***
Торин, как и было условлено, вместе с членами отряда вышел к воротам на рассвете. Армии не ушли. — Боюсь, диалога не получится. Я не собираюсь разговаривать с трусами, — отрезал подгорный король, собираясь уходить. — Я думаю, что получится, — ледяным голосом произнес Трандуил, восседая верхом на своем прекрасном олене. Бард, ухмыльнувшись, достал из кармана платок и развернул его. Торин замер. — Это ведь он, да? Аркенстон. Камень, который тебе дороже всего. Даже жизни твоих соратников, — растягивая губы в усмешке, проговорил владыка. — Как он очутился у вас? — голос короля был хриплым. Стоявшие за его спиной гномы не знали что и думать, растерянно переглядываясь. Невозможно! Как? — Его принес один благоразумный хоббит, — ответил Бард, отводя лошадь в сторону. Позади стоял… Бильбо! — Ты? — Торин до того растерялся, что лишился дара речи. Бильбо? Неприспособленный к жизни рохля, которого он спасал столько раз, оказался таким коварным? Он ведь почти полюбил хоббита как брата… Он ведь хотел предложить ему важный пост в своем королевстве, чтобы оставить рядом! Торин почувствовал, как в груди начинает жечь от обиды. Жечь так же, как жгло в детстве. Только в детстве обида прорывалась наружу слезами, а сейчас он не может себе этого позволить. Резко выхватывая из рук опешившего Кили лук со стрелой, король натянул тетиву, целясь в голову хоббиту. — Собаке собачья смерть! — прорычал он, и в тот же миг все эльфийское войско ощетинилось стрелами, направленными в сторону Эребора. — Я бы не советовал, — покачал головой Трандуил. — Видишь, какие усилия мы прилагаем, чтобы твое величество согласилось выслушать нас! Смири свою гордыню, Торин. Твои гордецы-предки уже сложили головы. Если хочешь стать следующим — только скажи. — Чего вы хотите? — Торин ненавидел себя за этот вопрос, ненавидел свои руки, опустившие лук. Но камень мерцал на ладони презренного обманщика, а другой обманщик, втершийся в доверие, позорно прятался за его спиной. Мальчишка-Торин больше всего хотел убежать к матери и, пусть это не по-мужски, разрыдаться. Мама погладит по голове, мама скажет, что он самый лучший, мама посоветует, что делать. Торину–королю идти было некуда и не к кому. Он уже давно был один. Оставалось лишь плавиться в собственной ненависти и обиде. Жгло не хуже расплавленного золота. — Ты знаешь, чего. Чтобы ты сдержал слово! — прокричал Бард, поворачивая Аркенстон и так и сяк, чтобы тот ярче играл на солнце. — Вы так хотите золота? — король-под-горой вдруг почувствовал себя пустым. Это не сердце горы лежало на ладони лучника. Это его сердце, окаменевшее за годы скитаний, так ярко радовалось солнечным лучам. То, ради чего он шел сюда. То, ради чего все эти годы он жил. Так разве он не привык жить без сердца? — Вы ничего не получите. Убирайтесь. Вон! А ты… — обратился он к хоббиту. — Ты убил меня. Радуйся. Торин развернулся, уходя с балкона. Гномы последовали за ним, не решаясь ни единым звуком потревожить его. Король вдруг остановился, срывая с себя тяжелую корону, что венчала его голову, и с силой швырнул ее в стену. Металл звякнул, и золотой обруч, отскочив от стены, медленно покатился вниз по лестнице, подпрыгивая на ступенях. — Когда придет Даин, пусть убьет их, — оборачиваясь к гномам, в молчании стоявшим за спиной, ровным голосом проговорил Торин. — Всех.***
Оин не шел, Мервейл уже даже хрипеть не могла, а Ромашка взволнованно кружила по комнате. Сложные роды, тяжелые роды. И роженица устала. Она лишь стонала от боли, но тужиться больше не могла. Хоббитянка выглянула за дверь в надежде встретить хоть кого-нибудь! Пусть даже королевских племянников, абсолютно бесполезных в этой ситуации. Ей нужно принимать очередное решение… ей нужно хоть с кем-то разделить ответственность! Но на лестницах было пусто. — Хоть ты помоги. Ну помоги! Как-нибудь, — зашептала она, глядя вверх. Гора молчала. Горе не было дела до человеческих женщин. Ромашка вернулась в комнату, где в мокрых простынях лежала обессиленная Мервейл. — Возможно, будет больно. Но твой ребенок может задохнуться, и я не знаю другого способа достать его, — сжимая ее руку в своих ладонях, дрожащим голосом проговорила девушка. — Делайте… Делайте все, что надо, даже меня убейте. У меня сын, я знаю, что сын, он мне снился. Просто не бросайте его, — шептала женщина, обливаясь слезами и потом, пока Ромашка с тяжелым сердцем поднималась с ее кровати. — Не бросите? Вы же не бросите моего сына? Вы добрая… Ааааа! Мервейл закричала из последних сил, когда хоббитянка всем своим небольшим весом навалилась на ее живот, надавливая сверху вниз, помогая ребенку, помогая матери… Она надеялась, что помогает, а не убивает их, рыдая от страха и не слыша женских криков, раздававшихся над самым ухом. Головка ребенка, багрово-синюшная, показалась довольно быстро, и в то же время Ромашка ощутила, как напрягся живот роженицы. Метнувшись к ногам женщины, девушка бережно повернула детские плечики, помогая родиться ручкам. Она не могла заставить себя посмотреть на мать этого ребенка. Малыш не дышал. — У меня же сын? Да? — слабым чуть слышным голосом прошелестела Мервейл, когда все закончилось. «Дыши!» — думала девушка, не смея ответить на вопрос. Аккуратно заткнув крошечный носик, осторожно и медленно вдохнула немного воздуха в рот. «Дыши!» — и снова повторяла свои действия. И снова, и снова. И ребенок вдруг фыркнул, отворачиваясь, вырываясь из израненных рук, и закричал громко и пронзительно, розовея на глазах. — Мой сынок… Сынок! — прохрипела счастливая мать. Ромашка, дрожащими руками пеленая ребенка, не могла произнести ни слова. Только лишь отдала сверток измученной женщине, отходя в сторону. Ей казалось, что она сама только что умерла. И ожила. Мервейл была права: у нее действительно родился мальчик.***
Армия Железных холмов появилась практически сразу же, как гномы скрылись в горе. Тяжеловооруженные воины с несвойственной для этого народа быстротой перегруппировались, увидев эльфийские войско. Трандуил еще не успел скрыться в своем шатре, а Бард — в развалинах Дейла, когда гномья рать двинулась в атаку. Эльфийские воины словно сверкающая река плавно перестроились, натягивая тетивы и обнажая клинки. Человеческие мужчины побежали к ним беспорядочной толпой, вооруженные кто чем, от хороших мечей до кос и багров. Три армии застыли, разделенные невидимой стеной. Никто не решался начать войну первым, никто не хотел ее начинать. И Бард невольно задался вопросом, как же так получилось, что они все же пришли к бойне? Когда это началось? Гномы вновь стояли над воротами Эребора, наблюдая за разворачивающейся внизу картиной. Услышав крики на кхуздуле, они поспешили сюда вернуться, встречая Даина. Торин бесстрастно смотрел на поле, где эльфы, гномы и люди готовы были в любую секунду начать убивать друг друга. — Дядя! Разве ты этого хотел? — выступил вперед Кили. С самого детства дядя Торин был для него непререкаемым авторитетом, кумиром и примером. Но сейчас юный гном впервые понял, что не хочет такого примера. — Они этого хотели. Мне абсолютно все равно, — Торин даже не повернул к нему головы. — Но Торин, никакой Аркенстон не стоит всех этих жизней. Останови их! — повысил голос Балин. Обычно спокойный и рассудительный гном сейчас до ужаса боялся своего короля. Короля, который так же равнодушно будет созерцать реки крови. — Аркенстон? Аркенстон стоит… Они пришли сюда, чтобы заставить меня слушаться. Чтобы унизить — ты видишь это, Балин. Меня! Короля! Равного им! За неуважение придется ответить. Кто выпустил первую стрелу, так и осталось загадкой. Отскочив от гномьей брони, она беззвучно упала на землю, и на поле на миг наступила полнейшая тишина. А затем все в том же гнетущем молчании две армии пошли навстречу друг другу… Словно в дурном сне, с гор, что высились на горизонте, послышался какой-то низкий гул, поднялось огромное облако пыли… — Оркииии! — завопил какой-то старик, потрясая лопатой. Орочья армия сплошным серым потоком хлынула в долину, размахивая черным уродливым оружием. Орки не молчали, крича на рваном языке проклятия. Варги несли вперед всадников, огромные тролли, вооруженные цепями и камнями, гигантскими шагами следовали за ними, пехота, состоявшая из орков поменьше, катилась позади, толкая уродливые катапульты. Четыре армии встретились одновременно.***
Ромашка вбежала на площадку над воротами, где стояли гномы, пытаясь отдышаться и судорожно прижимая к груди орущий сверток. — Бомбур! Бомбур! — крикнула она, а затем вдруг остановилась, округлившимися глазами глядя на то, что происходило на поле. — Ребенок… хочет есть, а у матери нет молока, — потрясенная, прошептала она. Мальчик заходился плачем. Торин развернулся к ней, с ужасом глядя на светловолосого мальчика, вдруг замолчавшего и посмотревшего на короля своими черными глазками. Черными, как у малышки, что цеплялась за его руку, умирая от драконьего огня. Как у женщины, вытолкнувшей чужого ребенка из-под падающего перекрытия, обрушенного Смаугом. Как у Кили, негласно обвинявшего в этой войне его. А зеленые глаза Ромашки так походили на ту траву, ковром устилавшую развалины Дейла, что еще местами выглядывала из-под снега. Траву, которую сейчас топтали орки, направляясь к беззащитным людям. Торин думал, что его сердце окаменело на ладони у Барда, но он ошибался. Сердце гулко стукнуло в ребра, рождая в пустоте первое чувство — страх. — Бомбур, дай ребенку молока, только быстро. Надевайте доспехи, мы должны помочь им! — король спешно покинул площадку, направляясь в оружейную, и не видел, как за его спиной в почтительном поклоне склонились гномы.