***
С этих пор Оин совершенно спокойно доверял девушке различные операции. Наблюдал сперва, готовый в любую минуту помочь, но она всегда точно знала, что надо делать. Гном, в очередной раз глядя, как она вправляет вывихи, гипсует переломы или до ночи сидит с умирающим, тихо напевая ему песни, рассказывая что-то или выслушивая, лишь скорбно качал головой. «Девочка, что же мы с тобой сделали? Тебе бы детей растить. Мужу рубашки вышивать. А у тебя на поясе нож, а в волосах уже седина…» Ромашка видела детей и женщин лишь по утрам и вечерам, все время проводя внизу, в серых палатах. Эльхаз все чаще хмурился, Иса плакала, оставаясь одна, но Ромашка не могла больше быть там. Она чувствовала, что равнодушие поглотило ее. Она больше ничего не может дать детям, увы. Она не мать, да и матерью была бы плохой. И каждое утро она надевала свое черное платье с белым фартуком, и спешила, спешила, спешила вниз, к смерти и жизни. И умирающих становилось все меньше, выздоравливающих — все больше. Хоббитянка боялась того момента, когда все закончится. Куда ей деть себя? Торин сказал, что до весны она останется в Эреборе. Куда сбежать до весны? Эльфы уехали и Гэндальф уехал, а мистер Бэггинс остался. Тоже до весны. Что ж, вдвоем возвращаться будет веселее… Даин ожидал каких-то родственников из Железных холмов, к Торину ехала сестра с Синих гор, и Ромашка ждала хотя бы этих неизвестных гостей. Ждала хоть чего-то, что, возможно, наконец-то позволит ей вдохнуть?!***
Люди из разрушенного города помогали отстраивать шахты, и хоббитянка, когда лазарет опустел, полюбила уходить туда, в завалы камней, в блистательное прошлое гномов. Оно было таким… осязаемым. Ей чудилось, что рядом постоянно кто-то ходит, закрой глаза — и увидишь. Она приходила туда вместе со всеми, надевая штаны с широкой рубахой, убирая волосы в хвост, и в потемках ее принимали за худющего паренька. А затем сворачивала куда-нибудь в закуток, каждый раз новый, пробиралась по завалам, проникая в залы неописуемой красоты… Ее мучила совесть за то, что она убегала от детей, и теперь Ромашка не могла найти себе оправдания. Не было раненых, которые умерли бы без ее помощи, были лишь пустынные залы да полуразрушенные лестницы. Трещины в стенах да шершавые изломы перил. И каждый день она уходила все дальше, возвращалась все позже… И однажды на общем ужине ее не досчитались. — Где Ромашка? — обратился к детям Фили. — Мама ушла еще утром, — буркнула Иса, лениво ковыряя вилкой кусок мяса. Девочка была не на шутку обижена на маму, становящуюся такой чужой. До битвы она была совсем другой, а потом так резко изменилась! Неужели дело в них? Неужели мама совсем не хочет их видеть? — Она в переходах, которые вы еще не разобрали, — ответил Эльхаз. Ему было жалко маму: она не справлялась, с чем-то никак не могла справиться. Он часто перед сном спрашивал ее, что случилось, но она лишь целовала его в лоб и грустно улыбалась. Она считала его маленьким! А ведь он мужчина. Защитник. Он бы смог ее защитить! — В переходах? — севшим голосом проговорил наследник, недоуменно обращаясь к Торину. — В каких переходах? Каких именно?! — король вдруг зарычал, обращаясь к мальчику, и лицо его исказилось. Эльхаз отшатнулся, не на шутку испугавшись. — Говори же! — Она… она всегда с рабочими уходила, а приходила поздно вечером одна. Сегодня, наверное, тоже с ними пошла… Торин резко встал, опрокидывая стул. Сердце колотилось как бешеное. Нет, нет! — Что случилось? Что-то с мамой? — выкрикнула девочка, почуяв неладное, когда гномы спешно стали покидать кухню. — Сидите здесь. Надеемся, ничего с ней не случилось, — обнял детей Кили, уходя и запирая дверь. Из-за дверей послышался надрывный плач.***
— Чертова девчонка! Что ей в голову взбредет, то и творит! — кричал Торин на бегу. Найдет — оторвет голову. — Куда мы бежим? Объясните наконец, что происходит?! — вознегодовал Балин, и Фили, поравнявшись с ним, громко, чтобы все слышали, ответил: — Часть залов разрушена и восстановлению не подлежит. Торин решил взорвать их, и сегодня люди заложили там порох. Сейчас, с минуты на минуту, старая часть Эребора должна быть взорвана! И Ромашка, кажется, осталась там… — голос наследника дрогнул то ли от волнения, то ли от быстрого бега. Даже Торин при этих словах испытал ужас, хотя и знал все это, сам отдавал приказ. Ромашка! Гэндальф доверил ее ему, а он ее убьет!***
Здесь горели факелы. Странно. Гномы ведь не проходили по этому коридору со времен Смауга! Гигантский дракон, которого она так и не увидела… Шаги ее тонули в пыли, дыхание многократным эхом отражалось от черных стен, и она сворачивала из одного зала в другой, выходя в какие-то коридоры, и везде, везде сияли факелы! Коснувшись рукой черного гладкого камня, Ромашка прикрыла глаза. Эребор, самое непонятное существо из всех, кого она когда-либо встречала. «Кто же ты?» — сформулировала она вопрос, даже не надеясь, что гора отзовется. Ей просто хотелось — поговорить. Вот так. Молча. «Зачем тебе все это?» — новый вопрос. Девушка села на пол, привалившись спиной к стене. Здесь даже почти хорошо. Так спокойно. Век бы не выходила! Но дети там одни, и она не может оставить их. И без того виновата перед ними: по сути, бросила малышей. Она вернется. Вот отдохнет от всех и вернется. Станет хорошей мамой. Обязательно! Эребор молчал. Он всегда молчал. Ромашка вздохнула, впервые рассказывая кому-то все. «Знаешь, я ведь влюбилась. Сначала боялась, ну а кто бы не боялся? А затем… влюбилась. Только вела себя как идиотка. Да и времени совсем не было… Думала, что мир вокруг такой радостный, весь в цветах и зелени. А он не такой, представляешь? Тут капканы в траве. И цветы ядовитые. И любимых убивают. И я убила, это ведь я его убила, понимаешь?! Что же мне делать, что делать теперь… Я не могу каждую ночь видеть, как он падает. Не могу бежать, зная, что не добегу. Не могу. Пожалуйста. Я ведь очень виновата. Мне тяжело. Пожалуйста, прошу тебя, я не хочу жить так…» Полыхнуло ярким пламенем, рождая камнепад, взрывая уши грохотом. Ромашка даже не испугалась, с облегчением встречая черную тишину.***
Отряд остановился перед живописной аркой, с ужасом наблюдая, как опадает в себя гора… — Нет. Нет… — прошептал Торин, направляясь вперед. — Куда? — схватил за рукав Двалин, разворачивая. — Жить надоело? — Пусти. Оставить ее после всего, что она сделала? Двалин, ты ли это? — тихо спросили синие глаза, и гном отступил. Последовал за королем в камнепад, в грохочущую смерть. Тишина установилась довольно быстро, когда разрушенные залы упокоились на полу огромными камнями. Теперь сверху был лишь горный свод, пока еще неотполированный, с торчащими будто зубы выступами. Эребор скалился на гномов, словно бы не желая, чтобы они входили туда. — Гора не хочет нас там видеть, Торин, — покачал головой Балин, глядя вверх. Но его никто не услышал. Где эта девчонка? Может ли она быть жива? Она не камень. Гномка бы, возможно, выжила, но она не гномка, она хоббит. Самое слабое существо в мире. Торин гнал прочь нарастающий страх, разбирая завал. Камни кромсали ладони острыми гранями, но гном словно не замечал этого, отшвыривая валуны в сторону вместе с каплями своей крови. Он не даст ей умереть. Он еще не знает, как, но не даст. — Оин! У нее есть шансы? Старый лекарь задумчиво посмотрел вперед, вздыхая. Шансов у девочки не было. Глупая, зачем пошла сюда? — Не стойте же! Помогайте! — рявкнул король, оборачиваясь на застывших гномов. Скинул на пол свой богатый плащ, чтобы не мешал, отправил туда же перевязь с мечом. В коридорах никого не было, как и приказано. Чтобы никто не пострадал. А ей с ее жаждой смерти специально не стали ничего говорить… Тогда как? Как она очутилась здесь? Она спасла его. Он должен. Должен! Девчонка будет жить. Пусть тенью, какой становится понемногу, но будет! Он отвечает за всех, кто сейчас в Эреборе, и в произошедшем лишь его вина. Девичьи руки, изуродованные страшными рубцами, тонкие и сильные, сжали тогда блестящую смерть, останавливая в миллиметре от его груди. Она так неловко размахивала мечом на поляне, когда он пытался тренировать ее. Но с упорством вновь и вновь поднималась с земли, заставляя его раз за разом удивляться. Тогда он впервые почувствовал желание, глядя на нее, растрепанную, избитую, чумазую и голодную. Она кричала, как она кричала, когда Осквернитель навсегда исчез за краем пропасти! Словно бы оплакивая самое дорогое существо… Что это было? Первая смерть на ее глазах? И потом — лед. Словно это ее он убил, а не Азога. Разговаривает, глядит на тебя, а все равно — мертвец мертвецом. Будто сгорел тот огонь, которым она пылала весь поход. Нет, не сгорел! Он не даст ему погаснуть. Он должен вырвать ее из этого безумия, так похоже непохожего на то, что накрыло его. Отшвыривая очередной камень, последний в завале, глядя в полуразрушенную комнату, Торин понял, что он не должен. Он хочет. Гномы расширили образовавшийся проход, по одному пробираясь в комнату. Высокая черная стена, единственная уцелевшая, терялась вверху, а внизу хитро подмигивал факел, угасавший было от нехватки воздуха, но теперь вспыхнувший с новой силой. У стены лежала Ромашка, раскинув руки в стороны, словно бы пытаясь обнять весь Эребор. Ее волосы казались красным пятном на черном полу, и Торин, осторожно приподнимая ее голову, вздрогнул: волосы были в крови. — Ромашка. Ромашка! Ты слышишь меня? — король тряс ее за плечо, стараясь не смотреть на окруживших его гномов, стараясь не слышать их молчания. Их здесь нет, нет! Только они вдвоем. — Проснись! — закричал он ей прямо на ухо, тряся за плечи так, что, казалось, у девушки отвалится голова. Ромашка молчала, и руки ее были ледяными. И Торин, глядя на ее кровь на своих руках, на белое лицо с грустно поднятыми бровями, ощутил в груди непонятное жжение. Девочка с такой радостью просилась в поход… Так откровенно пялилась на Элронда! Пела, танцуя у него же на столе. Шла наперекор его, Ториновым, приказам, вырывая из бойни детей и женщин. Вырывая из бойни его самого. Он убил ее. Убил. И теперь ее кровь на его ладонях. Теперь все знают. Гномы один за одним тихо покидали разрушенную комнату, впервые за много лет увидев, как король их плачет.***
После мимолетной боли вдруг стало жутко холодно. Ромашка удивленно распахнула глаза. Надо же, она на вороньей высоте! В небе искрились звезды, а где-то над горизонтом плыла красная луна, освещая снег мягким розовым светом. Ромашка с наслаждением погрузила ноги в пушистую белизну, ощущая сотни уколов. Холод, родной холод… Ее окутала метель, и девушка засмеялась. Это сон? Или смерть? Если смерть, то она чудесна! Снег не замораживает, он лишь просто холодит… так приятно! Хоббитянка расхохоталась в голос, падая навзничь в снег и, резко замолкнув, с улыбкой слушала, как многократно повторяется ее эхо. Азог здесь, он сейчас придет. Нелепая мысль, невозможная, но она была уверена в ней, как уверена, что на востоке солнце всходит. И снежный орк действительно пришел. Появился из-за пелены метели, медленно приближаясь, и руки его были обжигающе холодными, глаза — пронзительно синими… Он склонился над девушкой, и Ромашка с радостью шагнула навстречу, протягивая руки, ощущая, как он поднимает ее, прижимая к себе, обвивая его шею, стискивая крепко-крепко, с наслаждением ощущая ответную силу его объятий. А вокруг плясала метель, увивая снежным венцом ее волосы, и хоббитянка растерялась, не зная, как не умереть от радости, от нежности, что хотели прорваться, которых было столько, что, казалось, эти чувства разорвут ее саму. В завывании ветра ей на миг послышался чей-то плач, и она отстранилась от орка, удивленная, глядя ему в глаза и прислушиваясь к странному звуку. Кто плачет здесь, в ледяной пустыне? Спрыгнула на землю, извиняющимся взглядом ища синие глаза, пошла на звук… И лед под ее ногами затрещал, проваливаясь в воду, почему-то горячую. Она вскрикнула, отпрыгивая, орк рванулся к ней, но лед ломался слишком быстро, и Ромашка побежала, побежала туда, где он был еще цел, не удивляясь тому, что трещины гонят ее прочь от Азога. Все всегда гнали ее прочь от него! Вот и сейчас… Снежный орк взревел, бросаясь за ней следом, и хоббитянка почувствовала, как кипяток захлестнул ее ноги, поднимаясь все выше, выше… Закричала, от боли не видя ничего, захлебываясь этой водой, чувствуя, как невыносимо горит горло, пытаясь выплыть, понимая, что умирает, но все равно пытаясь… И вынырнула на поверхность, судорожно вдыхая воздух, в ужасе распахивая глаза…***
Торин почувствовал, как она вдруг напряглась в его руках, и невозможная надежда забрезжила где-то впереди. Хоббитянка дернулась, со свистом пытаясь вдохнуть израненными легкими хоть толику воздуха, и король вздрогнул, когда она открыла светло-зеленые, почти белые глаза. Глаза цвета обледеневшей травы.