерла и рявкнула хоббитянка. — Как ты смеешь?! — Я? — внезапно ответил ей гном. Ответил без покорности, громко, с ненавистью. — Я что делаю?! Живу своей жизнью! И у тебя нет прав запрещать мне и совать свой нос в мои отношения! — Ах, отношения? — Ромашке хотелось закричать на него, хотелось расцарапать ему лицо, отвесить пощечину… Вместо этого она лишь сжала пальцы в кулак до белых костяшек и ссадин от ногтей на ладонях да топнула яростно. — Отношения? Это у тебя, значит, отношения, обжиматься по лавкам?! — Что тебе надо?! — заорал в ответ Бофур, наплевав на весь этикет. Все произошло так быстро, что Ромашка не поняла, как именно это случилось: он шагнул к ней, схватил за плечи, больно ударил камень в затылок, и вот она стоит спиной к стене, а ее запястья до боли и кровоподтеков сжаты в его руках. — Что тебе еще от меня надо? — кричит Бофур ей в лицо, он так близко, что едва касается носом ее щеки. В его интонациях яд, ненависть и боль. — У тебя есть все… все! Что ты еще хочешь, — говорит он уже тихо, а его руки вокруг ее запястий сжимаются еще сильнее. Ромашка не смеет просить. Ее бьет крупная дрожь, она едва сдерживается, чтобы не ответить грубо, чтобы не податься ему навстречу. — Уходи со мной. Сейчас. Голос гнома хриплый и уже едва различим, а взгляд трезвый, словно и не пил вовсе. — Я… — она вздыхает, вдыхает полные легкие жгучего воздуха перед тем, как ответить, — замужем. Словно падает между ними с лязгом железная стена. Он вздрагивает, и Ромашка понимает, что все, что могло быть — ведь действительно могло быть сейчас — больше не повторится никогда. — Если бы ты только согласилась… Если бы ты только… — он склоняется к самой ее шее и за миг до того, как отстраниться, оставляет легкий поцелуй. Жгущий не хуже клейма.***
— Ромашка? Что с тобой? — Бильбо находит ее сидящей у стены. Хоббитянка глядит в пол, совершенно не сдерживая слез. — Да что случилось?! — хоббит не на шутку взволнован, спешно поднимая ее на ноги. — Мистер Бэггинс… Я не знаю, — она плачет перед ним, не в силах остановить тот поток влаги, что устремился из ее глаз. — Не рассказывайте никому, пожалуйста… — Не расскажу. Ты же хоббит. Ты наша, — он прикрывает ее плечи своим пиджаком и аккуратно ведет в библиотеку, куда точно никто не заглянет в столь поздний час. — Каждому из нас иногда нужно просто поплакать, Ромашка. Это нормально. И она плачет. Внутри словно сотни острых осколков ворочаются, рвут внутренности на части, и как же больно! Она плачет у хоббита на руках в окружении старых книг и свитков при свете одинокой свечи, еще не понимая, почему именно и откуда эта боль, но знает, что через некоторое время возьмет себя в руки и вернется на праздник. Знает, что Торин одним своим присутствием сумеет отогнать ее мрачные тучи. И знает, что Бофура там точно не увидит.