Леди Нценского уезда - 2

      Как и предполагала Хельга Ольговна, сборы затянулись довольно надолго. И не то чтобы слуги были не расторопны, или там погода не позволяла, или дела насущные мешали, — вовсе нет! Давно упакованные чемоданы ожидали своих хозяек в полной боевой готовности; подробно проинструктированные Маланьи готовы были не щадить живота своего для поддержания установленного в поместье порядка; идеально подготовленные сани поблёскивали начищенными полозьями, а гнедые, вороные, соловые и каурые лошади нетерпеливо били копытами в своих стойлах; совершенно протрезвевший от тоски по бровастому эльфийскому королю Герасим с таким суровым лицом обходил владения с метлою наперевес, неусыпно контролируя вверенный ему периметр на предмет чистоты и несанкционированных гостей, что беспокоиться было просто не о чем. В общем, отправляться в дальнюю дорогу можно было в любой момент, но…       Всему виной было ремонтантное ибенёвское гостеприимство, которое никак не желало отпускать не только дорогих гостей, но и радушных хозяев, предсказуемо выливаясь в бесконечные проводы с неизмеримыми черёмуховыми возлияниями, напутственными речами и слёзными прощаниями.       Вконец спившийся и нисколько об этом не жалеющий повар-бельгиец каким-то непостижимым образом умудрялся обеспечивать перманентные застолья отличными деликатесами, в которых над французскими и немецкими нотками всё громче звучала эдакая милая сердцам уездных дам кулинарная «Камаринская».       Зализанные до неприличного (а порою и с неприличным вместе) Задомир и Елдолюб совершенно умаялись, ежевечерне обнося всех желающих гостей обжигающей текилой.       Переселившиеся в ожидании отъезда в Малые Ибеня Алиса Евгеньевна и Лоренца Лоркенсоновна, не расстающаяся с очарованным ею блондинистым Фили и всюду таскающимся за ними ревниво бурчащим юным Кили, недурственно проводили время в милом сердцу окружении, как-то особенно и не стремясь отправиться в неведомую, хоть и намечтанную, страну. Хорошая компания, качественный алкоголь и приятные философические беседы у вечернего камина составляли вполне серьёзную конкуренцию прелестям туманного Альбиона.       Вот и нынешний вечер обещал быть таким же милым и уютным.       Устроившаяся по обыкновению поближе к камину Хельга Ольговна, утопая в мягком кресле, делилась мечтательно и воодушевлённо с нежно улыбающейся то ли ей, то ли сидящему рядом мистеру Талботу мадемуазель Зайцевой:       — Боже мой! Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела солнце, и радость заволновалась в моей душе, захотелось в Лондон страстно. И какие чудные мысли волновали меня, какие мысли!       — Да, сегодня Вы просто сияете, Хельга Ольговна! — с удовольствием подтвердила Алиса Евгеньевна. — И кажетесь необыкновенно красивой. И Ммотенька красива, и Декстроза хороша! Вот только Лоренца Лоркенсоновна как-будто располнела немножко, но это ей идёт, так освежает. Вот только я, кажется, и нехороша нынче! — и Алиса кокетливо вздохнула, ожидая незамедлительных возражений если не от хозяйки, то уж от учтивого мистера Талбота точно. Впечатлительный англичанин не обманул девичьих надежд.       — Как Вы можете говорить такое, мисс Алиса? — с ловкостью опытного бармена смешивая в голосе смущение и юношескую горячность запротестовал он, бросая на художницу восхищённые взоры. — Да Вы с лёгкостью могли бы заменить любую из граций!       — Думаю, Вы сильно преувеличиваете, мистер Талбот, — польщённо улыбнулась мадемуазель Зайцева, но продолжила в том же немного драматическом тоне: — Знаете, жизнь без любви, без любимого человека сильно старит женщину. Особенно если за тобой следит неусыпное око какого-нибудь глупого ревнивца. Вот сейчас я здесь, среди друзей, и чувствую себя свободней и моложе. Я понимаю, что всё хорошо, всё от Бога, но мне кажется, если бы я вышла замуж за того, кто был бы мил моему сердцу, и проводила бы с ним дни и ночи напролёт, то это было бы лучше, — Алиса многозначительно взглянула почему-то на Хельгу Ольговну. — Я бы любила мужа.       — Алиса, душа моя! — отвечала хозяйка, прекрасно понимая, кому именно адресованы откровения романтической соседки. — Я в этом вот нисколечко не сомневаюсь! А Вы, сударь, разве сомневаетесь? — без особых церемоний обратилась она к совершенно засмущавшемуся Эдмунду.       — Я? — несколько растерялся мужчина. — Да как я могу позволить себе даже тень сомнений по отношению к тому, что говорит мисс Алиса? А жизнь без любви дурно влияет не только на женщин, но и на мужчин тоже, — продолжил он, пытаясь как-то перевести разговор в менее интимное русло. — У меня есть в Англии очень дальний родственник, учёный, математик. Так вот он совершенно пренебрегает личной жизнью и оттого имеет весьма сомнительную репутацию и совершенно невыносимый характер.       — Он старый? — живо заинтересовалась мадам Дантист, поглядывая на Ммотрёну Беньевну и Декстрозу Цукерхерцевну, сидящих за карточным столом вместе с сэром Генри и Аграфеной Францевной и нещадно пинающих друг друга изящными стройными ножками.       — Нет, ничего. Самое большее, лет сорок, — охотно отвечал Эдмунд. — Довольно славный малый. Неглуп, это — несомненно. Только говорит иногда слишком много и непонятно.       — Интересный человек? — поддержала разговор Алиса Евгеньевна, слегка огорчённая сменой темы.       — Да, ничего себе. Только у него какие-то проблемы с властями, вроде как из-за… как бы это сказать? Нетрадиционной ориентации.       — Оу… — разочарованно выдохнула Хельга Ольговна, тут же утратив всякий интерес к учёному родственнику мистера Талбота. После вероломного предательского побега Джимки-шпиона и незабвенного Гаврилы госпожа Дантист испытывала к нетрадиционной ориентации если и не неприязнь, то уж лёгкое недоверие точно.       Удобно расположившаяся на цветастом диванчике Лоренца Лоркенсоновна невнимательно слушала рассуждения приобнявшего её гибкий стан Фили:       — Одной рукой я поднимаю только полтора пуда золота, а двумя пять, даже шесть пудов любых драгоценных металлов. Из этого я заключаю, что два гнома сильнее одного не вдвое, а втрое, даже больше…       — Это смотря какие гномы! — сердито возразил Кили, ревниво наблюдая за шаловливыми ручонками старшего брата.       — Ах, принцы мои милые! — совершенно невпопад перебила гномов Лоренца. — Скажите мне, отчего я сегодня так счастлива? Точно я на парусах, надо мной широкое голубое небо и носятся большие белые птицы. Отчего это? Отчего?       — Да не оттого ли, птица моя белая, что давеча мы с Кили и местной знахаршей выкурили на четверых знатный черёмуховый кальянчик? — засмеялся Фили и радостно помахал стайке розовых слоников, парящих под самым потолком гостиной.       — А вот и нет! — мечтательно заулыбалась актриса. — Просто после кальяна мне вдруг стало казаться, что для меня всё ясно на этом свете, и я знаю, как надо жить. Милый Фили Неинович, я знаю всё! Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьёт на улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или машинистом на железной дороге… Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой женщиной, которая встаёт в двенадцать часов дня, потом пьёт в постели кофе, потом два часа одевается… о, как это ужасно! В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать.       Аграфена Францевна, краем уха прислушивающаяся к этому странному разговору, тут же бросила на стол карты и подозвала строго одетую на манер английских горничных Ксюшку, до этого чинно разносившую между гостей мадеру и херес.       — Сделай-ка, милая, госпоже Кошкиной несколько хороших бутербродов да кофею крепкого налей, пусть закусит, а то что-то сильно её накрыло, как я погляжу. Принципиис обста — зло нужно пресекать в зародыше!       Сердитый Кили, хмуро выслушавший Лоренцеву тираду, вдруг сентиментально шмыгнул носом и произнёс, отчаянно жестикулируя и косясь куда-то в угол:       — Такова уж судьба наша, ничего не поделаешь. То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным — придет время — будет забыто или будет казаться неважным. Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий!       — Вот ты говоришь, что жизнь нашу назовут высокой, — примостивши буйную блондинистую голову на растревоженной артистической груди, презрительно прищурился на брата Фили, — но гномы всё же низенькие… Глядите, какой он низенький, — обратился он к невольным слушателям их философского диспута. — Это для твоего утешения надо говорить, что жизнь твоя высокая, важная вещь…       — И этим тоже кофею с бутербродами, — ткнула докторша пальцем в разошедшихся гномов и строго влила в себя три рюмки мадеры кряду.       Декстроза Цукерхерцевна вновь пнула под столом Ммотрёну Беньевну, которая позволила себе довольно нежно взглянуть на мистера Найта, да так ощутимо пнула, что даже стол качнулся, рассыпая на пол карты.       — Не мохлюй, Ммотенька! — любезно прошипела одна барышня другой.       — А сама за обедом куда ногу свою пихала? — тихо парировала Ммотя, стараясь сохранить при этом совершенный покер-фейс.       Абсолютно обалдевший от такой явной борьбы за его расположение, сэр Генри глуповато улыбнулся, не имея ни малейшего понятия о том, как же выпутаться из столь затруднительного положения.       — Вы простите меня, Хельга Ольговна! — грузно выбираясь из-за стола солидно пробасила мадам Гусь. — Но сдаётся мне, что нам необходимо срочно отправляться в Лондон. Пэрикулюм ин мора! Потому, как затянувшееся промедление приводит к праздности, а пигрициа, как известно, матэр вициорум!       И она многозначительно обвела широким жестом всех находящихся в помещении.       — Вы что же, на ночь глядя отправиться хотите? — заволновалась хозяйка.       — А какая разница? — поднимая ещё одну рюмку, пожала плечами Аграфена Францевна. — Всё ведь готово давно. А завтра с утра известное дело: то позавтракать, то отдохнуть, то пообедать, то опохмелиться!..       — Вы прикажите только, барыня! — с жаром поддержала докторшу чопорная Ксюшка. — Семён враз лошадей запряжёт. В шубки вас укутаем, пледиками укроем — да и двинемся с божьей помощью. На свежем воздухе, да под звон колокольчика так выспитесь — лучше чем в кровати собственной.       — А может и действительно? — задумалась Хельга Ольговна, вопросительно поглядывая на замерших от неожиданной перспективы кузин. Барышни, которым уже порядком надоело ссориться друг с другом из-а нерешительного мужчины, и каждая из которых тайно надеялась, что смена обстановки положительно сыграет именно в её пользу, закивали головами дружно и одобрительно.       — Ну, тогда едем, сейчас же едем! — отчаянно взмахнула рукой хозяйка, произведя этим жестом невероятную суматоху среди гостей и прислуги.       Впрочем, не прошло и часа, как целый поезд из запряжённых в сани троек выстроился у парадного крыльца господского дома. Возбуждённые неожиданностью давно запланированного отъезда, дамы весело перекрикивались, желая друг другу счастливой дороги и отдавая высыпавшей к крыльцу дворне последние наставления и распоряжения. Шум и гам стояли невообразимые, и даже однорогая Му-Му посчитала необходимым добавить в общую какофонию своё тоскливо-прощальное мычание.       Когда же сани совсем готовы были уже тронуться, просто к подъезду подкатила ещё одна тройка, в которой присутствующие без особого труда узнали транспортное средство госпожи Арагориной.       — Это Вы что же — проводить нас приехали? — порадовалась Хельга Ольговна вниманию глубоко уважаемой соседки.       — Да как Вам сказать? — кутаясь в новую лисью шубу отвечала Мария Армитиджевна. — В каком-то смысле и проводить. До самого Лондона.       — Ой, это Вы с нами что ли поедете? — обрадовалась Ммотрёна Беньевна, на радостях выскочившая из саней и даже обнявшая мадам Арагорину от избытка нахлынувших чувств.       — Ну, если вы возражать на станете… — нерешительно пожала плечами Мария Армитиджевна.       — А что же гости ваши? — озаботилась Хельга Ольговна, чувствуя некоторую ответственность за тех, кого они вызвали рождественскими гаданиями.       — Ну их! — отмахнулась мадам Арагорина. — Им вдвоём так хорошо, что никто третий даже и не нужен. Набрали цельный мешок орехов грецких и каштанов — аллею, говорят, у себя посадить хотят. На память о наших прекрасных местах. Да и испарились под утро, вместе с мешком, тремя литрами черёмуховки и моим любимым гранатовым гарнитуром. Тоже, видимо, на память прихватили.       — Мужчины… — пренебрежительно фыркнула госпожа Дантист и заняла место в самых первых санях рядом с Ксюшкой и задремавшей Аграфеной Францевной.       Лошади тронулись, рассыпались трелью звонкие колокольчики, поднялась из-под копыт серебряная снежная пыль.       В последних санях, уютно пристроившись между мирно похрапывающих гномов, неугомонная Лоренца Лоркенсоновна патетично доказывала просто в надвигающуюся темноту:       — Да, нужно работать. Вы, небось, думаете: расчувствовалась итальянка. Но я, честное слово, русская и по-итальянски даже не говорю! — она тихо всхлипнула. — И отец у меня — право… славный… В Лондон, господа! В Лондон!