***
- Нужно найти эту женщину! - заявила девушка, садясь на пассажирское сидение. - Да. И избить ее, - парировал Лео. Он повернул ключ в зажигании. - Эн-Три ушел. Мы ничего о нем не узнаем. Сейчас я отвезу тебя домой. Жаль, что не сделал этого раньше. - Нет, нужно найти его! - вскинулась Кейт. - Если не способен помочь, не мешай мне! - Я хочу помочь тебе, - возразил мужчина. - У тебя срыв, разве ты не понимаешь? Тебе на самом деле нужно отдохнуть. Просто выспись, не думай о работе… - Ты не понимаешь, о чем ты говоришь, - ответила девушка тихо. - Это как раз самое страшное - когда нет вещей, о которых ты обязан думать. - Хорошо, тогда возьми с собой какие-нибудь данные для обработки. Что-нибудь, что все равно нужно доделать. - Нет, поедем искать женщину. Я чувствую, от нее мы можем узнать больше. С ней что-то случилось, пока Эн-Три использовал ее тело. - Хорошо, - кивнул Лео. - Поедем к метро, опросим возможных очевидцев. Будешь кофе? Кейт кивнула. - С сахаром? Она кивнула снова, уставившись на дорогу. Он высыпал в термос содержимое пакетика, встряхнул и протянул ей. Осторожно сложил бумажный пакетик с оставшимися по углам прозрачно-белыми кристалликами. Как он и надеялся, лекарство подействовало быстро. Взяв из рук засыпающей девушки термос, он едва не сделал глоток сам - чисто автоматически: слишком привык пить кофе за рулем - затем аккуратно поставил его в кольцо держателя и укрыл Кейт пледом. - Эй, ты что-то мне подмешал… - неуверенно проговорила она, пытаясь выпрямиться. - Нет. Думаю, ты просто устала, потому что перенервничала, - ответил Лео. - Куда мы едем? - уточнила она сонно. - В метро. Кейт опустила голову на мягкое кресло и снова уставилась на дорогу туманными глазами. Похоже, ответ ее вполне устраивал сейчас. А вот Лео оставалось только молиться, что, отдохнув, Кейт поймет его добрые намерения. Впрочем, в этом он очень сомневался.***
Кейт смотрела на дорогу. Теперь, когда ей не нужно было действовать - не в чем было даже переубеждать Лео - мысли спутывались, сворачивались и оседали на дно рассудка, оставляя успокаивающую и пугающую одновременно чистую Пустоту. Разум ее, засыпающий, хватался за отдельные обрывки и сгустки, надеясь удержаться от встречи с бездной. Кейт давно заметила, что другим людям - таким, как Лео, и, наверное, как Эрик - наступление Пустоты не казалось чем-то страшным. Впрочем, у нее и других людей было одно серьезное различие: когда ей было шесть, Кейт узнала другую сторону Пустоты. Пустота пришла со Злом на шуршащих полупрозрачных крыльях, с шестилапым Злом, скребущим черными когтями по полу чердака. Сначала был Испуг: зажженные фонари, мать, пытающаяся упихнуть ее руки в рукава теплой куртки, отец с дробовиком. Гремящие выстрелы, тяжелые и мягкие глухие удары, крики - и шуршание, шелест, скрежет - сухие, противоестественные звуки, с которыми гигантские подобия ос протискивались в оконную раму. Холодный поток воздуха, разрезанного сетчатым крылом у самого лица, цепкая хватка где-то под ребрами и головокружение. Потом было Непонимание: горячий, сырой воздух и неожиданно холодные липкие капли, стекающие по щекам, склеивающие ресницы; туго стянутые чем-то студенистым и плотным руки и ноги. Бессмысленный и громкий плач, скорее от одиночества, чем от страха. Темнота, через которую в едва проступающих трясущихся буграх она медленно различила людей. Маму - вернее, ее запрокинутую голову с покачивающимися склеенными волосами и вздымающуюся грудь. Отца - он был совсем рядом, распластан по наклонной, неровной стене. Соседа и его пса, крестообразно перекинутых друг через друга. Чьи-то руки, выступающие из желеподобного нароста. И - чавканье, шлепанье, и все тот же влажный шелест. Потом был Страх: крики, от которых в воздухе содрогался смрадный туман. Скрип и скрежет хитина. Чья-то чужая невыносимая боль, режущая уши. Иссиня-черное нечто, приникающее к телу отца, и его руки, царапающие пустоту в нескончаемой агонии. Ее собственный визг ужаса, когда тяжелое тело развернулось совсем рядом, оставив на лбу ссадины от шипастой лапы. Чьи-то - искаженный ужасом, охрипший голос она не узнала бы, даже если он принадлежал ее матери - мольбы, оборвавшиеся в нечеловеческий вой. Позже - горячечные глаза матери и ее рот с искусанными, с запекшейся коркой крови губами. Шепот - полубредовый - с обещаниями, что Бог поможет, нужно только держаться. Стонущий и сипящий отец, клетчатая рубашка которого чудовищным образом вздымается и шевелится. Треск рвущейся кожи и соленый, тяжелый запах. Тяжелое, скользкое "бултых", когда грязно-белая каплевидная личинка, сокращаясь и растягиваясь, вываливается из зияющей раны на его бедре и падает в жижу внизу, перекувыркиваясь в воздухе. Плюханье - если закрыть глаза, можно подумать, что идет сильный дождь. Отец затихает - Кейт слышит только его тяжелое, потрескивающее дыхание и редкие протяжные стоны, когда очередная личинка выползает из его тела, проковыривая еще одно гнойное и кровоточащее отверстие. Мать еще мечется в судорогах и часто, громко кричит. Крики ее теряются, уносятся по извилистым, кишкоподобным коридорам улья, и часто на них отвечают чужие голоса. А потом - когда наступает ее черед - приходит Боль: приходит она вместе с приближающимся шелестом. Нечто ползет к ней - вытянутое, угловатое тело с обвисшими ромбовидными крыльями, неповоротливое из-за набитого яйцами брюха. Глядя на тускло отсвечивающие фасеточные глаза монстра, Кейт не кричит, только вжимается в податливую стенку, надеясь, что ее не заметят. Она зажмуривается, когда жесткие членистые антенны стучат по ее голове, и понимает, что умрет. Тварь долго возится, пристраивается, переступает лапами с гладкими раздвоенными когтями - может быть, так только кажется, а может быть, дело в том, что Кейт еще ребенок, и меньше обычных жертв в размерах. От твари пахнет чем-то похожим на клей для обоев; мертвечиной и гнилью от нее тоже пахнет, но эти запахи в улье - постоянны. Слышно, как щелкают толстые хитиновые чешуи при каждом движении. Одна из лап упирается ей в ребра, хватается когтем за плечо, так, что Кейт совсем не может дышать - словно на грудь опустили бетонную плиту. Острие трубчатого яйцеклада, похожего на толстый полированный ноготь на ощупь, тычется ей в живот неуверенно, но больно - словно кто-то пинает носком ботинка, а затем вдруг вонзается куда-то в мышцы бедра, как шило, и дергается вперед. Хотя секунду назад ей не хватало воздуха, Кейт кричит так, что темнеет перед глазами, а по голосовым связкам, сразу осипшим, словно режет ножом. Тем не менее, тугой звук, с которым рвется ее плоть, она слышит. Растерзанную мышцу распирает изнутри. Брюхо существа шевелится, выдавливая яйца, скрипят покрывающие его щитки. Все это Кейт с трудом распознает сквозь красное марево, заволакивающее сознание. Потом тварь рывком всаживает яйцеклад еще дальше - царапнув по тазовым костям, до брюшной полости, ударяя жестким брюхом о ее тело. На это раз рвутся даже какие-то внутренности: звук хлюпающий, почти жидкий. От боли вспыхивает в голове, она теряет способность слышать и видеть. И снова крик забирает у Кейт все силы, выворачивает ее легкие. Даже тот дикий, животный ужас куда-то пропадает, ему просто не остается места в охваченном болью мозгу. А вот потом - когда тварь замирает, с сипением втягивая в трахеи воздух - наступает Пустота. Кейт не чувствует ничего - нет, она осознает, что боль по-прежнему есть, но она не сравнима с той, что была секунду назад. Мозг становится кристально-ясным и чистым, как стекло. И реальность возвращается, отчетливо впечатывается каждой ужасной деталью: неровные, словно отлитые из грубого нешлифованного металла, щитки на теле твари, выступающие между ними участки тонкой сероватой кожи и водянистая плоть за ними, сжелта-дымчатое крыло с ободранным краем, сквозь которое Кейт видит выгнутое в позвоночнике тело матери. Во рту ее шевелится что-то такое же серовато-жидкое и жирное, а из-под вывалившегося из орбиты осклизлого глазного яблока торчит пошевеливающийся хвостик. И тогда Кейт дергается, насколько может, вперед, нанизывая себя на яйцеклад, надеясь, что острие врежется прямиком в сердце. У нее не получается. Тварь стрекочет и отдергивает брюхо назад, не желая нанести "инкубатору" смертельную травму. Однако мозг снова переклинивает от боли; это снова освобождает Кейт от Пустоты, а значит, и от осознания реальности. Потом - Отчаяние и почти Безумие, когда она ощущает живых существ, перетекающих под отстающей кожей, тычущихся в кости, как щенки - в брюхо матери, чавкающих подгнивающей плотью. Ей страшно, и потому, чтобы забывать о них, когда причиняемой ими же боли оказывается недостаточно, она грызет собственный язык, превращая его в кровавую измочаленную тряпку. Раны гноятся, живот раздут из-за залившейся в полость крови и копошащихся личинок. Заражение крови отправляет ее в лапы лихорадочного бреда, и Кейт почти нескончаемо видит личинок, выползающих из глазницы матери. Бред тоже оказывается Пустотой. А потом приходит Эрик. С шумом, огнем и выстрелами. С падающими в жижу глянцевито-черными телами тварей. С доносящимися откуда-то издалека и уж конечно не имеющими к ней отношения словами: "Здесь живой. Ребенок, девочка. Заражена, вторая стадия. Кошмарно. Добить ее?" и ответом: "Подожди. Еще есть шансы". Личинок удаляют прямо в машине, пока горит улей вместе со всем старым заводом, который заняли твари. В сознание она приходит уже после, и то ненадолго, только чтобы увидеть человека, отмывающего руки резко пахнущей голубой жидкостью. У него пальцы доктора и одежда солдата. "Понимаешь, мы побеждаем не тогда, когда убиваем вторженцев, - говорит он кому-то. - Мы побеждаем, когда спасаем людей". Потом - она растет в хорошем платном интернате, убежденная в том, что вместе с родителями попала в жуткую автомобильную аварию, где только она и выжила. В память об "аварии" - узловатые косые шрамы и тяжелое обучение тому, как ходить и говорить. В память о родителях - дом, который достается ей по наступлении восемнадцатилетия. А зудящим пятном в памяти - человек в одежде солдата и с руками доктора. Она проводит целое расследование - и узнает, что аварии не было. А уже потом, еще не найдя его - вспоминает все, что заставил ее забыть психолог-гипнотизер. И только желание найти человека, который спас ее, не позволяет Кейт сойти с ума. А потом она все-таки находит Эрика Уэста и даже не просит, а заставляет его принять ее на службу в подразделение. - Здесь не место для мести, - говорит ей Эрик. Тогда она отвечает, что помнит о том, что он сказал кому-то в машине - и с этого момента становится сотрудником подразделения. Теперь она знает, что у Зла есть идентификационный номер и рабочее название "Ихневмониды", теперь она знает, что ими вторженцы не ограничиваются, и теперь она сама иногда спасает людей - но от этого не легче. Потому что кое-что не изменяется: за Болью следует Пустота, а за Пустотой - новая Боль. Поэтому нужно действовать - не важно как, не важно, насколько правильно, и неважно даже, зачем - главное, не останавливаться и не оборачиваться. Кейт порой самой себе напоминает попавшего в капкан зверя, от безнадежности грызущего собственную лапу - уже не затем, чтобы освободиться, а просто чтобы боль, настоящая и реальна, заглушила тягучее, сводящее внутренности судорогой осознание собственной медленной смерти, абстрактное и неумолимое. Именно поэтому - чтобы получить право хоть ненадолго забыть о Пустоте - она бежит вперед и вперед, причиняя боль то себе, то другим. И даже сейчас, забывшись на автомобильном сидении беспокойным сном, Кейт продолжает свое бегство.