Мировая Имунная Реакция

Эрик Уэст ввел двойное оцепление вокруг района падения, но этого ему показалось недостаточно, и теперь вертолетам президентской делегации пришлось пробираться в белой мгле дымовой завесы. Непроглядная молочно-серая стена мешала работать и его собственным людям, однако глава Перехватчиков приказал поддерживать задымление до устранения всех последствий. — Понимаете, трудно найти что-то​ столь же шокирующее, как реки крови на улицах. Я предпочел бы даже не думать, что случится, если хоть одно фото попадет в прессу. За это ухватятся все, от религиозных фанатиков до оппозиции правящей партии. Паники в итоге не избежать, — так пояснил он свое решение возмутившимся сотрудникам. Большинство из них, как и во всех масштабных операциях Уэста, были высококлассными наземными солдатами, и некомфортные условия работы были для них лишь поводом выразить свое недовольство: им казалось, что поручение мыть километры заасфальтированной бойни унижает их достоинство. Среди них были и те, кто никогда не сталкивался с инопланетными вторжениями, но ни волнующей, ни пугающей для них сложившаяся ситуация не была — к работе с объектами внеземного происхождения их готовили наряду со всем остальным, не делая из этого какой-либо тайны. Эрик Уэст стоял перед ними на покрытой засыхающей кровавой пеной площади между многоэтажек в чужой мятой спецовке и с мокрыми, слипшимися в сосульки волосами — он не мог тратить время на то, чтобы по-настоящему привести себя в порядок. Он ощущал, что не может быть авторитетом для этих людей, ощущал свою неубедительность и холод пахнущего падалью ветра. Вероятно, одной из причин его подавленного состояния была неосознанная необходимость оправдаться. На самом деле, хотя озвученные им причины имели место, главной была та, о которой он умолчал: Эрик Уэст хотел избавиться от необходимости видеть изувеченного «кита». Вид огромного мертвого существа, как и до сих пор не умолкший в ушах Эрика шум кровавого дождя, вызывал в нем невыносимое предчувствие ужасного. Он, атеист, не мог избавиться от мысли о грядущей каре. Он понимал, что ждет даже не наказания, посланного разумной силой (будь та богом или сверхцивилизацией), а слепого рикошета, сокрушительного эха, неизбежного, как действие любого физического закона. Словно он, Эрик Уэст, своими руками вынул кирпич из основания кладки, и стена теперь должна была рухнуть — не только на него, может быть, и не на него вовсе, но на оказавшихся рядом, может быть, на всю планету или Вселенную. Сейчас, через год или через тысячелетия — но что-то чудовищное должно произойти оттого, что Эрик Уэст убил космического кита. Подобное чувство, древний суеверный, почти инстинктивный страх, посетило его во второй раз за жизнь. Отблески того, первого святотатства, совершенного им в детстве и так же, в сущности, не по своей воле, до сих не угасли до конца в его сознании. Эрику было девять. Он был послушным, почти образцовым ребенком, вполне соответствовавшим своим родителям: отец его был преуспевающий адвокатом, мать — литературным редактором. Эрик, к слову, тогда намеревался пойти по стопам отца — космонавтом и ветеринаром он, в отличии от большинства детей не мечтал быть никогда. Эрик учился в частной школе, и учился отлично, много читал, ходил в шахматный клуб. По выходным они с отцом иногда играли в гольф. О существовании у себя дяди Винсента Эрик не подозревал до девяти лет, вернее, до того самого дня, как этот самый дядя леьним вечером не позвонил в двери их дома. Эрик хорошо запомнил, как это произошло. Открыть подошла мать. Сидевший за письменным столом Эрик услышал её испуганное «К кому вы?». Посетитель что-то путано, но энергично начал объяснять, и мать, поколебавшись, позвала отца. Эрик вышел раньше и увидел бородатого мужчину в черной водолазке и армейских ботинках, с мятым камуфляжным рюкзаком, висящим на одном плече. Раньше с подобными личностями юному Эрику сталкиваться не приходилось — посетители отца бывали одеты в отглаженные костюмы и неизменно носили галстуки. Прикидывая, насколько визитер может быть опасен, Эрик осторожно подошел ближе — и то единственно потому, что не желал оставлять мать одну в неловкой ситуации. Гость дружелюбно улыбнулся, увидев опешевшего мальчика. — А, это Винсент, — разрешил отец немой вопрос, написанный на лицах домочадцев. — Мой брат. Винсент, это моя жена Джозелин и сын Эрик. Только после этого Эрик понял, что, если бы с лица гостя убрали начинающий седеть бороду и сильный загар, тот был бы почти копией отца. Отец явно пребывал в смятении. Как показалось Эрику, он одновременно был рад встрече с братом, но вместе с тем стыдился его перед семьей, а потому сдерживал себя. Винсент же, наоборот, лучился радостью и ничуть не смущался. Особенно досталось Эрику, которого дядя именовал не иначе как «пацан», донимал вопросами и все время норовил потрепать по волосам. Решив, что это уже чересчур, Эрик самым невоспитанный образом молчаливо уворачивался. Дядя остался погостить у них на неделю. О себе он рассказывал много и охотно, но ничего конкретного Эрик так и не понял. У дяди, судя по всему, то ли было сразу много профессий, то ли не было ни одной. Сейчас он возил каких-то людей из клуба военной стратегии и стрельбы из арбалета на проходившие в штате сборы, а через десять дней должен был организовывать кому-то полет на дельтоплане. — В общем, окошко в плотном графике, а брат, которого я двенадцать лет не видел, живет под боком. Подумал я, посадил ребят на поезд, — пояснил Винсент. — И вот я здесь. Наверное, многие мальчишки в его возрасте плясали бы от восторга, свались им на голову подобный родственник. Эрик же дожидался отъезда Винсента с возрастают нетерпением. Ему был неприятен этот неаккуратный, шумный, постоянно подшучивающий над родителями и над ним самим дикарь. Однако это был родственник отца и гость. Спасала Эрика только мать. Едва он обедал, возвратившись с летних курсов, как она громко напоминала ему о необходимости делать уроки, для убедительности добавляя, что близятся выпускные тесты. — Заморите пацана! — возмущался дядя Винсент. — Где это вообще видано, учиться летом? А побегать, поиграть с друзьями, в озере искупаться, в конце концов?.. Эрик, благодарно и сочувствующе глянув на мать, скрывался в комнате. Поскольку мать в то время работала на дому, ей приходилось постоянно пребывать в роли гостеприимной хозяйки. В субботу, когда Эрик вышел к завтраку одетый в школьную форму и с портфелем в руках, дядя не стерпел. — Пацан, тебе что, заняться нечем? — спросил он, сдвинув густые брови. — У тебя ведь детство, понимаешь? Счастливая вольная пора, а ты вот так ее тратишь. Потом будешь жалеть. — Вы взрослый. Это ведь не делает вас несчастным или несвободным человеком? — возразил Эрик. Дядя рассмеялся: — Ну, навряд ли ты станешь жить как я, — сказал он. — Скорее уж как твой папаша: работа-дом-работа… Правда ведь? — Планирую именно так. А вы считаете, мой отец несчастен? Винсент смутился. — Да я не то имел в виду, пацан, — пояснил он. — Каждый хорош на своем месте, вот что. Конечно, будет отлично, если в сорок лет ты будешь богатым, известным, женатым на красивой и умной женщине. Будешь растить сына, или дочку, или обоих сразу… Будешь как твой отец, в общем. Это все замечательно, повторюсь. Но знаешь, что делал твой отец, когда ему было столько лет, сколько тебе сейчас? — И что же? — внезапно с веселым интересом спросила мать. — Он ни за что в этом не признается, — театральным шепотом поделился Винсент, — но он пускал воздушных змеев, катался на велосипеде и удил форелей на озере. А еще он дрался и прогуливал школу. Винсент пихнул его отца локтем в бок и рассмеялся. Неожиданно для Эрика родители к нему присоединились. Он вдруг почувствовал, что как-то пропустил тот момент, когда его семья сблизилась с эксцентричным родственником. Эрика охватило сильное раздражение, даже ревность. — Ну, Эрик просто любит учиться, — сказала мать. — Не можем же мы послать ребенка драться на улице против его воли. — Ну разумеется, он любит учиться, раз не знает других развлечений, — заявил Винсент. — Может быть, вместо того, чтобы читать нотации вам всем вместе взятым, лучше скататься на озеро? Отец открыл было рот, но Винсент не дал ему и слова сказать. — Я знаю, что в воскресенье ты свободен, — предупредил он. — Не вздумай искать причины, чтобы не ехать. Тебе просто лень. Озеро находилось всего в двух часах езды от дома, но Эрик никогда раньше не видел его. И увиденное не впечатлило — мутная у берегов вода, желтоватый тростник, небольшой ручей, сбегающий в озеро на противоположном берегу. Комары, жара. Дядя Винсент выбрал подходящее место и торжественно, как Олимпийский факел, вручил скучающему Эрику удочку. Показал, как забрасывать, потом достал вторую снасть из рюкзака и удалился в тростник. Эрик стоял. Удилище давило ему руку, в обуви хлюпала вода — он оступился во время возни с забросом. Больше всего его беспокоила мысль, что в этой зеленой озерной воде наверняка находились опасные для здоровья микроорганизмы. Он продолжал стоять, хотя уже перегрелся на солнце, и у него затекла спина. Он был зол на своих родителей, допустивших это подлинное издевательство над сыном, да и вообще, перешедших на сторону дяди Винсента. Злость породила в нем упрямство: Эрик, во-первых, не желал признавать свою слабость, а во-вторых, как это свойственно детям, надеялся, что заставит родителей горько пожалеть, когда свалится с солнечным ударом. О чем он думал меньше всего, так это о поимке рыбы. Когда удилище вдруг дернулось в его руках, Эрик едва не вскрикнул от неожиданности. Снасть снова рвануло, и он стиснул на рукоятке побелевшие пальцы, стараясь не привлекать внимания семьи. Он надеялся, что рыба — или что-то еще, что бы там ни зацепилось за крючок — оборвется и уйдет, лишив его необходимости как-то участвовать. — Пацан, да у тебя клюёт! — вскричал дядя Винсент, разбив его надежды вдребезги. — Не спи, пацан, подсекай! На этой фразе он уже сам подсекал, ухватившись широкой, заскорузлой и теплой ладонью поверх руки Эрика. — Теперь тяни! — неодступно следя за действиями мальчика, указывал он. Эрику было противно от ощущения, что что-то там, на другом конце, живое и сопротивляется. А еще ему было страшно, потому что добыча тянула с силой, достойной акулы. С помощью возбужденно покрикивающего дяди Эрик вытащил улов на прибрежную траву. Это была форель примерно в руку длиной, тощая, как ремешок. Она подпрыгивала, мелькая белым брюхом и брызгаясь, потом падала, шлепая по траве всем телом, и некоторое время лежала, разевая маленький рот, из которого торчало цевье крючка, и хлопала жаберными крышками. Жабры в щелях были мокрые, красные, на них вздувались и щелкали пузыри. Затем рыба внезапно, словно ее ткнули иголкой, начинала неистово биться снова. При этом она молчала. Эрику хотелось кричать. Он, разумеется, видел мертвую рыбу в магазинах и живую в аквариумах, но эта была не похожа ни на первую, ни на вторую. Это было создание, силой вырванное из совершенно другого мира, из вселенной под мутной пленкой водной поверхности. Оно не понимало даже, чему сопротивляется, когда так неистово боролось за свою жизнь — Эрик не мог не думать о том, что должен был бы испытывать, чтобы пытаться совладать с кем-то в сто раз более тяжелым, чем он сам. Например, чтобы сдвинуть с места грузовик или танк. Рыба подсыхала — темнела ее чешуя, слипались плавники. Подсыхала даже глаза, хотя она все еще корчилась, раскрывала рот — и молчала. Эрик не видел и не слышал ничего вокруг, даже то, что его сфотографировали с умирающей рыбой, он едва заметил. Рыбу жарили на костре, а Эрик сидел, обхватив колени, и смотрел в землю. Он мог думать только о том, что натворил, бесцельно — из тупого упрямства и нежелания пререкаться с отцом — вытащив это создание, которое еще минуты назад вело привычную жизнь в своем невообразимо мире, в смертоносную для него среду. Он испытывал и отвращение, и жалость, и стыд — но самым сильным было чувство неизбежной расплаты. Он понял — и безнадежно принял это понимание — что когда-то кто-то из рода людского, знакомый или незнакомый, будет вот так же умирать от ядовитого воздуха, испепеляющего света или разрывающего внутренности давления, внезапно вырванный в какое-то враждебное измерение. Из-за него, Эрика, будет умирать, взамен вот этой тощей серой форели. Иногда Эрику казалось, что он и в МиИРе оказался из-за нее, или — совсем уже сумасшествие — что МиИР вообще существует только из-за того, что Эрик в детстве погубил форель. Эрик всегда гнал от себя сочувствие к вторженцам — так же, как мать потом пыталась избавить его от чувства вины и жалости к рыбе. Оставаясь на Земле, они просто быстро или медленно умирали, попутно отравляя окружающее пространство трудными ядами. В том или ином смысле так было всегда​, взять хотя бы сворованные у развитых пришельцев технологии, которые еще ни разу не применялись в мирных целях. Он позволял себе жалеть только людей, и то не эмоционально, а исключительно действиями, но всегда чувствовал, что эти две стороны неразделины ничем, кроме тонкой пленки водной глади Вселенной, что никогда не будет больше или меньше страдания по одну сторону, что эти чудовищные весы сбалансированы идеально. Он был честен с собой, но легче ему не стало — ветер все так же бил в лицо запахами убоины и тления, ощутимыми сквозь респиратор, и все так же презрительно смотрели наемники, оплаченные сенатором Стиксом — одним из просочившихся в государственную систему пришельцев, которых Джефф не позволял ему устранить. Эрик взял шланг насоса, из которого по капле подтекала вспененная дезинфецирующая жидкость. — Насколько мне известно, вы хорошо подготовлены, как физически, так и морально, — сказал он. — По крайней мере, явно лучше, чем я. Но, как вы можете убедиться, я вполне способен работать в таких условиях. Он включил насос. В асфальт ударила струя, вспенилась, окрасилась в бурый, и тут же ее всосал нижний патрубок. — Впрочем, я уже убедился, что с дисциплиной у вас не так хорошо, как мне обещали, — добил он притихших оппонентов. Он прошел еще несколько метров в непроглядном белом тумане, когда наконец услышал шум множества заработавших насосов. — Мистер Уэст, — хрюкнула рация в его кармане. — Согласно данным химического анализа, в массе объекта не обнаружено токсичных элементов и соединений, выделяющихся при горении. — Понял вас, — откликнулся Эрик с облегчением. — Разрешаю пирогенную ликвидацию. Даже несмотря на сообщение, что президенту России вздумалось лично посетить место аварии, Эрик мог быть спокоен хотя бы в этом отношении — дымовая завеса должна была скрыть и кремацию исполинского трупа. В действительности, к тому моменту, когда Илья прибыл на место падения, по-прежнему укрытие завесой, в кратере оставалась только зола и фрагменты металлоконструкций ЛЭП. Следуя указаниям диспетчера внизу, вертолеты один за другим приземлились на расчищенную площадку. — Ну и кого вы сбили на этот раз? — без предисловий призвал к ответу Макс, едва завидив Уэста. — Корабль Бдбоу, — глава Перехватчиков говорил нарочито равнодушно. — Грузовой, должно быть. Очень большой. — Вы уже осматривали его? — включился в разговор Илья. — Нет, сэр, это невозможно. Он загорелся при входе в атмосферу и практически уничтожен. Илья осмотрелся и, убедившись, что омеговцы удерживают Жданова и его людей на достаточном расстоянии, понизил голос. — Вы сожгли его. Не так ли, Уэст? По лицу Эрика на мгновение мелькнула тень испуга, затем он сделался вновь спокоен. — Я не успел назвать себя. Раньше мы не встречались. Но вы знаете мое имя, — проговорил он негромко и внятно. — Значит, вы не президент России. Учитывая, что рядом с вами Макс и несколько суперсолдат, полагаю, вы — Алексеев. — Вы правы. — Вы пользуетесь синтекожей. — И снова вы правы, — подтвердил Илья. — Но это не имеет значения. Меня больше интересует вопрос, чего вы испугались. — Испугался? — Да, когда я позвал вас по имени. — Ничего конкретного. Просто не ожидал, и, честно говоря, нынешнее происшествие несколько вымотало мои нервы, — Уэст слабо улыбнулся. — Вы лжете, — констатировал Илья. — Зная вашу щепетильность, уверен, вы открыто возмутились бы тем, что я пользуюсь кожей. Но вам есть что скрывать, и потому вы стремитесь разойтись миром как можно скорее. — Мне просто не до вас. Надеюсь, это не ранит ваше самолюбие, но мне сейчас действительно есть о чем подумать, кроме как о мерзостях, в которые вы все впутываетесь. — Да, могу вас понять, — учтиво ответил Илья. — Я осведомлен о ваших проблемах: вам приходится думать о мерзостях, в которые впутались лично вы. Илья спиной ощущал взгляды Макса и Хвостатика, наблюдавших за их беседой.