Глава № 11.
8 апреля 2015 г. в 01:24
Хельга Ольговна стояла перед большим старинным зеркалом, полностью отражавшим всю её лёгкую фигуру, и, высоко приподнявши подол шерстяного домашнего платья, рассматривала свои стройные ноги, обутые в высокие гламурные сапоги для верховой езды.
— Вот не решу никак: брать с собой в Англию сапоги эти или не брать? — размышляла она вслух, поворачиваясь к зеркалу то одним боком, то другим.
— Да накой Вам, Хельга Ольговна, сапоги эти, да ещё в Англии? — вдумчиво рассудила Аграфена Францевна, у которой из гламурного был разве что кисет для нюхательного табаку с бисерной вышивкой тонкой работы, преподнесённый ей в качестве благодарственного презента одной дамой весьма сомнительной репутации, которой опытная эскулапша лечила конфиденциальную гонорею. — Не думаете ли Вы устраивать там себе верховые прогулки? Дак в вашем положении это весьма нехорошо-с! А вдруг конь понесёт, али взбрыкивать начнёт, али там дыбки станет?
По мере того, как госпожа Гусь подробно оглашала весь список возможных опасностей, Хельга Ольговна заливалась нежным румянцем, представляя пару вороных темноглазых жеребцов, на встречу с которыми она тайно и горячо надеялась. Описания же Аграфены Францевны придавали этой надежде клубничный вкус намечтанной фантазии, в которую сомнительные сапоги вписывались как нельзя лучше.
— Хорошие сапоги! — решилась-таки мадам Хельга. — Надо брать!
В комнату вошла взволнованная Декстроза Цукерхерцевна, за которой какая-то Маланья тащила целый ворох разнообразных платьев.
— Взгляните, кузина! — устало повалилась она в кресло. — Никак не могу решить, какое платье лучше взять с собой на случай светского раута: палевое, зелёное или цветное?
— Бери голубое, mon ami! Оно тебя так освежает, — посоветовала мадам Хельга, скептически осматривая сброшенный на диваны ворох бархата, шёлка и тафты.
— Фи, голубое! И у Алисы Евгеньевны голубое, и у Лоренцы Лоркенсоновны… — надула губки Декстроза. — Я лучше все возьму!
— Очень правильное решение. Как-никак, в европейскую столицу едем, надо быть во всеоружии, — согласилась госпожа Дантист, а Аграфена Францевна сейчас же подтвердила:
— Unicum ius arbitrium! — и обратившись к Маланье, приказала: — Ты принеси-ка мне, милая, хорошего коньячку бутылочек несколько, да мадерки к нему, ну и водочки, чтоб родное-то не забыть за ихними висками да джинами. В комнате моей оставишь, я сама всё упакую, чтобы не разбилось чего в дороге.
— А что же Вы домой-то собираться не едите, Аграфена Францевна? — немножко язвительно полюбопытствовала Хельга Ольговна.
— А что мне собираться? — пожала плечами госпожа Гусь. — Я ведь неприхотлива: кусок камамберу, бутылочка Шато Лафите… А пара платьев у меня и здесь найдётся. Я же не графьёв иноземных очаровывать еду, а по зову, так сказать, профессионального долга.
И докторша заботливо окинула взглядом аппетитную хозяйкину фигуру. Хельга Ольговна, решив, что круглосуточное наблюдение личного доктора стоит камамбера и Лафита, вздохнула с лёгким сожалением и отослала Маланью за заявленным дорожным питейным набором.
Декстроза Цукерхерцевна, оставшись без кутюр-носильщика и будучи барышней взглядов весьма демократичных и прогрессивных, собственноручно сгребла свой живописно разбросанный гардероб и, немножечко пыхтя и отдуваясь, кое-как протиснулась с ним в коридор.
Поминутно рискуя выронить свои радужные кринолины и света белого за ними не наблюдая, барышня вскоре предсказуемо врезалась в задумчиво двигавшегося ей навстречу сэра Генри, неловко выронила-таки свою ношу и сама, споткнувшись, упала просто под ноги опешившего кузена, впрочем, проделав это весьма грациозно и местами даже эротично.
— Вы испугались меня, мисс? — заволновался мистер Найт, заботливо протягивая кузине руку и помогая ей подняться.
— С чего Вы взяли? — кокетливо сверкнув из-под юбки стройной ножкой в толстом шерстяном носке поверх шёлкового французского чулка, отвечала нежная Декстроза. — И вовсе я не испугалась.
— Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что Вы меня приняли за такого человека, который… Осмелюсь ли спросить Вас: куда Вы намерены были идти?
— Право, я никуда не шла.
— Отчего же, например, Вы никуда не шли? Ведь Вы непременно шли куда-то и несли с собой эти прелестные платья.
— Я думала, не здесь ли Ммотя… — нерешительно замялась Декстроза Цукерхерцевна, — Хотела посоветоваться с ней по поводу туалетов. Но я Вам, должно быть, помешала? Вы думали о важных делах.
— Поверьте, никакие даже самые важные дела не могут не быть отложены ради ваших чудесных глаз! — кузен просто источал любезность, опасно граничившую с явным флиртом. — Вы никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив того, вы можете принести удовольствие любому джентльмену…
— Ах, Вы говорите так по-европейски, — закатила невинные глазки барышня.
— Для такой прекрасной особы, как Вы, я готов был бы говорить на любом языке! — пылко произнёс сэр Генри. — Да я русский бы сызнова выучил только за то, что Вы на нём разговариваете. Осмелюсь ли быть так счастлив, чтобы предложить Вам стул? Хотя о чём я говорю, Вам должно не стул, а трон!
— Право, я не знаю… — возразила Декстроза Цукерхерцевна, удобно устраиваясь на предложенном стуле прямо посреди разбросанных платьев. — Мне так нужно было идти.
— О, какой у Вас прекрасный платочек! — поставив рядом ещё один стул, мистер Найт ловко устроился на самом его краешке и приблизил лицо своё к милой кузине.
Та нежно покраснела и опустила пышные ресницы:
— Вы, право, насмешник! Вам лишь бы только посмеяться над провинциальными.
— Я серьёзен, как никогда в жизни, сударыня! И со всей возможной серьёзностью заявляю Вам: как бы я желал быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку.
— Сэр Генри! Я, признаться, совсем не понимаю, о чём Вы говорите: какой-то платочек… Сегодня какая странная погода! — влажно облизывая губки, Декстроза Цукерхерцевна устремила свой безоблачный взгляд за высокое узкое окно, покрытое свежими морозными узорами.
— Возможно, — вскинул бровь распалившийся кузен. — Но Ваши губки, сударыня, лучше, нежели всякая погода.
— Ну зачем Вы так, любезный мистер Найт? — укоризненно взглянула на него Декстроза. — Говорить такие вещи одинокой девушке, живущей среди всех этих скульптур и картин, среди откровенной поэзии деревенской природы… Кстати, а как Вы относитесь к поэзии? Любите?
— Обожаю! — страстно простонал американец, завладев ручкой кузины и покрывая её нежными поцелуями.
— Может, напишите мне в альбом какие-нибудь стихи? — словно не чувствуя на своей коже жарких губ, продолжала кузина, и только слегка дрожащий голос выдал её истинные чувства.
— О, да!.. — пылко зашептал сэр Генри, но тут же добавил: — Только у меня все стихи сейчас из головы повылетали. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда разгорелась в моей груди вроде подлинного Везувия!
— Любовь? — игриво отодвигая стул, с недоумением переспросила Декстроза Цукерхерцевна. — Я не понимаю любовь… Я никогда и не знала, что за любовь…
— Ах, позвольте Вам не поверить! — возразил кузен. — Такая девушка, как Вы, рождена для любви! Вы просто не можете не знать, что такое любовь. Любовь — это когда лучше сидеть близко друг к другу, а не далеко. Любовь — это когда чувства говорят сами за себя. Любовь — это когда у людей одно сердце на двоих…
— Да поняла я, поняла! — отмахнулась барышня, снова с любопытством вглядываясь в замороженное окно и словно случайно подставляя сэру Генри свою нежную алую щеку. — А что это там как будто бы полетело? Сорока или какая другая птица?
— Это сорока, — не глядя, но совершенно убеждённо ответил кузен и решительно прижался губами к персиково бархатной коже.
В этот совершенно неподходящий момент из-за угла коридора показалась Ммотрёна Беньевна, ищущая сэра Генри, чтобы пригласить его откушать утреннего кофею. В руках она держала какую-то книгу. Увидев разыгрывающуюся у окна интимную сцену, Ммотя даже руками всплеснула, от неожиданности выронив книгу на пол:
— Ах, какой пассаж! Как это понимать, сударыня? — обратилась она к сестре. — Что это за поступки такие? В то время, когда мы все с ног сбились, готовясь к отъезду, Вы совершенно бессовестно не только сами не собираетесь, так ещё и кузена отвлекаете? Ай-ай, сударыня, не хорошо-с, не прилично!
Декстроза Цукерхерцевна, бросив на сестрицу испепеляющий взгляд, вскочила со стула и, наскоро похватав с пола платья, гордо удалилась в сторону своей опочивальни, одарив напоследок кузена незабываемым взором.
Впрочем, одного взгляда на мадемуазель Ммотю было достаточно, чтобы всё внимание, а с ним и переменчивая душа сэра Генри, оказались в полной власти её больших пронзительных глаз и грудей.
Стараясь не выпускать взволнованное декольте барышни из поля своего внимательного зрения, кузен галантно поднял оброненную книгу и протянул её Ммоте, мельком глянув на обложку.
— О чём сей роман, позвольте полюбопытствовать?
— О любви, — словно нехотя ответила слегка обиженная барышня, но потом продолжила, всё больше воодушевляясь: — Я, знаете ли, смерть как люблю такие романы! И чтобы страсть как смола кипела.
— Ах, Ммотрёна Беньевна! Вам с вашей красотой и умом такие романы не читать нужно, — подступил к ней мистер Найт, страсть которого, находясь в состоянии буйного кипения, никак не могла при этом выбрать одного направления для своей реализации. — Про любовь бы лучше роман самим завесть. Вот позвольте Вас спросить, какое такое мнение Вы обо мне имеете?
— Да зачем Вам моё мнение? — очень натурально смутилась Ммотя.
— Нет уж, ответьте! — настойчиво допытывался сэр Генри, прижимая кузину к бархатной шторе и рвано дыша ей в ухо.
— И что Вы так допытываетесь? — делая ненастойчивые попытки вырваться, ещё больше смутилась Ммотя. — Я же барышня, и мне немножко конфузно…
— Ну и что, что барышня? — рука мистера Найта легла на крутой изгиб ммотиного бедра. — Это ничего, это чистые пустяки.
— Да я и понятия в этом деле не имею! — то ли отпихивая, то ли прижимая к себе разухарившегося кузена, прошептала Ммотрёна Беньевна.
— Не беспокойтесь, я имею понятие! — сомнительно успокоил сэр Генри, почти касаясь девичьей шеи пылкими губами.
— Да разве вы не понимаете, как невинной девице стыдно? — всё слабее сопротивлялась Ммотя, прикидывая, не слишком ли претенциозно звучит слово «невинной».
— Так без этого же никак нельзя обойтись, — продолжал уговаривать американец, сильно при этом стирая межнациональные различия между собой и, скажем, каким-нибудь русским конюхом Василием. — Всё равно ведь рано или поздно придётся...
— Не смейте говорить со мной о таком, это же скандал! Даже сердце выскакивает!
— И пусть выскакивает! — сэр Генри улучил момент и припал ртом к нежным губам барышни.
Страстный поцелуй длился так долго, что у Ммотрёны Беньевны даже голова закружилась. Оторвавшись наконец от любвеобильного кузена, она тяжело перевела дух:
— Ох, какой Вы, право! Так меня взволновали, так взволновали! А не найдётся ли у Вас папироски — хочу в себя прийти.
— Извольте, — любезно расстарался мистер Найт, протягивая Ммоте золотой портсигар и зажжённую спичку. Потом закурил сам, выпуская ароматный дым.
— Ваша папироска шкварчит… — томно заглядывая в глаза кузену, проворковала барышня.
— Это в груди моей шкварчит, — заверил кузен, подхватывая новое вкусное словечко, — от моей к Вам любви!
Из-за поворота вышла Хельга Ольговна в сопровождении возмущённой Декстрозы Цукерхерцевны.
— Ах, какой пассаж! — покачала головой хозяйка, с укоризной отмахиваясь от дымных струй, парящих в воздухе.
— Я же говорила Вам, что и сама не собирается, и сэру Генри мешает, — скороговоркой нашёптывала Декстроза Хельге Ольговне, мстительно блистая глазами на Ммотрёну Беньевну.
— Знаете что, господа! — безапелляционным тоном заявила мадам Хельга: — Давайте-ка вы все свои разбирательства пока отложите и делом займётесь, а то мы с вашими страстями и до следующего августа в Лондон не попадём. Всем сейчас дружно завтракать чем бог послал и собираться, собираться!
И глядя вслед удаляющимся родственникам, хозяйка меланхолично произнесла:
— Не имела баба хлопот — нашла себе родственника! И как теперь мусье этого меж сёстрами делить — ума не приложу. Ну, ничего! Возможно, встретим ещё какого-нибудь неженатого сына туманных альбионов. Где наша не пропадала?! — и задумчиво двинулась в сторону столовой, из которой уже явственно тянуло всё перебивающим ненавистным цикориевым ароматом.