***
Доктор сидел, подпирая подбородок рукой — непривычные волоски бороды царапали ладонь, но он опасался разрушать свой новый облик, хотя купе было пустым, — и смотрел в окно. Отблески света, падавшего из окна, прыгали по каменистой насыпи. Мальчик замер рядом, опустив голову на плечо и подобрав под себя неловко согнутые ноги. Он не спал — из-под полуприкрытых ресниц поблескивали черные, словно маслянистые, глаза — так светились те самые остатки сил, которые уже не могли поддержать его существования. Те самые отблески, которыми доктор мог насытиться, горели впустую. — Почему ты не спишь? — спросил он мальчика. — Не хочу, — чуть слышно проговорил тот. — А вы тоже не спите. — Тоже не хочу. — А я пить хочу, — признался ребёнок, помолчав. Только сейчас доктор вспомнил, что потребности ребёнка отличались от его собственных. — И есть, наверное, тоже? — спросил он, поднимаясь. Он купил у проводницы сок и мягкое печенье. Отнес всё это мальчику, плотно запер дверь купе. Ребенок ел медленно, словно нехотя, мелко ломая печенье и роняя крошки себе под ноги и на пижаму, но доктор ощущал, что он был голоден настолько, насколько вообще мог быть голодным полумертвый организм. — А вы — не хотите? — спросил мальчик, откашлявшись после того, как сделал глоток сока. Доктор привычно покачал головой. Поезд медленно останавливался — головной состав уткнулся в станцию, и вагоны, подпирая друг друга, теснились туда же. Потом из соседних вагонов донеслось волнение — сдерживаемое пассажирами, оно медленно растекалось маслянистым пятном, как из размокающего картонного стаканчика. Доктор насторожился. Он ощутил и напряжение тех, кто был виновником этого волнения: люди, обходившие состав, делали не свою работу. Сомнений не оставалось: шли за ним. Доктор открыл окно — снаружи виднелись несколько человеческих фигур, но обойти их было возможно — и повис на руках, бесшумно сполз по покрывающей вагон жести. — Стойте! Я с вами! — крикнул мальчик испуганно. В следующую секунду он уже падал, перекувыркиваясь в воздухе. Доктор поймал его, не задумываясь о том, что сделал свои руки слишком длинными, хотя до этого и опасался меняться, подозревая, что это может кто-либо заметить. Мальчик кашлял, упираясь горячим лбом в его грудь. — Я... с вами... — повторил он, когда кашель немного унялся. Привычно вытер губы ладонью — доктор нахмурился, заметив, какой тёмной казалась в сумерках его слюна. — Ладно. Только веди себя тихо, — попросил доктор. Он был растерян — по-настоящему растерян впервые за всю свою жизнь. Собравшись, он спроецировал звук осыпающегося гравия с противоположной стороны поезда — подобные вещи давались даже труднее, чем поддержание человеческого облика, — и двинулся в сторону станции, придав мальчику вид матерчатой сумки. Он понимал, что его единственным шансом оставался грузовой международный порт, но туда ещё нужно было добраться.***
Прибывший за ними вертолёт — большая машина, лишенная каких бы то ни было маркировок, — был снабжен специальным грузовым отделением с изолирующими стенами. Судя по тому, что пилот совершенно спокойно сообщил, что «здесь оно точно не сдетонирует», вертолёт этот предназначался для перевозки взрывчатых веществ и механизмов. Также они, по настоянию Жени, забрали трупы Мошарчука и Михаила. Подозреваемого заперли в грузовом отсеке, чем Оксана была удручена, хотя и не возражала; затем они отправились Центр, дважды останавливаясь для дозаправки. В лаборатории центра подозреваемого подвергли аналитическому сканированию — Илья заметил, что, несмотря на секретность, никто не опасался называть организации, работавшие над делом, или демонстрировать сам факт существования Центра подозреваемому. Судя по всему, никто уже не предполагал, что этот человек когда-то вернётся к нормальной жизни. Женя вышел из-за мониторов, споткнувшись о стул и даже не заметив, с каким-то спокойно-подавленным видом. — У него в черепе три многоножки, — сообщил он. — Одна между полушариями, другая в зоне памяти, третья — в центре агрессии.***
Доктор угнал машину. Он не собирался делать этого изначально — но то, что проверка проводилась не только в поезде, но и на станции, не оставило ему выбора. Сейчас автомобиль прорезал сероватый воздух над шоссе. Мальчик сидел на переднем сидении, уткнувшись в колени лицом. Уголки лопаток остро выступали под тканью пижамы. Когда собственное волнение отступило, доктор наконец ощутил, что мальчику плохо — тот не казался угасающим блеклым пятном, а почти горел изнутри удушающей колючей чернотой. Пришелец развернулся — слишком резко, образ руки на минуту потонул в лобовом стекле. — Ты хочешь есть? — спросил он мальчика. Тот покачал головой, даже не открыв полностью глаз. Под серыми, словно выцветшими ресницами глаза его блестели. Только сейчас доктор вспомнил, что мальчику нужно было лекарство, блокирующее боль — препарат этот был одной из составляющих мутно-белой смеси для внутривенного вливания, которая осталась в больничной палате за много десятков километров. Раньше у доктора просто не было времени, чтобы вспомнить об этом, но теперь, когда он вспомнил, отбросить эту мысль было уже невозможно. Боль, обгладывающая кости мальчика под присохшей к ним кожей, почти передавалась доктору. Он надавил на газ; въезжая в пригород Владивостока, нашёл аптеку и торопливо, а оттого небрежно, сгенерировал полупрозрачный лист с рецептом и штампом, запихнул его в окошко. Ему, наконец, выдали препарат — картонную коробку с четырьмя ампулами. Он быстро шагнул к выходу — и столкнулся с полицейским. Тот не заметил бы в который раз изменившегося доктора, но машинка в его сумке не имела глаз, которым стала бы доверять. Она пронзительно взвизгнула. Пришелец, сориентировавшийся быстрее, чем полицейский, кинулся прочь, с грохотом захлопнув дверь. Не останавливаясь, сгенерировал четыре бледных тени, разбежавшихся в разные стороны — и тотчас почувствовал, что это было лишним: его непривычная форма пошатнулась, мигнула на мгновение. Автомобиль трещал шинами по затянутым туманом улицам. Лекарство подействовало: мальчик снова превратился в тусклый огонёк, таращащийся сквозь покрытое водяной пылью лобовое стекло — доктор немного превысил дозировку. Он ощущал погоню — вдалеке, но отчётливо. — Вы боитесь? — спросил мальчик. Доктор кивнул. — Вы поэтому поменялись? Если поймают, то вас убьют? — Да. — А меня? Он поколебался. Первой мыслью было испугать ребёнка — для надёжности, чтобы не шумел — но он передумал. — Тебя — нет, наверное. — Это плохо, — задумчиво ответил мальчик. — Не хочу, чтобы вас из-за меня убили. Вообще не хочу, чтобы вы умерли раньше, чем я. Вы хороший. — Ты так думаешь? — доктор усмехнулся. Только сейчас, раздумывая о том, что он в который раз откладывает необходимость «зарядить батареи», опасаясь терять время, но смог оставить ребёнка без препарата, пришелец осознал, что никогда не притворялся доктором — человек, место которого он занял давно, доктором не был. Им стал именно он, не сразу, а за несколько лет. И в любом облике, в любой момент он оставался доктором — тем самым, кто улыбался в глаза и убивал из-за спины, и в то же время спасал тех, кто ещё должен был жить. — А зачем мне думать по-другому? — произнёс мальчик. Доктор даже не сразу понял, что тот ответил на его слова. Он выезжал к порту. Хотя моря ещё не было видно, доктор уже улавливал его тугие и влажные колебания.