***
Дети радостно загомонили, вскакивая с кровати, когда Ромашка вошла в комнату. — Ромашка! Мы думали, ты уже не придешь! — с облегчением выдохнул мальчик. — Да, за стеной так страшно кричала женщина… — испуганно прошептала девочка. — Она не умерла? — Нет, что ты! — хоббитянка рассмеялась, потрепав ее по снежным волосам. — У нее просто появился сынок! Будете присматривать за ним, а? — Конечно! Я научу его стрелять из рогатки и ловить рыбу, — серьезно кивнул мальчик. — А девочки у нее нет? А то ему хорошо, будет с кем играть… а мне с кем? Я не люблю из рогатки. Я куклы люблю! У меня была одна, но она сгорела в Эсгароте, — грустно произнесла малышка. Ромашка взяла девочку за руку: — У тебя будут куклы, обязательно! И подруги будут! Только чуть позже. Сейчас надо поесть!***
На этот раз дети держали ложки намного увереннее. Если так пойдет и дальше, вскорости можно будет дать им вилки. А вот Ромашке кусок в горло не лез. Тянуло ее туда, на заснеженное поле, тянуло сильно и необъяснимо. Тянуло так, что хоббитянка не могла усидеть на месте и все меряла и меряла шагами кухню. Вдоль стены двадцать шагов. А как пойдешь назад — девятнадцать. Пытаясь отвлечься, хоббитянка попробовала найти потерянный шаг. Не получалось: туда двадцать, назад девятнадцать. Она мельтешила по кухне туда и сюда, заламывая руки и то и дело нетерпеливо поглядывая на детей. Наконец Ромашка не выдержала и, наказав детям хорошо себя вести и выставив на стол несколько пирожных, вышла на площадку. Ветер пронизывал насквозь, и хоббитянка только сейчас заметила, что она без своего уже привычного плаща. В Эреборе ей обычно было зябко, но только не сегодня. Сегодняшний день вышел жарким, да. И платье запачкано… Все-таки роды принимала, а не великосветский прием вела! Поле ярким пятном выделялось среди серых гор и серого неба. Красно-белое поле. Так много багрянца, больше, чем осенью… И какой-то беспорядочный гул… То, что происходило внизу, казалось далеким и несерьезным: мечущиеся фигурки на ярком полотне. Высверки стали. Мелодичный перезвон. Картина была едва ли не праздничной. Ромашка наклонилась вперед, силясь рассмотреть Торина. Бильбо. Трандуила. Барда. Нельзя было видеть лиц. Слишком далеко и слишком быстро. Далеко и быстро свершалась смерть. Ромашка вцепилась леденеющими пальцами в гранит, вдруг вглядываясь вдаль. Туда, где чернела гора со срезанной вершиной. Туда, где трепетали под ветром вражеские знамена. Туда, где сошлись на гладком льду две такие маленькие фигурки. Снежно-белый орк и черноволосый гном. Хоббитянка услышала низкий нарастающий гул, почувствовала, как дрожит под пальцами гранит. А затем закричали дети, и она бросилась назад, в гору. И остановилась, взмахнув руками, чтобы не упасть в черную пропасть. Эребор рушился, обваливаясь вниз кусками лестниц, сверкающими дорожками факелов, камнями собственных сводов… Напротив, на другом конце горы, на каменном выступе, стояли потрясенные беловолосые дети, и Ромашка крикнула им «не двигайтесь!», но ее слова потонули в грохоте. Эребор рушился до тех пор, пока не осталась лишь одна лестница. Узкая и извилистая, она вела прямо с площадки над воротами вниз. Ромашка помедлила, и за ее спиной вспыхнул огонь. Горе нельзя сопротивляться, и хоббитянка покорно шагнула на ступени. Мимо нее то и дело пролетали камни, исчезая в темноте, дети провожали девушку испуганными взглядами. Ромашка вышла за центральные ворота, распахнутые уходившими на битву гномами, и оглянулась. Ее взору предстали прекрасные лестницы, уходящие ввысь, высокие своды, ярко освещаемые множеством факелов… А затем смотровая площадка рухнула, завалив камнями проем. И Ромашка развернулась лицом к битве. Смерть по-прежнему была быстрой, но теперь она стала близкой. Хоббитянка шагнула вперед и почувствовала, как нога ушла в воду. Глянув вниз, девушка отпрянула. Не в воду погрузилась ее стопа. В кровь! Это же кровь, это она такая яркая на этом праздничном снегу! Ромашка посмотрела вперед. Мимо крови не пройти… Вздохнув, обеими ногами она вступила в ледяную красноту. Медленно пошла туда, куда не отрываясь глядели ее глаза. Она боялась отвернуться, боялась моргнуть, ей казалось, что стоит лишь отвести взгляд, как он погибнет. Кто он, она не знала. Вздрогнула, когда перед ней упала чья-то голова с черными волосами, разбрызгивая кровь, раскрашивая ее темно-синее платье новыми узорами. Но не опустила веки, переступая, идя вперед. Не повернула голову на свист меча, послышавшийся сбоку. Нельзя! Нельзя отводить глаза! Не отпрянула, когда над головой щелкнули зубы варга. Лишь взяла в руки нож, совершенно бесполезный сейчас, нож, с которым она так и не научилась… Чей-то меч воткнулся в землю у ее ног, и Ромашка, вздрогнув, обошла его, не замедляя шага. Гном, с головы до пят закованный в доспехи, взмахнул тяжелым молотом, намереваясь снести голову орку, и промахнулся, едва не задев хоббитянку. Девушка молчала, даже не взглянув на обоих. Просто шла вперед. Гул битвы постепенно утихал в ее голове, уступая место тишине. Кровь леденела, становясь похожей на ту, по которой она шла, и Ромашке вдруг показалось, что на поле — ее кровь. Сердце билось медленно, размеренно, не ускоряя своего бега даже когда под ноги падали стрелы. Она вся замерзла под ледяным ветром, что сорвал повязку с ее волос, белой птицей унося ту вдаль. Там, на высоте, под небесами, в смертельном бою сошлись день и ночь, и, пока оба живы, Ромашка тоже жива. Главное — не отводить взгляд. Ни при каком условии. Даже если на тебя замахивается какой-то старик. Даже если вдруг поскальзываешься на ледяной крови. Эребор не дал ей вернуться назад. Но она помнила: вперед двадцать шагов, а назад — девятнадцать. Нельзя возвращаться назад. Вечно чего-нибудь не досчитаешься. Даже если это просто шаг. Ромашка шла вперед, боясь даже на миг сомкнуть веки, и слезы в ее глазах застывали льдинками. Ромашка шла вперед, боясь замедлить шаг и боясь его ускорить. Но страшнее всего было — идти. Она шла вперед, и перед ней расступались массивные гномы, изящные эльфы, суровые люди, оскаленные орки. Варги не смели тронуть ее. Она шла вперед, единственная, у кого на этом поле не было врагов, и за ее спиной высилась Одинокая гора. Гора ждала. И двое наверху тоже ждали. Правда, не ее. Они ждали другую гостью, ту, что обычно ходит в черном. Настойчиво звали ее, а она все медлила. Видимо, тоже ждала чего-то. Ромашка взбиралась наверх, царапая руки об острые камни, срываясь на ледяных склонах, разбивая колени. Краем глаза видела удивленного Фили. Мистера Бэггинса, раскрывшего рот. Замерших орков. Двалин кинулся было к ней, пытаясь удержать, не пустить туда, где на тонком льду насмерть танцевали двое. И отпрянул, коснувшись ледяных рук, заглянув в пустые глаза. Ромашка замерзла, заледенела. И ни слова не могла произнести. Могла только идти вперед. И шла. Что-то надломилось в ней, когда Торин упал на сверкающий лед. Когда Азог приставил руку-меч к груди короля. Когда гном едва сумел подставить Оркрист, из последних сил сдерживая неминуемый удар. Оскальзываясь, она бросилась вперед, не понимая, что собирается сделать, не зная, к кому бежит. Упала на колени рядом. Обхватила клинок Азога руками, пытаясь удержать, отвести, радуясь, снова радуясь, что сожженные кисти не чувствуют боли. Взглянула в глаза снежного орка, удивленные и синие. Как небо, которого ей так не хватало под черными сводами горы. И Азог отпрянул, непроизвольно убирая меч, когда увидел кровь на ее ладонях, забывшись лишь на миг, опасаясь причинить ей — единственной — вред. Оркрист вошел в белую грудь как в масло. Ромашка растерянно глядела на бледного орка, боясь дышать, пытаясь удержать израненными руками время. Но оно капало вместе с ее кровью, просачиваясь сквозь пальцы, уходя в лед. А в голове трещал костер, а в воздухе пахло малиной. И вместо крови ей почудилось на миг, что внизу залитая солнцем поляна, полная белых и желтых цветов. А затем Азог покачнулся, разгоняя притаившееся время, делая шаг назад, один нескончаемо долгий шаг туда, где больше не было опоры, где лед оканчивался пропастью, падая, окончательно падая в эту бесконечную белизну. И тогда Ромашка закричала. Она вернулась к нему, но нельзя, никогда нельзя возвращаться назад! Всегда чего-нибудь не досчитаешься. Иногда это целый шаг.