***
Служанки в этот раз обрядили Ромашку в нижнее платье с золотым шитьем, а наверх — уже знакомое из темно-синего шелка. — Девочки, вы ничего не забыли? — когда шнуровали ленты на спине, поинтересовалась она. — Почему нет корсета? — Но ваше величество, вы же… — Корсет, Керра. И зашнуруй как обычно. — Но… — Я что, должна упрашивать? — Ромашка недоуменно посмотрела на нее в зеркало, и служанка стушевалась. Втроем они ловко раздели хоббитянку вновь до нижней рубашки и принесли корсет. — Туже. — Но обычно было так… — Я чувствую, что не так. Туже! — Но… — Лгать королеве — великое зло. Туже! Вот так достаточно. Асклей при утреннем осмотре сказал, что пока еще она может носить наряды, как и носила, это не скажется на ребенке, и Ромашка решила скрывать свое положение как можно дольше. Почему? Она не знала и сама. Без настойки она спала плохо, дурацкий сон запомнился и вызывал смутную тревогу, но дышать и правда сегодня было легче. Приготовления шли своим чередом, не требуя ее участия, и она заглянула к детям. В последнее время бывать у них ей доводилось все реже: то здесь, то там дела ждали ее. Дети сидели в комнате Исы за столом и что-то негромко обсуждали, перед ними лежали раскрытые книги, исчерканные свитки, стояли чернильницы и валялись перья. Уютно потрескивали дрова в очаге. — Мама! Мама! — наперебой загомонили они, когда хоббитянка вошла в комнату. — А когда начнется праздник? А как тебе мое платье? Есть хочу! А Кили не приедет? Ромашка почти оглохла от крика и шквала самых разных вопросов. — А ну цыц! Нет, принц Кили не приедет, как и вообще наши дорогие гномы. Они нынче едут вы сами знаете куда и вернутся еще не скоро, — начала она с самого важного, иначе Иса не отстанет. — Платье чудесное! Тебе удивительно подходит бледно-голубой, Торин выбрал тебе очень правильное имя. А есть я тоже хочу, но так как скоро угощение, то уж потерпите немного. Вы же любите Бомбура? — Даа! — Значит, не хотите, чтобы он умер от усталости? — Ну… нет, — буркнул Эльхаз как-то не слишком уверенно. — А когда уже? — Нас пригласят. Я и сама не знаю, когда. Когда разберутся с елкой и накроют на столы… — Ромашка почувствовала себя какой-то ущербной: в прошлый день Дьюрина она валялась в беспамятстве в Лихолесье, во дворце владыки Трандуила, но зато на праздник огней сама участвовала в подготовке… Это странным образом создавало ощущение причастности к окружающим, а сейчас, когда ей не положено заниматься такой простой суетой, это отдаляло ее от гномов — от ее гномов. Как они могут подчиняться своему правителю, когда не знают его, не видят рядом и только кланяются? Хоббитянка хотела, чтобы ее любили и потому слушались. — Ну, а у вас здесь что? Уроки, от которых вы отлыниваете? — Нет. Мы не отлыниваем, — насупилась Иса. — Учитель задал нам до завтра кратко написать об истории Кхазад-Дума, и смотри, — девочка подвинула к Ромашке раскрытую книгу, — тут написано, что в глубине одной из мифриловых шахт гномы разбудили Глубинный Ужас, а вот здесь, — палец с обкусанным ногтем ткнулся в низ страницы, — они называют его Огнем Подземелий. Ты не знаешь, что это такое? Я думаю, еще один дракон навроде Смауга. — А я думаю, что это что-то другое. Будь это дракон, что мешало бы им назвать дракона драконом? И дядя Торин никогда не говорил про дракона… И господин Балин говорил о нем только как об «Ужасе». — Мало ли, что они там говорили! Спит в горе? Да! Выгнал гномов оттуда? Да! Огонь? Огонь! Это дракон, дракон, точно тебе говорю, дурак ты! В девочку полетела чернильница — по счастью, уже пустая: видимо, это был не первый ее полет, и Ромашка пришла уже отнюдь не к началу горячего спора. — Ну ты! Только бы кидаться! — Иса вспрыгнула со стула и попыталась дотянуться до брата рукой, он шлепнул ее по пальцам. — Ах ты так! — от визга у хоббитянки заложило уши. Иса выскочила из-за стола и ринулась к брату с явным намерением повыдирать ему волосы и отвесить парочку тумаков, но Ромашка перехватила ее за пояс и усадила к себе на колени. — ТИХО!!! Эхо отразилось от сводов, и в наступившей тишине откуда-то оторвался небольшой камешек и с шорохом скатился по стене на пол. — Вы своим криком живого и здорового до могилы доведете! — Ромашка повысила голос. — Вас не учат, что для спора нужно использовать слова? А не кулаки и чернильницы? Вы вырастете, будете общаться с серьезными людьми по серьезным делам, и что же — если ваши взгляды не совпадут, будете кидаться на оппонента с кулаками? Иса молчала, глядя в одну точку, багровая от злости, Эльхаз посмотрел на хоббитянку с непримиримым видом. — Нет, молодой человек, вы не правы, можете не задирать нос, — повернулась к нему Ромашка. — Самое худшее — затевать свару внутри семьи. Если вы оттолкнете от себя родную кровь, где найдете опору и отдых, когда они вам понадобятся? — Тоже мне опора, — прошептала девочка, но королева услышала. — Опора, Иса. И пусть время будет к тебе милостиво, чтобы ты больше никогда не осталась одна. Где-то в коридорах — очень вовремя — прозвучал басовитый гонг, и ему вторил звонкий рожок. Праздник начинался. Ромашка ссадила девочку и поднялась со стула. — Я не буду сейчас требовать, чтобы вы помирились здесь же, на моих глазах — это будет неискренне. Но я надеюсь, что вы помиритесь до того, как сядет солнце. По-настоящему помиритесь. А теперь пойдем. И чтоб тихо мне, иначе спать отправитесь засветло!***
И они пошли, как и раньше: Ромашка — в блеске эреборских драгоценностей, укутанная в меха — шла посередине, ведя за руки девочку и мальчика в бледно-голубом и бледно-зеленом, в накинутых на плечи шубах. За ними шли Даин с Дис, после — Шерра, замыкал шествие королевской семьи Бофур. А уже за ним шли остальные обитатели Эребора без особого порядка — вставали кто с кем хотел. И в самом конце несколько гномов несли сундуки с подарками для гостей. Их путь лежал через главные ворота и заснеженную долину к сияющему даже под зимним тусклым солнцем дереву — высокой ели, украшенной шарами и небольшими фигурками из цветного стекла, колокольцами из серебра и меди, свечными фонариками и бантами из пестрых лент. Ромашка невольно сощурилась под ярким светом, отраженным от пока еще тонкого снежного покрова, и с удовольствием наступила на нетронутый снег. Он заскрипел, и она подавила желание рассмеяться. Ведь зима — это так здорово! Увядание осени тяготило ее — нет ничего хуже, чем наблюдать за тщетной борьбой умирающего, и осенняя природа казалась ей тем самым умирающим, который судорожно хватается за остатки жизни, отчаянно не желая уходить. Эта борьба слышалась ей в каждом трепещущем на ветру и опадающем листе, в каждой жухлой травинке… А затем выпадал снег — и все прекращалось. Наступало спокойствие, ледяное безмолвие, прекрасное в своей неподвижности и неизменности. И мир заливал белый свет низкого солнца. Эльфы, гномы и люди выходили из других ворот и тоже шли к дереву. До Ромашки долетал гул их голосов и веселый смех. Ей было страшно — но страх уменьшился, отступил на время. Такой уж это праздник. Они встретились возле ели, неподалеку уже стояли шатры с накрытыми столами. — День Дьюрина, что календарь на половины делит, настал! И в день последний в нынешнем году, друзья мои, я привечаю вас! — начала Ромашка ритуальную речь. Она вышла вперед, оставив остальных своих чуть позади, и они — смешавшись с гостями — рассредоточились вокруг, образовав небольшую площадку под нарядными ветвями. — И пусть колючий ветер завывает, пусть снег дороги прячет до весны, отрадно мне с друзьями повидаться: теплом их слов согретый, не страшусь клыков мороза в круговерти вьюжной, — Трандуил присоединил свой голос к ее, тоже делая шаг вперед и становясь рядом. — Как камень помнит тысячи имен, событий и преданий стародавних, так я запомню ласку очага, вина шальную сладость, рук пожатье и не забуду принесенных клятв, — Торин, сын Даина, приблизился, вплетая в тихий говор басовитую струну. — Наводит на живое сон природа, и мы покинем дружеский чертог в свой час своей кружной дорогой дальней. Расстанемся без грусти — светлый миг соединенья будет нам светилом, и призраком грядущего тепла, и памятью о милой нашей встрече, — и Бард шагнул вперед, и его сильный голос зазвучал переливчатой песней. — Как солнце и луна лицом к лицу сошлись в бездонной ярко-синей выси, чтоб разойтись потом на день и ночь, так мы сошлись сегодня ненадолго, властители, хозяева земель, и вышних гор, и речек быстротечных. День встречи! И очаг давно зажжен, и подле место каждому найдется. Так здравствуйте, любезные друзья! Вам обещаю мир и безопасность. Вокруг захлопали — и говорившие тоже захлопали и заулыбались. Длинная ритуальная фраза произнесена — фраза-обещание, фраза-клятва, нарушителю которой и всем его потомкам по преданию грозила страшная судьба. Какая именно — Ромашка не знала да и не хотела бы узнать. Гномы Эребора и Железных холмов сообща зажгли фонарики на елке — и она сразу стала такой уютной, как тот самый очаг, про который они только что говорили, светлый и теплый. Шатры были соединены друг с другом: день Дьюрина чем-то напоминал праздник огней — здесь не было высших и низших, все праздновали вперемешку, отмечая новую дату, наступление новой вехи в жизни и конец летне-осенних трудов так же, как и трудились — сообща. Ромашка вместе с детьми, обнявшими ее с двух сторон и напрочь отказавшимися разнять руки, кое-как доползла до ближайшей лавки и рухнула на нее под их хохот. Рядом легко опустился Леголас, немного настороженно кося глазом на двух непосед. — Они не укусят, — со смешком ответила Ромашка, — я их выдрессировала. Теперь только по команде. — О, правда? Гора с плеч! — хмыкнул эльф, невольно расслабляясь от шутки. Поварята и нанятые им в помощь гномы шустро расставляли на столах горячее и вносили в шатры дополнительные жаровни. Насыщаться всем было предоставлено в свое удовольствие, да и разговаривали кто с кем хотел и о чем хотел — не было громких тостов. Беседа неспешно журчала в такт с журчанием горячительных напитков, разливаемых в кубки, жаровни нагревали воздух так, чтобы не замерзали пальцы и тарелки, а многочисленные фонарики придавали празднику толику загадочности. — Орки, слышно, собираются у Мории, — сочувственно произнес Трандуил. Ромашку словно обдало холодом. — Это точно? Откуда вам известно? — К сожалению, это точно, — владыка лесных эльфов сдержанно наклонил голову. — Часть из них прошла сквозь наши владения, нескольких стражи убили, остальным удалось сбежать. Это не организованные отряды, а разрозненные особи, но мы все знаем, куда они и зачем направляются. — Да, я уж знаю. Благодарю вас! Нужно сообщить Торину… — Он ведет сильное войско, — Леголас ободряюще пожал ее ладонь. — Он был готов со своим небольшим отрядом сразиться с драконом! А орки — враг известный, и война против них такая же, как против любого другого врага. — Его дед погиб там, его отец там пропал. Нехорошая тенденция, правда? Дались ему эти мифриловые шахты! — Рассуждения хоббита, не гнома, — улыбнулся Трандуил. — Мифрил дороже алмазов, прочнее стали. И украшение, и оружие, легкое в обработке, ноское, почти неподвластное ни времени, ни коррозии. — Во сколько мифрила стоит оценить жизнь одного гнома? — хоббитянка подняла на него глаза, полные тоски. Тревоги, отступившие было перед очарованием празднества, снова набросились на нее, словно изголодавшиеся собаки впиваясь куда-то глубоко, под ребра. — Ваше величество, это Торин, вы выходили замуж именно за него, — Трандуил легко поклонился ей через стол, — если бы он предпочел сидеть на месте, он и к Эребору бы не выступил, и вообще был бы не Торином, а совершенно другим гномом, на которого вы и не посмотрели бы. Ромашка не нашлась что сказать, невольно признавая его правоту. Она привязалась к тому Торину, каким он являлся. А значит, такова уж ее судьба. Она вновь попыталась отогнать мрачные мысли, но в этот раз они не сдались так просто. С эльфами строили планы на будущую торговлю, и Даин принимал в планировании самое деятельное участие. Ромашка даже не возмутилась — пожалуй, и хорошо, что это бремя сняли с ее шеи хотя бы на сегодня. Она незаметно положила руку на живот, понимая, что за ночь ничего не изменилось и плод слишком мал, но втайне надеясь, что ощутит какой-то отклик. Пальцы ощутили только жесткую вышивку платья, спрятанного под слоем меха. Кто ты? Какой ты? Хотела бы я с тобой познакомиться… Хоббитянка вышла под пламенеющее небо, ибо снова ощутила нехватку воздуха. — Ваше величество! — две женщины в теплых плотных плащах, подбитых мехом, присели перед ней в реверансах, и Ромашка не сразу узнала их. — Пайти? Мервейл? Боги, неужели это вы?! Человеческие женщины встали, лица их лучились улыбками. Когда лето вступило в свои права, а дети немного окрепли, они переселились в Эсгарот — их дом. Жители города восстановили им жилье, и нужда в Эреборе пропала. Ромашка, поглощенная предстоящим отбытием гномьей армии и новым для нее статусом, попрощалась с ними, но времени ощутить тоску у нее не было. До последнего, когда свое одиночество она стала чувствовать очень ясно. Одиночество и какую-то неприкаянность. Ведь единственный мост, который соединял ее мир с миром гномов, был нынче очень далеко. — Как вы? Как устроились? Ну же, рассказывайте! — торопила она их, жадно разглядывая лица. — Живем рядом, как и жили. Спокойно живем, тихо, спасибо нашему господину и Торину, — почтительно произнесла Мервейл. — Нанялись няньками к жене покойного губернатора — у нее трое малых осталось, а где трое, там и пятеро: и ее детей растим, и своих. Платит она хорошо, не обижает, еще и вкусностей всяких норовит отсыпать или ленту какую в карман запихнуть. Добрая женщина, удивительно даже, что она нашла в своем покойном супруге! — Любовь зла, — легко отозвалась Пайти. — Кто знает, каким он был в молодости, до того, как губернаторский пост его испортил? — Ну твоего уж не испортил пост, — фыркнула Мервейл, и Пайти отчаянно покраснела. — Так-так-так, — Ромашка мигом навострила острые хоббичьи уши. — Тайна? А ну-ка, я люблю тайны! — Да будет вам, — девушка закрыла лицо руками. — Бард наш на нее глаз ить положил! Он и собой хорош, и вдов, а она, дура, нос воротит! — громким шепотом, страшно округляя глаза, с придыханием произнесла Мервейл. Ромашка даже рот приоткрыла от таких новостей. — Бард? Ого! Ну он мужчина видный, надо брать! — убежденно произнесла хоббитянка. — Вот и я ей о том толкую! Он уж два месяца как хочет ее на прогулку пригласить — а она как его завидит, так убечь норовит! — Зачем? Две пары глаз — серая и зеленая — вперились в Пайти. — Да потому что… потому что… — девушка совсем растерялась. — Он король, понимаете! Герой! На него такие красавицы заглядываются! А я… — Дура! Вот, вот, смотрите, — Мервейл в возмущении ткнула в подругу пальцем, — дура несусветная, я ж говорю! — Сама ты! — Пайти скрестила руки на груди. — Не хочу я ему греть постель до тех пор, пока он не скажет освободить место для другой! Я к себе уважение еще не совсем потеряла! Мервейл присвистнула, Ромашка покачала головой. — Ты что же, в самом деле думаешь, что Бард такой? Что ему просто «постель погреть»? — после недолгой паузы вкрадчиво начала хоббитянка. — Ну… не знаю я, какой он, — Пайти немного понизила тон. — А когда жили раньше — еще до дракона — много ему кто постель грел? — Нет, уж как померла его жена, так и жил бобылем, трех детишек ейных растил, — пожала плечами девушка. — Ага! Ну, а с чего ты взяла, что сейчас ему непременно грелка запонадобилась? Да и чем ты так уж лучше любой другой грелки, что он твои пороги два месяца оббивает?! Ну пораскинь мозгами-то! — Мервейл, возможно, недостает изысканности, но в общем мысль она сформулировала правильно. С чего ты взяла, что Бард резко переменился? — Даже если не переменился сейчас — а ну как переменится после? Не дело это, за короля идти, если ты не королевна. Он уж поманит — за ним каждая кинется с радостью. И что тогда делать? Слезы глотать? — Зачем слезы? Барда сейчас-то особо ждут, я думаю — есть шанс стать королевой, а не фавориткой! — хмыкнула Ромашка. — Да только он не манит, кажись, никого? Дай ему шанс, погуляй, поговори — дай возможность сказать все то, что он хочет сказать. Узнай его, а потом принимай решение. Иначе так и будешь всю жизнь думать — а как правильно надо было? Начни с сегодня.***
Тем временем темнело быстро, как обычно темнеет на севере. Отгорела полоса заката, следом закатился и нарождающийся месяц, и на небо высыпали по-зимнему колючие белые звезды. Гости праздника постепенно перемещались от шатров к ели, где горели факелы, свечи и фонари — все вместе. Музыканты — их было много, всех рас — наигрывали какой-то задорный мотив, поражавший богатством звучания: тут тебе и лютня, и волынка, и бубны, и арфа, и скрипка, и флейта. Ромашка открывала танцевальный вечер с Торином. Сын Даина шутил и так заразительно смеялся, что хоббитянка смеялась вдвойне: и над его шутками, и заслышав его смех. Они протанцевали несколько танцев, по-гномьи быстрых, и время пролетело незаметно: с гномом было легко и смеяться, и говорить о вещах серьезных, к примеру, о поставках железа по весне и о прокладке широкого каменного тракта между двумя подгорными царствами. В голове Ромашки с момента отъезда Торина вырисовывался гигантский замысел объединить все гномьи королевства ровными широкими дорогами. Работы было не на одно десятилетие: наводить мосты, насыпать путь в болотах и лощинах, подрывать горные кряжи, но Торин, сын Даина, убедил ее, что все это возможно, особенно если все вместе примутся за строительство. И тогда уголки минимум половины мира будут связаны друг с другом сетью дорог, которую не размоет весенний паводок, не занесут пески; дорогами, которые одолеют с равным успехом пеший, конный и владелец нагруженного утварью фургона, и путешествия станут куда безопаснее. — А главное, и торговым караванам будет куда проще добираться — и без потерь. По степи не утащишь особо много железной руды, когда постоянно вязнут колеса да скачут на кочках, да и по реке не сплавишь, ежели она в двадцати местах порогами перегорожена. А по хорошей дороге-то! Бери да грузи телеги доверху, а хоть и с горкой! — в глазах наместника и наследника вспыхнул огонь. — Ох, с добрыми вестями я поеду домой! До весны рассчитаем путь и начнем, как только земля просохнет! Прославимся мы с вами в песнях, ваше величество, как строители дорог и покровители путников, — он хохотнул. — Ваш отец явно больше ценит славу воинскую. — Папенька? Да. Но я, ничуть не умаляя его ценностей, сам считаю, что слава мирного деятеля, трудящегося на благо простых жителей, чтобы жилось им удобнее и легче, пусть менее звучная и блестящая, но стократ важнее и ценнее. Торин–завоеватель или Торин-строитель? Я для себя решил. Я умею держать боевую секиру, умею пользоваться мечом, но с радостью заменю их на топор и серп. — Вы… дали пищу для ума, — расставаясь с ним для танца с детьми, поклонилась Ромашка. — Я буду рада побеседовать с вами о чем угодно — вы чудесный собеседник. — Благодарю сердечно, хозяйка, — он поцеловал хоббитянке руку. — В Эребор я ехал, ожидая найти разруху, запустение и попрание традиций, а встретил единомышленника и друга! Воистину чудесный подарок.***
Когда время приблизилось к полуночи, настало время дарить подарки. Делегации Железных холмов преподнесены были пояса из золота с серебряным плетением, украшенные эреборскими самоцветами. Эльфам — чаши и кубки, сработанные из цельных алмазов, с тончайшей резьбой в виде переплетения цветов и ветвей. Людям — то, в чем они нуждались этой зимой: шкуры волков, бобров и диких кошек, уголь, который обогревал жилища куда дольше, чем поленья, багры и сверла, а также крючки для подледной рыбалки на озере и наконечники для стрел охотников и стражей. Барду лично Ромашка преподнесла черную стрелу — копию той, что канула вместе со Смаугом в воды Долгого озера. В доменных печах Эребора все еще горел драконий огонь, и металл закалился в нем как следует. «Если будет нужда — не промахнись», — сказала она королю вместо пожелания. Эребор получил от эльфов — ростки винограда различных сортов, и Ромашка подумала, что если приживутся, то и вино ввозить такой нужды не будет; от гномов — прочные инструменты для обработки камней, ибо в Эреборе добывали все больше драгоценный металл и самоцветы, а золото с серебром слишком мягкие, чтобы шлифовать грани алмазов; а от людей несколько амфор драгоценных ароматных масел и специи, пахнувшие, казалось, на всю долину. Индивидуальные подарки каждый будет распаковывать в своих покоях, когда окончится празднество, а сейчас — время быть со всеми. Договорить то, что нужно сказать перед расставанием, обсудить все, что стоит обсудить, сделать все, что необходимо сделать. Ромашка хоть и старалась пить немного, однако же столько набралось желающих пожелать ей счастливого нового года и распить с королевой кубок, что в итоге в голове немножко шумело. Она мимолетом улыбнулась, когда увидела пляшущих польку детей: все-таки помирились. Сами. Искренне. Их тоже ждали подарки. Нет, не в покоях — в конюшнях Эребора. Не пони, а два породистых роханских жеребца, еще жеребенка, серых, словно туманное утро. Дети вырастут, и кто знает, куда занесет их судьба. Умение ездить верхом и верный конь — жеребцы из табунов Рохана живут долго, не в пример дольше иных лошадей — пригодится. Она шла в одиночестве среди полумрака снежной долины, больше не в силах не думать о том, что с ней происходит, и улыбаться гостям. Ее путь лежал прочь от огненного круга, туда, где темнее, где ее никто не увидит. Ей было так страшно, что даже дышалось с трудом. Она смирилась с тем, что не станет матерью в прямом смысле этого слова, что Иса с Эльзахом — единственные дети, которые у нее когда-либо будут. Это не стоило ей ничего: не сложно отказаться от того, чего у тебя никогда не было. И сейчас… мимолетная радость сменилась недоумением, а после — страхом. Когда-то она просиживала в библиотеке подгорного королевства днями, и все, что она прочла о межрасовых союзах, это то, что гномы не просто так зовутся каменными. Такой союз сулил женщине более слабой расы опасность, но напрямую ничего не говорилось. Обрывочны и скудны были сведения о союзах эльфов с гномами — но эльфийские женщины были сильны, почти так же сильны, как гномы. А она… хоббит! Самое слабое существо в мире. — Я зря паникую, — остановившись, сказала Ромашка вслух. — Если у меня будут силы выносить этого ребенка — будут силы и родить. Хватит уже распускать сопли! А если я его не выношу? — и страх снова стиснул ее в когтях. Поддержку, о которой она негласно молила, она нашла внезапно — споткнулась и налетела в темноте. — Бофур! — Ромашка подняла голову, когда он удержал ее, и серьги с крупными желтыми бриллиантами — редкость даже по меркам владык Средиземья — слабо блеснули в свете оставшихся позади фонарей. — Бофур… — голос хоббитянки прозвучал жалобно. — Ну что случилось на этот раз? — гном ответил ей со вздохом. — Все, — она села прямо на снег. Силы и выдержка почти полностью оставили ее. — Мне страшно, ты не представляешь, как мне страшно! Я не знаю, что меня ждет. Я не знаю, что мне делать и правильно ли я поступаю. И я… — он опустился рядом с Ромашкой и увидел, как по щекам хоббитянки побежали слезы. — Я не хочу умирать, не хочу, — она закончила едва слышным шепотом. — Иди сюда, — просто сказал гном, привлекая ее к себе и обнимая так сильно, что затрещали кости. — Ты не умрешь. Я обещаю. Я тебе клянусь. Что-то внутри словно сломалось, и Ромашка разрыдалась. — Ну будет, тише, тише… — низкий голос успокаивающе говорил ей в ухо, сильная ладонь гладила по спине. — Ты не одна. Завтра будет солнце, будет новый год и новая жизнь. — Я так боюсь, — хоббитянка судорожно всхлипывала, сотрясаясь всем телом. — Мне никто, никто не поможет… — Тебе помогут. Есть такие силы… Ну тише, девочка, тише… Давай-ка, поднимайся, а то все застудишь, — он встал и потянул хоббитянку за собой. Ромашка неловко поднялась на ноги, вытирая рукавом слезы. Гном заключил обе ее ладони в свои и согрел их собственным дыханием. — Руки у тебя как ледышки, и все остальное, думаю, тоже. Пора спать! — Я… — Нет уж, никаких приказов больше! — он уже привычно подхватил ее на руки, чувствуя, как она прижимается щекой к его шее, и зашагал по направлению к Эребору. Дис внимательно следила за ними из толпы, кивая Барду. — Да, море близко, но гномы в него не ходят, — рассказывала она о Синих горах, а глаза ее, а после — мысль неотступно следовали за этими двумя. — Мы твердо стоим на суше, а вода — для авантюристов вроде моего царственного брата… Хоббитянка носит ребенка. Но от Торина ли? Ее поведение… то ли это ее обычная взбалмошность, то ли желание скрыть измену. Как тут разобраться?***
Ромашка попросила опустить ее, и он поставил ее на ноги на пороге спальни. Хоббитянка так и замерла в дверях, не в силах ни отпустить его, ни, естественно, попросить войти. А гном просто стоял и смотрел, смотрел и улыбался — и молчал. Сколько раз она уже прокляла Торина за это решение? Уж не смеялся ли он над ними? — Спасибо тебе за твои слова и за твою клятву. Но знай, я не принимаю ее: если что случится, — Ромашка на миг замолкла, чтобы опять не дать волю слезам, — если что случится, ты не в ответе. Он, видимо, хотел возразить, но она жестом остановила его. — Я хочу от тебя подарок! — срывающимся голосом проговорила королева. — Пока еще не поздно, я хочу, чтобы ты научил меня играть на флейте!***
— Я не хочу умирать, — оставшись ненадолго в одиночестве, как заведенная твердила она. — Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Как могла, освободилась она от многослойной одежды, пока служанки не пришли, и вновь пытливо вгляделась в зеркало, разглядывая живот. — Слышишь? Я не хочу умирать, — прошептала она кому-то, кто собирался прийти в мир с ее помощью. — Слышишь?! Я не хочу умирать! — крикнула хоббитянка, обратившись к балкону, словно Торин за сотни лиг мог бы услышать ее. — Где ты? Я не знаю, как правильно, — после ванны, накрывшись с головой одеялом, скулила Ромашка в темноту. — Я не знаю, и некому мне подсказать. Я хочу домой, Торин, к маме с папой. Я хочу, чтобы ты был здесь. Ты бы… ты бы сделал так, чтобы все было хорошо… Но я не стану тебя тревожить в твоем пути, иначе могу потерять вас обоих. Она плакала, зная, что времени ей до рассвета. Когда взойдет солнце, знаменуя начало нового года, она снова будет сильной. И больше никаких слез.***
Бофур не советовался с Ромашкой по этому вопросу — он видел ее состояние, этого было достаточно, чтобы начать длинное обстоятельное письмо другу или, во всяком случае, человеку, которого он предпочитал считать таковым. Ромашке не довелось с ним встретиться, иначе, возможно, тревоги ее стали бы меньше. Она не хотела обращаться за помощью к эльфам — он ее понимал. Более того, он знал кое-что об эльфах: их предания и записи уходили в седую древность, но все только о самих себе. О других народах и расах этого мира если и сохранялись столь старые сведения, так только разве что случайно. А Трандуил — не в обиду владыке будь сказано — не выглядел эльфом, который вообще интересуется историей. Его волновали границы собственного королевства, а мир за его пределами мог хоть сгореть. Но был некто, кто корнями врастал в эту землю, пил ветер, слушал деревья и зверье. Кто понимал этот мир. Пир давно закончился и гости — буйные и не очень — разошлись по своим покоям. Пригасили огни. Даже на вечно бодрствующей кухне случилась передышка в несколько предрассветных часов. Бофур не ложился. Он писал письмо. Радагасту.