***
Илья в сопровождении охраны — Жданов с его жестяными серыми глазами шел в ногу с ним — вошел в зал. Помещение — лекционная аудитория Инженерного института — было объемным, с бесконечными рядами обитых красным сукном стульев с удобными подлокотниками-планшетами, но плотно задвинутые защитными экранами окна стискивали его, делали душным несмотря на работающие кондиционеры. Илью поприветствовал председатель форума — немолодой мужчина с округлым, гладко выбритым лицом и аккуратной, словно специально наклеенной бородавкой на переносице, примятой оправой очков. Слова у председателя были такие же овальные, плавные; то был уверенный в себе и довольный достигнутым человек, и Илья ни на секунду не усомнился, что большая часть новостей форума будет позитивными. Это неожиданно успокоило — сильна страна, которая даже в такое время находит поводы похвастать; а тот, казалось, почувствовал настроение почетного гостя, и, улыбаясь даже стеклами очков — не заискивающе, а столь же довольно и доброжелательно — предложил по завершении мероприятия провести экскурсию по институту. Председатель был ректором. Илья согласился; но мысль об окончании мероприятия заставила его помрачнеть. Каким оно будет, это наверняка преждевременное и внезапное окончание? Он занял приготовленное место в первом ряду, рядом с притворно расслабившимся в кресле Ждановым, и вновь осмотрелся. Угрозой повеяло от видеоаппаратуры рядом с кафедрой, от черных глазок прицелов-камер. Самым простым было бы замаскировать там хоть взрывчатку, хоть оружие. Однако же, выслушав такую же округлую вступительную речь председателя, приглашенный за кафедру господин президент уверенно прошел к микрофонам. Телохранители прошли за ним неслышно и удивительно вежливо — не то тенями, не то давними и верными друзьями, и вновь холод сжал сердце Ильи, на секунду, но, смотри бы кто-то в его живые глаза, а не в реалистичные инопланетные пуговицы, увидал бы взгляд восходящего на эшафот. Он чуть пощурился от светящего почти в глаза проектора, бросавшего голубую тень по его правую руку, и осмотрел зал новым взглядом, теперь уже различив не серые занавесы окон и полированные спинки кресел, а множество человеческих лиц поверх выпученных сетчатых микрофонов — как горку светлых бильярдных шаров, переложенных шахматным полем костюмов. Зал внимательно смотрел на него: здесь были инженеры-новаторы, руководители различных отраслей промышленности, владельцы концернов. Люди, тащившие на себе экономику государства, люди, сделавшие для России не меньше, а может, и больше полусумасшедшего разведчика, чужими руками разрушившего вражеский спутник. Иль почувствовал — или подумал — что во взглядах их не было того потрясенного восхищения, которое ощутил бы праздный обыватель, но было понимание, и спокойный интерес осознанной взаимосвязи. Пусть Илья был не тем, кого они ждали, но и он имел право ощущать эту связь и, исполнившись уважения, он начал речь. Он говорил о сложностях пути, о задачах и перспективах — но знал, что, усиленный безжизненной акустикой микрофонов и живыми сводами потолка, его голос чувствуется, и говорит о другом — об ответственности, о вере, о борьбе и о надежде. Он ощутил — столь же интуитивно — что, будь он убит, не страх и не бессилие посеет, а только ненависть и жажду мести, то, что сплотится, склеится его кровью и его словами в этих людях, чтобы каменным тараном обрушится на врага. Каждый из них в отдельности, должно быть, желал своей выгоды, своего места под солнцем, как всякое живое существо, но сейчас не горкой бильярдных шаров были их головы, а грудой пушечных ядер. И внезапно Илья понял настоящую власть президента — обложенного красными флажками соглашений и секретных грифов волка-вожака — власть вождя народа. Его слушали, его слышали — и в аудитории, и дальше, там, куда транслировали сложную мозаику света видеокамеры; и странное упоение, вконец поглотившее страх смерти, охватило Илью. Он говорил с энтузиазмом, громко и поглощенно, и вдруг увидал в проходе широкую фигуру Макса, черную шахматную ладью, и рядом с ней — светлокудрого и изящного белого коня, и голос его едва не упал, не сорвался из-под сводов и не разбился вдребезги. К вошедшим живо — манерой припавшего в засаде соболя — развернулся корпусом Жданов. Илья удержал голос, как падающего стрижа, подбросил его в воздух, дав подхватить крыльями воздушную струю, и тут вдруг грохнуло тяжелым, трескучим ударом по сетчатым глазам микрофонов. — Лжец! — проорал, дернувшись вперед, один из телохранителей. Лицо его побагровело. — У меня нет сил слышать каждый день эту мерзкую ложь! Илья отшатнулся, уставясь, охваченный страхом — как всякий обманщик, он тотчас поверил обличителю. Охранник же вскинул пустые руки вверх и шагнул на него, похожий на механического медведя. — Я слышу каждый день, — он ревел, громко, надсадно, — как ты губишь страну, как гребешь деньги в свои карманы, рассчитывая удрать раньше, чем все рухнет, и я не оставлю этого. Хватит лжи! Глаза его вылезли из орбит, а влажный красный рот искривился. Потрясенно отступающий Илья различил вспухшие над воротником темные колбасы вен. Илья же — отстраненная его часть, та, что за спиною телохранителя-бунтаря видела играющую с проводами микрофонов рыжую кошачью тень — мысленно аплодировал врагу. «Хвостатик, — подумал он почти ласково, — великолепный ход! Единственно верный». Зал застыл, лишь Макс неуклюже ринулся по проходу и уткнулся в заграждающее выставленную руку Жданова. — Только своей жизнью я прекращу!.. — продолжал охранник, и Илья тотчас понял окончательно, что враг не ограничится этим публичным уничтожением, что уничтожение будет все же физическим. Что-то щелкнуло, стукнуло сухо. Илья ожидал взрыва, выстрела, вспышки в горячем воздухе, но телохранитель вновь закричал, содрогнувшись всем телом и просев в коленях, теперь уже отчаянно, глядя в камеры, а может быть, в стволы направленных на него пистолетов. — Я прекращу этот фарс, мне не спастись, но я умру честно! Честно, а не убивая отца ударом в спину по приказу проклятого Запада, — он стучал тяжелыми челюстями, как кастаньетами, и рачьи его глаза вздрагивали в орбитах. — Запада, который все тянет руки к нашим запасам, который гребет в свое гнездо, который всегда умеет запугать! Запугать мертвеца нельзя, лишь об этом он забывает! Он начал отступать вбок, все так же растопыривая руки. — Забывает, что есть вещи хуже смерти, такие как предательство, как продажа своей родины, на которую меня толкают, но за них я умру! Я умру, чем теперь напугаешь меня?! А потом грянул взрыв. Тело охранника расплескало в воздухе черной кляксой, будто невысохший рисунок тушью, на который упала капля воды. Илья видел, как выстрелили в потолок его широкие кисти, на лету рассыпаясь на пальцы, словно в абсурдной мультипликации. И за ту долю секунды, пока разлеталось целое и живое в кровавые ошметки, вдруг сорвался с потолка, упал между ними прыжком солдат из «Омеги», заградил Илью и уронил его на пол, под небесную голубизну экрана. В куски разнесло кафедру, разметало обрубки микрофонов и рваную сосудистую сетку проводов; забросало и охрану, и Илью кровавым мусором, заплескало горячим и черным лицо, и погасла, вспыхнув — точно вскрикнула — небесная даль проектора. И в кровавом дожде ударила в спину усовершенствованного солдата двухвостая темная и твердая капля, скатилась по куртке и сорвалась. Илья, еще оглушенный, выставил руку, поймал упавшее на ладонь, укрыл пальцами — оно вновь глухо стукнуло, развернулось и скрылось в рукаве, перемазав кровью манжету. Он резко согнул руку в локте, придавив округлое хитиновое тельце. Оно завозилось, поскребло его кожу невидимыми, наверняка колючими короткими лапками и замерло, молчаливо согласившись, только змейки хвостов, обвившие его руку, еще периодически подергивались. И только потом, когда поднялся почему-то совершенно невесомый омеговец, обронив на пол что-то жалко и болотисто чавкнувшее, в его уши ворвался шквал звуков. Сквозь возгласы, возню и вой сирены Илья различил, как Макс кричал на чистом русском, проталкиваясь вперед: — Что там? Что, мать вашу?! Он ожидал, что потеряет сознание, но вместо этого выпрямился, показывая, что жив, и посильнее согнул локтевой сустав, словно останавливая кровотечение.Часть 62
7 февраля 2017 г. в 05:25
Женя покатал мобильный по гладкой столешнице, как мальчик, играющий в машинки. Глаза его серьезно следили за черным прямоугольником, словно он не мог знать, куда тот повернет в следующую секунду.
Закончил он тем, что резко — словно жука ловил — прихлопнул телефон ладонью, придавив, и свободной рукой потянулся к стационарному аппарату, ухватил матово-белую, граненую — будто выточенную из сахара — трубку и за провод подтянул к себе.
Пристроил трубку к уха, придержав плечом, и начал крутить похрустывающий диск. На запястье его, следующем за цифрами, многократно перехлестнулась вялая спираль.
— Ну же, полковник, хоть вы ответьте… — пробормотал Женя гудкам. Мобильный с погасшим дисплеем вновь вышел из оцепенения, завозился под ладонью.
Литвинов взял трубку.
— Они только что уехали. Судя по всему, хотят как-то вмешаться во что-то, то вы делаете. Ну или омеговцы, — торопливо изложил химик и, лишь услышав настороженную тишину по ту сторону, догадался представиться. — Это Женя. Из «Лейкоцита». Я про Диану и Макса. Не могу дозвониться до них.
— Я понял, — неожиданно и спокойно ответил Литвинов. — Куда они уехали, и как именно хотят вмешаться?
— Не знаю. Могу скинуть вам запись с камеры, может быть, вы скорее поймете, в чем дело.
— Скинь, пожалуйста. Спасибо, что предупредил, — голос Литвинова неожиданно смягчился.
— Просто не хочу, чтобы они во что-то влипли. Макс никому, кроме Ильи, не доверяет, и сейчас превратился в настоящего параноика, — Женя вздохнул.
— Это правда. Но его можно понять — вокруг чудовищная путаница. У нас серьезные проблемы, но приходится тратить много сил просто на то, чтобы устранять такие недоразумения, — Литвинов, хоть и не вздыхал, перенял его интонацию, а потом добавил, как бы ставя точку. — Я прослежу.
— Спасибо, — Женя задержался, не положил трубку, и в молчании черный прямоугольник скрипнул, разворачиваясь на столешнице.
Литвинов выждал немного — ровно столько, чтобы понять, что не будет прерван гудками — и спросил:
— Мы могли бы встретиться?