***
Ромашка сражалась с внезапной тошнотой, но все же заставила себя вновь встретиться с Хастом. Пусть урожай был убран, а поля засеяны на зиму, оставался не до конца решенным вопрос с поставками. Скоро-скоро снег уже не будет таять, едва успев устлать землю. Скоро исчезнут дороги не под белой пеленой — под белым одеялом, столь пышным, что кони увязнут. Замерзнут озера, покроются льдом реки. И Эребор до первой капели будет отрезан от мира, а потому им нужны запасы сахара, соли, специй, ацеласа, хвои, тканей, чая, наконец. Летом Ромашка отправляла гномок на заготовку и усердно сама собирала и сушила травы. Гномья медицина была немного другой: они толкли в ступке неизвестные ей минералы, нагревали и перегоняли жидкости… Хоббиты же все больше настаивали травы, и она, пусть и оставаясь с лекарем из Синих гор, все же хотела не быть беспомощной перед лицом возможных недугов. Она пожевала дольку лимона, и тошнота слегка отступила. Мясо заедать мясом не самая лучшая идея, как ни крути. Пусть даже Бомбур и готовит так, что тарелку тоже хочется проглотить. — Последний караван из Эсгарота прибудет накануне Дьюринова дня. — Это же конец осени, почему так поздно? — Это традиция, ваше величество, — молодой счетовод наставительно поднял палец, и Ромашку почему-то рассмешил его серьезный вид. — Встретиться накануне зимы, обменяться товаром, устроить пир, рассказать истории, чтобы разойтись до весны. И чтобы было что вспоминать, пока весь мир погребен в тишине и белизне. — Да ты поэт, Хаст! — улыбнулась хоббитянка, покачивая в руках перо. — Мы закупили у них три телеги сахара в песке и кускового, а соли каменной четыре стоуна — все, что они согласились нам продать. Хоббитянка сверилась с какими-то своими расчетами, задумчиво почесала кончик носа, оставив на нем темное чернильное пятно, и автоматически взъерошила волосы. — Маловато, конечно… Что ж, наляжем на сладкое… и к весне Эребор будет царством колобков. Гном фыркнул и тут же вновь напустил на себя деловой вид. Ромашка невольно подумала, что, когда она строит из себя королеву, небось, выглядит так же нелепо. — Еще они должны привезти нам дрожжи, Бомбур просил, и я… — счетовод замолчал, отводя взгляд. Дрожжи стоили дороговато, и этот заказ не был согласован ни с кем. — Не обеднеем, не тушуйся так, — милостиво кивнула Ромашка. Лишний потраченный сундучок золота да будет большей из их проблем! — Скажи мне точно, кто остался в Королевстве-под-Горой? — Почти триста женщин, старух и девчонок, около сотни стариков и тридцать четыре мальчишки, сорок молодых гномов для охраны, королевская семья, ваш личный страж, ваши дети, повар с десятью поварятами, лекарь и я, ваше величество. — Итого около пятисот душ. Но зачем сорок гномов для охраны? Когда ворота Эребора закрыты, он неприступен… — Мне его величество не отчитывался, госпожа, — Хаст почтительно поклонился, чтобы сгладить невольную дерзость, но Ромашка ее даже не заметила. — Что ж, славненько! Будем неспешно готовиться к празднику. Через пару дней хотелось бы взглянуть на варианты меню… — Да, ваше величество! — Хорошо, Хаст, можешь идти. Молодой гном поклонился и снова почему-то покрылся румянцем. Когда он вышел, хоббитянка некоторое время сидела за столом, решая, чем бы ей заняться, но много времени ей не дали. Двери отворились, и внутрь вошел Бофур. Он был назначен ее личным стражем, который подчиняется только ей одной, и теперь тенью следовал за ней и детьми. Больше все же за детьми: Ромашка ощущала некую неловкость, сталкиваясь с ним в отсутствие Торина. Она не забыла, как он хотел попытаться начать новую жизнь, и стремилась как можно реже мозолить ему глаза. А вот Бофур словно бы старался не выпускать ее из виду. Хоббитянка не знала, так ли это или нет, однако он больше не расставался со своими боевым молотом и секирой, которые всегда висели на поясе. Даже спал он теперь в смежной комнате, назначая ночную стражу лично, а иногда и сам стоял ночью под ее дверью. Ромашка не верила, что ей грозит какая-то серьезная опасность в этом месте, но поведение Бофура все равно заставляло думать о мрачном. А еще он избавился от своей шапки, и сейчас его темные волосы, по-прежнему заплетенные в две косы, блестели под светом факелов, а челка свободно спадала на лоб. И теперь он в целом выглядел куда моложе, чем раньше. Хоббитянка вопросительно выгнула бровь. — Даин, — проговорил Бофур словно сплюнул. — Я отослал его подальше, сказав, что королева сама решит, когда захочет с ним говорить. — А он? — Заскрипел зубами, конечно. И ушел. — А чего хотел-то? — Сказал, что нужно провести совещание по поводу Совета… Ромашка едва заметно нахмурилась. — А он не оставляет этой мысли, как я погляжу. Как же ему хочется править Эребором-то, словно Железных холмов мало! — Конечно, мало! — гном сверкнул белозубой улыбкой, и у Ромашки на миг сжалось сердце. — Здешний трон — трон Короля королей, повелителя семи гномьих родов. На его глазах Торин возвращает гномам былое величие, объединяет разрозненные армии, возрождает весь свой народ из пепла забытья, а он… на задворках. Хоббитянка поднялась из-за стола, собирая разбросанные всюду исписанные листы. Мозг ее работал на полную мощность. — Ты мужчина, Бофур, — наконец, тщательно подбирая слова, начала Ромашка, — я пойму, если ты откажешься мне помогать… Нет, погоди, дай мне закончить! — он наконец набралась решимости взглянуть ему в глаза. — Твоя помощь нужна мне в одном очень щекотливом деле.***
Хоббитянка в задумчивости провела ладонью по широкому металлическому кольцу на ноге. Рука ощутила гладкость металла, но не его холод — чувствительность возвратилась лишь частично и, скорее всего, больше уже не восстановится. Она ненадолго осталась одна в своих покоях. На столе в беспорядке были разбросаны свитки и книги, и работы предстоял непочатый край… Верные гномы Торина делали эту работу по процветанию королевства сообща, но они все ушли воевать, а Ромашка пока не знала никого кроме Хаста, кому могла бы доверить бумаги. Нет сомнений, одно ее слово Даину — и завтра с десяток лучших счетоводов и бойких торговцев ринулись бы в бой, освободив почти все ее время. Но Даину она не доверяла, пожалуй, больше всех. Она чувствовала ужасное одиночество и жгучее желание убежать, взять коня и ускакать куда глаза глядят от ответственности и пристального наблюдения, которые окружили ее с момента отбытия мужа. Это очень иронично, все эти сказки о принцессах, которые так счастливы со своими принцами и у которых после свадьбы жизнь превращается в мед. Тихий стук в дверь отвлек ее от скептичных мыслей. — Войдите! — Ваше величество, — прошелестел бесцветный голос. Шерра неслышно просочилась в комнату, приседая в отточенном годами практики реверансе. — Слушаю тебя, дорогая, садись, — Ромашка искренне улыбнулась, указывая гостье на свободный стул напротив. Гномка подобрала коричневые с золотом юбки, грациозно усаживаясь на предложенное место. — Я… я хотела поблагодарить вас… — она от смущения бледнела и краснела одновременно, Ромашка никогда не встречала такого раньше. — Тебя. Не «вас», а «тебя», Шерра. Если ты не против, — хоббитянка попыталась улыбнуться как можно непринужденнее. — Я? Ой, нет… Я не против, если вы так желаете… Юная королева подавила вздох и взяла гномку за руки. — Шерра, я вижу, что ты меня боишься, но я не понимаю, почему. Ты мне нравишься, я хочу тебе помочь, и если я могу сделать еще хоть что-то, чтобы обезопасить тебя от нападок дядюшки, и вообще хоть что-то, что тебе нужно, только скажи, хорошо? Племянница Даина уже смелее, как показалось Ромашке, кивнула. А затем она уж совсем набралась смелости и заговорила дальше: — И я бы… я бы хотела предложить услуги по подготовке… к празднованию дня Дьюрина… — Что ж, это будет превосходно! Потому что у меня самой нет времени этим заниматься. А ты как раз подойдешь, чтобы сделать что-нибудь эдакое, что заинтересует молодежь Эребора. И, думаю, Дис не откажется тебе помочь и советом, и громким голосом, — Ромашка не смогла удержаться от небольшой шпильки. Она поднялась с кресла, и гномка встала вслед за ней.***
Бофура все смущало. В Эреборе что-то было не так, он чувствовал это всей своей гномьей сутью. Дважды в месяц Торин говорил ждать писем, дважды в месяц собирался держать связь со своим королевством, и скоро уж подходил срок, когда должны прилететь вороны. Одиннадцать гномов, которых отобрал для охраны лично Бофур, неусыпно несли стражу на разных ярусах, слушали и смотрели, запоминали и анализировали, и то, что они говорили, тревожило флейтиста. Часть из оставшихся охранников была беззаветно предана Даину, будучи к тому же родом из Железных холмов. Это то, что затребовал для себя Железностоп в качестве какой-никакой компенсации за то, что его оставляют под сенью Горы. Они постоянно заходили к нему в покои либо же беседовали с ним в коридорах. Нельзя сказать, чтобы это в принципе было чем-то из ряда вон выходящим само по себе, но Бофур ясно подмечал, что кто-то из них постоянно рядом с ним. Куда бы он ни шел, какой-то из гномов Даина непременно идет в ту же сторону либо пересекает соседний переход, сидит рядом за бумагами и за трапезным столом, наблюдает с балкона… Достаточно ли этого, чтобы решить, что за тобой следят? Бофур посчитал, что достаточно. Охрана подчинялась ему, поэтому наблюдают ли за Ромашкой, выяснить пока не удавалось — ее сопровождали только его люди, уж он зорко следил за этим. Еще его тревожил молодой счетовод. Торин вроде как проникся к нему расположением, потому и взвалил на него всю эту числовую ношу, однако две трети времени, которое Хаст не проводил с Ромашкой, он проводил опять-таки у Даина. Впрочем, Ромашка тоже начала делать ходы — отселила Шерру поближе к себе, и гномка, кажется, начала проникаться к ней расположением. Хаст и вовсе так краснел, когда покидал ее покои, что Бофур не сомневался — этот безголовый юнец почти готов потратить свою жизнь впустую точно так же, как и он. Музыкант не любил политические игры и интриги, которых сполна наелся в Синих горах, но здесь и сейчас его прямейшей обязанностью было не просто терпеть их. Если он хочет, чтобы его фигура — хоббичья королева белых — вышла победителем, он должен всю паутину завязать на себе самом.***
— Да, ваше величество, — молодой счетовод послушно поклонился. — Отчеты по зерну и закупкам здесь, это уже чистовой вариант. Дрожжи тоже в него включены, — он блеснул глазами. — И никаких упреков? — Никак нет. — Что ж, это очень хорошо. Может, закупить ленты? Женщины будут только рады, а шелк и атлас недешевы… По весне, истосковавшись от зимней сумрачности по ярким краскам, они встретят караван сияющими глазами! Хаст молчал — от него пока не требовалось ответов. — Итак, ленты мы обсудим, пожалуй… Что-нибудь еще, достойное моего внимания? Гном отрицательно качнул головой. Все по-прежнему. — Что ж, если у тебя все и ты не хочешь меня обрадовать чудесной вестью, что уговорил ее созвать совет, то можешь идти. И учти: нужно стараться лучше! Гном отвесил глубокий поклон и, по старой привычке пятясь задом, вышел за дверь.***
Шерра отложила в сторону щетку для волос и подперла голову рукой, задумчиво разглядывая огонь в очаге. Мысли ее вились вокруг молодой королевы, такой ласковой и доброй с ней. Гномка вспоминала огромные глаза хоббитянки, вдумчиво разглядывавшие ее, острое ухо, нечаянно вылезшее из сложного плетения волос, жилистые худые и сильные руки, помеченные розовыми шрамами, и наивное детское выражение лица. От Ромашки веяло безопасностью — полузабытое странное чувство, которого она не ощущала уже очень давно. Нынешним днем они сообща сочинили письмо для Фили — ничего особенного и личного, скорее, это был костяк письма, который Ромашка отдала Шерре, чтобы гномка сама решила, что туда добавить и чем расцветить сухой остов и нужно ли это вообще. Королева обещала отправить письмо через несколько дней. Гномка развернула пергамент, глядя на аккуратные округлые буквы всеобщего. Ромашка могла изъясняться и худо-бедно читать на кхуздуле, но вот с письмом был какой-то вечный затык — непреодолимая сложность в том, чтобы правильно перенести звуки на лист. Принцесса легко провела пальцем по символам, написанным совершенно невесомо, что никаких шероховатостей не ощущалось, и мысли ее широким потоком потекли от Ромашки к Фили — золотоволосому принцу и потенциальному жениху. Она вспоминала, как эти двое — хоббит и гном — отплясывали в честь ее прибытия, как перешучивались во время встреч в коридорах Эребора и за трапезным столом, как частенько громко смеялись какой-то шутке, которую никто кроме них не понимал… Она вспоминала, как Ромашка смотрела на Торина — взглядом, который, казалось, раскалял воздух вокруг, таким же, каким ей отвечал король-под-Горой. Таким же, каким на нее смотрел наследный принц с золотыми волосами. Шерра опустила глаза, и от длинных ресниц на ее скулы легли такие же длинные тени. Ее затея, кажется, была совершенно бесполезной. Но злости гномка не испытывала — она ее не испытывала практически никогда, будучи по натуре истинно доброй душой. Вместо этого в душе жила светлая грусть. Когда-нибудь и ее полюбят. Наверняка.***
— …елка. — Елка? — Ромашке показалось, что она ослышалась. Вечерняя трапеза завершала этот суматошный день, потому было бы не удивительно, даже если бы с ней вдруг заговорили голоса в голове. — Да, ваше величество, — важно кивнул Даин. — Для Дьюринова дня нам необходима елка, но можно и сосну. Дерево должно быть хвойным. — Хвоя вечнозеленая и символизирует бессмертие, — пояснила Шерра в ответ на Ромашкин вопросительный взгляд. — Это как пожелание долгих лет и благополучия… — Хм… И что же вы с ней делаете? — Да ничего, просто украшаем. Венки плетем. Круг — бесконечный цикл — снова бессмертие, все такое, — Железностоп пожал плечами. — Кстати, юной королеве не кажется, что перед наступлением нового года все проблемы и неразрешенные вопросы желательно оставить в году старом? Например, созвать Совет… — Я страдаю незнанием ваших обычаев, а не плохой памятью, ваше величество, — хоббитянка подавила вздох. — Совет непременно будет созван, когда придет время. — И когда оно придет? — Когда я скажу, конечно же. Бофур беззвучно хмыкнул. Ромашке наверняка стоило быть осторожнее с Даином, который все-таки тоже король, и он периодически напоминал ей об этом, однако когда хоббитянку несло, не помог бы даже кляп. — В Эсгароте взрослые рассказывали, что давным-давно, еще до дракона, огромное дерево наряжали возле горы, посередине между Эребором и озерным городом, и все водили хороводы и загадывали желания, — с серьезным видом — как и всегда — молвил Эльхаз. — В Железных горах до сих пор так празднуют, — улыбнулась мальчику Шерра. — Накрывают столы, где чего только нет — блюда на любой вкус! Танцуют и пьют до упаду. Но главное — в полночь, когда день Дьюрина заканчивается и начинается зима, обмениваются подарками. В глазах Эльхаза зажглись огоньки. — Подарками… Ромашка невольно огладила пальцем самоцвет на шее — подарок. Вести из похода пришли недавно: Торин писал, что все спокойно, разведка постоянно возвращается ни с чем, ночами их никто не беспокоит, обозы, тащащиеся в тылу, никто не пытается отбить. Это не тревожило его, ведь в Битве Пяти Воинств орочья армия сильно поистрепалась, а летом, когда дни долгие, а ночи коротки, отряды врага не перемещаются на дальние расстояния, ведь свет солнца причиняет боль этим темным созданиям, и следовательно, Больг не смог бы собрать полноценную армию, даже если и разослал слово вожакам по всему Средиземью. Так что не то тревожно, что дорогу к Мории никто не стережет, а то, что молодые гномы, не бывавшие ранее в боях, стали терять осторожность. Дисциплина страдала: достаточно часто он, пробудившись от смутного чувства тревоги, находил часовых безмятежно спящими, порой гномы по двое-трое откалывались от основной армии, скрываясь в зарослях, чтобы посмотреть окрестности либо же поплескаться в очередной реке и набрать ягод, и никакие слова старших о том, что их из кустов перестреляют по одному так, что они и пикнуть не успеют, не действовали на юнцов. Внушения хватало на два-три дня, а затем из-за окружающей безмятежности все возвращалось на круги своя. «Мы рано выступили, слишком рано, не сумев вложить в эти горячие головы понятие о дисциплине и в полной мере прояснить значение слова «надо». Двалин уверяет меня, что приказы они исполняют беспрекословно и не подведут, когда дело дойдет до столкновения с врагом, уверяет меня, что мы подойдем практически незамеченными, а потому победа будет легкой, и я киваю ему, своему боевому соратнику, но в корне не согласен с его словами. Посуди сама, разве станет тот, кто полностью подчинен своему командиру, спать на боевом посту? Отлучаться из праздного любопытства, не заботясь о собственной безопасности? Мы взяли на войну неготовых детей, которые думают, что все они сплошь герои, и их глупого геройства я не просто опасаюсь — боюсь его, оно непременно прорвется везде и сразу, это горячее желание показать себя, свою удаль вопреки приказу. Мы взяли на войну неготовых детей, которые в силу юношеского максимализма не способны отказаться от своего «я», дабы действовать как слаженный механизм, как целый, цельный кулак, который единственно и может разбить орков. Более того, я уверен, что присутствие армии — которое в принципе сложно скрыть — не секрет для тех, кто прячется под сводами Мории, и уже давно. Нас определенно ждут, о нас знают. А мы не знаем о них ничего. Я боюсь, Ромашка, и Балин со мной согласен. Я надеюсь, мы оба с ним — просто брюзжащие старики. Я хочу, чтобы мы ошиблись». Письмо вселило в нее тревогу. Торин писал откровенно, говорил с ней о том, что лежало на душе, но Ромашка знала, что внешне он спокоен, наверняка шутит, улыбается, хмурится, когда вычитывает за неисполнение приказа, и все вокруг словно заряжаются его спокойствием. Он не подает виду, что гложет его. — Он и умирать будет так же, молча, спокойно и уверенно! — стукнула тогда по подоконнику Ромашка, сдерживая злые слезы. Что Торину еще оставалось, как не поддерживать хотя бы боевой дух? Наверняка во время остановок они наверстывают то, что упустили здесь, в Эреборе. Может, все получится. Время еще есть… Может, его страхи беспочвенны, и орки действительно слабы настолько, что им некого отрядить, дабы стеречь дороги. Может, он не погибнет там, исполняя непонятную волю Серого мага. Усилием воли хоббитянка отогнала тревогу прочь, поднимая кубок, наполненный рубиновой жидкостью. Но тревога не ушла, а лишь затаилась, ожидая своего часа.***
Ночи сменяли дни, и все неохотнее вставало по утрам ленивое солнце. Ромашка чувствовала, что она тоже обленилась: все труднее было заставить себя выбраться из кровати, все труднее проснуться, а сон, пусть и был глубоким, и благодаря зелью Гэндальфа она даже не помнила своих сновидений, однако все равно не приносил облегчения. Мысли периодически путались, цифры больше не умещались в голове, еда не лезла в горло, зато часто хотелось пить и, видимо, от излишков жидкости по утрам порой было неудобно шнуровать на отекших ступнях туфли. Служанки настояли на обуви, когда ночами ударили заморозки, чтобы королева не простыла, разгуливая по холодным камням. Ромашка удивилась сама себе, равнодушно подчинившись им — раньше она бы ни за что не согласилась поступиться своим комфортом, а сейчас… ей было лень спорить. Впрочем, когда утренний туалет заканчивался, дремота и оцепенение спадали, и она чувствовала прилив сил, да и глаза не закрывались. — Я скоро впаду в спячку до весны, мне кажется, — пожаловалась она Шерре за завтраком, подавив зевок. — Если бы меня не будили, если бы Эребор не требовал моего участия, я спала бы и спала… Здесь, на севере, осень другая совсем. — Ваше величество… Ромашка, возможно, я могу предложить вам… тебе средство для борьбы с сонливостью, — учтиво ответила гномка, постоянно забывая, что хоббитянка просила быть на «ты», и Ромашка заинтересовано взглянула на нее. — У нас в Железных горах с приходом осени, когда висят бесконечные серые туманы, не пропускающие солнце, борьба со сном становится достаточно значимой проблемой. Мы нашли решение. После завтрака Ромашка, увлекаемая Даиновой племянницей, сперва зашла к ней в покои, где девушка вытащила из ящика стола некий матерчатый мешочек, а затем на кухню. Бомбур отдыхал от трудов праведных, вполглаза приглядывая за поварятами: так-то они уже созрели для того, чтобы без его помощи приготовить закуски для ланча, но на всякий случай… — Чем могу служить? — он сделал попытку встать, но Ромашка остановила его жестом. — Добрый день, Бомбур, — поздоровалась она, — можно? — Конечно, твое величество, незачем и спрашивать, — он указал на лавку напротив, и хоббитянка присела. — Мистер Бомбур, могу я попросить у вас сотейник и чистой воды? — осведомилась гномка, вновь возвращаясь к своему тихому несмелому тону. Этот большой гном пугал ее, однако никакому страху не удалось бы заставить ее забыть о вежливости. — Конечно, милая принцесса, сейчас все будет. Бомбур с казалось бы нехарактерной для него ловкостью поднялся, протиснувшись между нагромождений начищенных чанов и кастрюль, и скрылся за неприметной дверью, ведущей, должно быть, в подсобное помещение. Через несколько мгновений он принес наполненный сотейник, и Шерра установила его на решетке над пытающим очагом, а затем всыпала из своего таинственного мешочка горстку черного порошка, взяла большую деревянную ложку и начала осторожно помешивать. Ромашка и Бомбур, да и поварята нет-нет, да и поглядывали заинтересованно в сторону гномьей принцессы. Вскоре по кухне поплыл тонкий, совершенно новый аромат. Ромашка подняла голову и принюхалась — аромат был незнаком… но приятен. — Что же это? — когда гномка поставила перед ней чашку с дымящимся напитком, черным как ночь, не удержалась Ромашка. — Сперва лучше попробовать. Но без сахара поначалу будет горько. — А и пусть. Лишь бы перестать уже хотеть спать, — Ромашка осторожно поднесла ко рту чайную ложечку. Было действительно горько, настолько горько, что хоббитянка сморщилась, но заставила себя проглотить. Напиток казался слегка маслянистым на вкус и довольно густым. И после первого глотка горечь отступила на второй план — ее не стало меньше, но совершенно новый вкус распустился у хоббитянки на языке. Она сделала еще несколько осторожных глотков и ощутила, как быстрее забилось сердце. — Что это за напиток? Что за порошок ты сыпала? — Купцы называли его «кофе». Люди привезли его из Рохана, но и там он не растет — в южных странах его родина, а где, мне неведомо. Ромашка сделала еще глоток. Неизвестный кофе приятно согревал желудок. Спать не хотелось совершенно. — Я могу послать за ним в Железные холмы. Если быстро гнать, до снегопадов обернуться можно, — предложила Шерра. — Милая, спасибо, но, думаю, не стоит так утруждать гномов и лошадей накануне зимы. Снежный буран может начаться в любой момент, а никакая сонная королева не стоит чужой жизни. Шерра покраснела и опустила глаза, разглядывая столешницу. — Я не упрекаю тебя, Шерра, — Ромашка подбирала слова, словно шла среди капканов. Племянница Даина только начала испытывать к ней доверие, нельзя разрушить это чувство. — Ты окружила меня таким вниманием, что мне и в самом деле неловко. Я привыкла терпеть, знаешь ли. Так жизнь складывалась. Потерплю и в этот раз, пусть все остаются в Эреборе под толстыми неприступными сводами. Всего лишь зная, что решение есть, терпеть всегда легче, да и не смертельно это. А вот летом я непременно закажу твой интересный напиток. И спасибо тебе.***
— И вот это, вот это тоже ничего, — Ромашка одобрительно кивнула на очередной винный кувшин, развернулась к своим записям и покачнулась. Бофур тотчас придержал ее, свободной рукой неумолимо отодвигая подальше ополовиненный кубок. — Тебе хватит. — Надо утвердить меню к празднику! — спотыкаясь на твердых звуках, припечатала хоббитянка. — Еще первач… эта… водка пшеничная… — Куда тебе еще и первач! И водку, — добродушно заворчал гном, провожая — оттаскивая — королеву к скамейке. Она сопротивлялась. Выходило нелепо — на взгляд Бофура, по силе она не превосходила комара. — Что там с напитками? — это уже Хасту. Счетовод подхватил ее листки, вчитываясь в сперва аккуратные символы всеобщего языка, затем в угловатые смазанные кхуздульские руны. — Королева, воодушевленная гномьим вином, решила перейти на гномий язык. Боюсь, труды последнего часа… — он всмотрелся в листки внимательнее: чем больше пьянела Ромашка, тем больше письмена напоминали куриные царапанья, — да, так и есть. Точнее, ничего нет. До тех пор, пока ее величество не протрезвеет. — Хаст, высеку, — Ромашка встала со скамейки и тут же упала назад. — Пятьдесят розог. — Сиди уже, грозный экзекутор, — вздохнул Бофур. Он взял перо, королевские записи и стал записывать что помнил из услышанного краем уха. Молочные поросята в яблоках, вафли с молочным кремом, молочный пудинг, ягненок, тушеный в молоке… — Балрог, что за меню для ежиков? — Дело в том, господин, что нам молока некуда девать, ледник почти весь заполнен, вот ее величество и решила двух зайцев одним махом. — Ага, пирожки с крольчатиной, я помню, — Ромашка буркнула невпопад, скинула туфли и теперь удобно вытянулась на скамье во весь рост, положив ладони под щеку. Хаст округлил глаза и отвернулся, его щеки заливал румянец. Бофур юношеской стыдливостью не страдал давно, но юбка задралась явно высоковато даже для либеральных хоббитов. Он подошел к королеве, которую покинули последние остатки трезвости, и оправил платье. — Ох, твое величество, слишком ты много на себя взяла. Вечером придется расплачиваться, — его тон был почти сочувственным, но черные глаза смеялись. — Сам ты… — пробормотала Ромашка, засыпая. И заснула. — Зато алкоголь больше пробовать не надо — утвержденное я отставил отдельно, — вернув себе самообладание, подал бодрый голос счетовод. — Ну конечно, как что-то приятное, так не надо, — Бофур осуждающе покачал головой, вновь возвращаясь к списку. — Лепешки кукурузные… — Но ее величество… — Не вспомнит, что их не было, если ты ей не скажешь. У нас кукурузу тоже девать некуда, треть сгнила. — Но ее величество… — Розги, Хаст. — Но ее величество..! — пискнул гном. — Пятьдесят розог. — Так, ку-ку-руз-ные… ле-пеш-ки… — старательно вывел на бумаге счетовод.***
Бофур осторожно опустил ее на кровать, прикрывая до пояса тяжелым шерстяным пледом. Затем не удержался и провел рукой по волнистым волосам. Хоббитянка спала, по-детски приоткрыв рот, и не пошевелилась даже, когда в кладовой он взял ее на руки. Если бы не Торин, она была бы его женой. Если бы не Торин, совершенно все было бы по-другому. Молодая женщина, лежащая перед ним в забытьи, всем своим видом буквально кричала о том, что он потерял и что мог бы иметь. Он склонился к ней. Если бы не Торин… Но это все — Торина. Его дом, его королевство, его спальня и его жена. Бофур отпрянул, испытав к себе самое настоящее отвращение, и хлопнул в ладоши. Три суетливых гномки явились так быстро и неслышно, словно соткались из воздуха. — Ее величество опьянела, поручаю ее вашим заботам. Ей надлежит присутствовать на ужине в любом состоянии, — он отвесил девушкам поклон и быстрым шагом вышел прочь. «Надлежит присутствовать на ужине» было легче сказать, чем сделать. В ход пошли минеральные растворы, вызывавшие рвоту — и Ромашка умоляла добить ее, раз уж они не могут перестать ее мучить, ледяные обливания — и хоббитянка вопила так, словно ее режут наживую, вдыхание паров каких-то растений — и она чихала не переставая, с кружащейся головой думая, что это, верно, ее конец. Наконец, злая, но возмутительно бодрая, Ромашка сидела перед зеркалом, пока пушистым полотенцем ей сушили волосы. Желудок ходил ходуном, видимо, вспоминая пережитое, голова хотела расколоться надвое, ноги были будто сотканы из ваты. — Ваше величество, задержите дыхание, — сказала Керра. Ромашка послушно оперлась на стену, выполняя команду, и служанка одним сильным и быстрым движением стянула тесьму корсета. — Будь проклят тот, кто придумал это орудие пытки, — положив руку на скрытые тканью металлические пластины в тщетной попытке оттянуть их, прошептала хоббитянка. — Откройте рот, ваше величество, — черноволосая Рина поместила ей на язык какую-то сладкую мятную пилюлю, — это перебьет запах. — Спасибо. Ромашка чувствовала себя отвратительно в первую очередь не физически, а потому, что ее в таком безобразном состоянии видели минимум пятеро. Да, как хорошая хозяйка, она хотела знать, что именно подаст гостям, потому пробовала каждый сорт и одобряла либо нет. И вот те на, напилась!***
Ужин прошел ужасно. Ромашка могла бы сравнить это ощущение с протягиванием наждачной бумаги по открытой ране — боль не запредельная, но сильная и постоянная, не дающая отвлечься ни на что другое. Даин не преминул высказаться о том, что пьющих гномок изгоняют жить к людям. Ромашка насторожилась — он знает? Но от кого? Или просто так болтает, запугивая Шерру, которая за ужином совершенно точно опьянела? Хоббитянка мысленно заранее сочувствовала подруге. Хаст окружил ту таким вниманием, что она, более склонная пить ключевую воду, не могла отказать молодому — и симпатичному, чего скрывать — гному и принимала из его рук кубок за кубком. Когда Ромашка словила ее умоляющий взгляд, она тотчас закончила ужин, кивком приказывая гномке присоединиться. С удивлением хоббитянка отметила, что и сама не слишком твердо стоит на ногах: вино не полностью покинуло ее организм, и даже один кубок разбавленного за ужином снова лишал ее контроля над собственным телом. Выслушивая благодарности гномки о том, что спасла ее, Ромашка медленно шла смотровую площадку. Она отпустила дежуривших там стражей и оперлась на перила, глядя на серебряную от инея пустошь. Морозный воздух явно способствовал отрезвлению, хотя и холодил открытую кожу. — Завтра у тебя заболит голова. — Да… я знаю. Хотя никогда не чувствовала такого. — Ну, все когда-нибудь в первый раз, а жизнь ух какая длинная, — Ромашка горько усмехнулась. — Чего только ни начувствуешься. Шерра рассматривала ее тяжелые волосы, немного растрепавшиеся и причудливо бликовавшие в неверном лунном свете, точно мифриловая проволока. Глядела на тонкую руку, безвольно лежащую на холодном камне, чья белизна соперничала с ним. Когда она видела хоббитянку, непонятное чувство восторга затапливало принцессу Железных холмов. В отличие от Даина, его племяннице было совершенно понятно, почему, встретив Ромашку, Торин выбрал именно ее. Она же такая… Она такая! Сотканная из противоречий, но удивительно цельная, переменчивая и постоянная, как воды Андуина. Шерра почувствовала, что готова расплакаться от переполнявшего ее чувства запредельного восхищения. — Что с тобой, милая? — уловив странный блеск ее глаз, Ромашка осторожно взяла ее за подбородок, приподнимая лицо. — Ты никак плачешь? Гномка глубоко вздохнула, словно шагая в пропасть. Она знала, знала, что вино шутит с ней злую шутку, что именно вино дает ей решимости сделать то, что она сейчас сделает, что именно вино заставляет ее жить сейчас только этим желанием, абсолютно не заботясь, что будет после. Принцесса Шерра из рода Железностопов глубоко вздохнула прежде, чем навсегда запятнать свою репутацию, и поцеловала замершую королеву Эребора.