"Я к тебе иду"

Глеб сидел на диване и курил. Ему все три недели, прошедшие после смерти Вадима, хотелось только спать и курить. По сути, младший с головой окунулся в теплые объятия апатии и депрессии. Вот и сейчас, только проснувшись и докурив до половины сигарету, Глеб опять хотел уснуть. Хотя бы потому, что во сне все было, как раньше. Вдруг из табачного полузабытья Самойлова вырвали шаги, раздававшиеся в прихожей. И судя по деловитому топоту, это был явно не вор. Казалось, что ночной гость неплохо знал квартиру – шаги переместились на кухню, потом в прихожую, потом в ванную, потом снова в прихожую, словно кто-то осматривал жилище Глеба, проверяя, все ли в порядке. У Самойлова по позвоночнику прокатилась волна ледяных мурашек. Хотелось заорать, спрятаться под одеяло и убежать отсюда подальше одновременно, но тело, будто парализовало, а крик застыл комком в горле. Зато Глеб ощутил, что у него без всяких косметических средств дыбом встают волосы. Из прихожей топот начал перемещаться в сторону комнаты – младший застыл, боясь даже дышать. В этот момент он ощутил себя персонажем очередной страшилки из Интернета или героем дешевого ужастика. Шаги замерли у порога комнаты, и Глебу показалось, что на него пристально смотрят. Внутри все скукожилось еще сильнее, а в мозгах всплыл совет все из тех же интернетовских страшилок – если предполагаешь, что знаешь сущность, попавшую к тебе в дом, то попробуй заговорить с ней или позвать ее по имени. Самойлов облизнул резко высохшие губы, поднес дрожащей рукой сигарету ко рту и, глубоко затянувшись, несмело позвал почти шепотом: - Вадик… Нечто, стоявшее у порога, тяжело вздохнуло, и Глеб услышал, как оно развернулось на носках и пошло к входной двери, а потом шаги послышались в подъезде и затихли так же внезапно, как и появились. Сон к младшему в эту ночь так и не пришел. После того, как часы вытянулись в струнку, показывая шесть утра, Глеб с тяжелой головой принялся собирать вещи – нужно было ехать на гастроли. Разумеется, одногруппники Самойлову не поверили, хотя по нему было заметно, что он не пьян. Единственный проникшийся, или сделавший вид, что проникся – Валера, посоветовал после возвращения вызвать батюшку, а пока перестать забивать себе голову. - Так и свихнуться недолго. Я все понимаю, тебе плохо, но не грузись так, - Аркадин похлопал Глеба по плечу и отправился устраиваться в купе. Вымотанный бессонной ночью и выступлением Самойлов без сил плюхнулся на кровать в гостиничном номере и уснул. В тревожном сновидении он искал Вадима, звал его, но никак не мог найти. А потом он резко проснулся, дотянулся до пачки, вышел на балкон и закурил. Голова гудела, как электроподстанция, а в ней змейкой ползала мысль: «Почему погиб Вадик? И почему так не хочется его отпускать? Почему хочется, чтобы он навсегда остался рядом? Ведь прошло уже пять лет с распада «Агаты Кристи», и уже появилась привычка жить отдельно от старшего брата». Задумавшись, он почти обжег пальцы сигаретой, но встрепенулся, плюнул, выматерился и ушел обратно в мягкие объятия постели. Глебу снова снился тот же сон, но где-то на краю подсознания младший услышал долгожданный голос Вадика: - Глеб, где ты? Глеб, я к тебе иду! - Вадик! Вадик! – Глеб бежал на голос, не разбирая дороги, задыхаясь от непривычки, - Вадик, я уже бегу! – младший резко проснулся, обиженно фыркнул и чуть не поседел, когда услышал в ночной тишине уже знакомы топот и вполне реальный голос брата: - Глеб, где ты? Глеб, я к тебе иду! - Мама! – пискнул Самойлов и, стараясь не шуметь, заполз под кровать. Дверь открылась, и в щели между одеялом и полом младший увидел знакомые ботинки – те самые, в которых похоронили Вадима. - Глеб, где ты? Глеб, я к тебе иду! – вблизи голос старшего трансформировался в хищный, требовательный полухрип. - Ёб твою мать… - прошептал Глеб, когда понял, что «это» не собирается уходить. Наоборот, покойник прошелся по номеру, заглянул на балкон, вернулся, взял с тумбочки пачку сигарет, поднес к носу, шумно вдохнул запах, как служебная собака, которой нужно взять след и снова начал кружить по номеру. Самойлов до последнего надеялся, что «это» - не Вадим. Однако, присмотревшись, он с ужасом опознал в «госте» старшего. Только с видом типичного покойника из ужастиков: бледная, почти белая кожа, хищно заострившиеся черты лица, темные круги под глазами и радужки глаз, покрытые полупрозрачной пленкой. Глеба передернуло от увиденного – он твердо понял, что если Вадим его найдет, то ничего хорошего от этого не будет. - Глеб, где ты? Глеб, я к тебе иду! - Уйдиуйдиуйдиуйдиуйди! – как мантру, одними губами шептал Самойлов. Мертвый Вадим, словно услышав его, недовольно что-то пробурчал себе под нос и вышел. А Глеб так и застыл под кроватью, не найдя в себе сил даже вылезти оттуда. Там же от перенапряжения он и отключился. Утром младший снова проснулся от топота в номере. Он продрал глаза, но вместо ботинок, запачканных землей, увидел черные махровые шлепанцы, явно принадлежавшие Снейку. - Глеб, пидарас ты старый! Где ты, алкаш ебучий!? – в голосе барабанщика слышалась не столько злость, сколько испуг. - Что? – Самойлов высунул голову из-под кровати. - Костя… - выдохнул Хакимов. Даже невооруженным близоруким взглядом было заметно, что его трясет. - Что Костя? - Он умер. Точнее, его утром нашли в постели мертвого, - Змей плюхнулся в кресло, стоявшее рядом с ним. - Не понял, - Глеб вылез и отряхнул с себя пыль. - Пошли, покажу, - барабанщик махнул рукой в сторону двери. Бекрев был действительно мертв. Он лежал на кровати с открытым ртом, будто пытался закричать, с широко открытыми от ужаса глазами и весь седой, как лунь. От увиденного у Глеба волосы встали дыбом. Ноги резко подкосились, и он схватился за Снейка. - Ты чего? - Дим… - почти прохрипел Самойлов, у которого резко пересохло в горле от страха и воспоминаний от прошедшей ночи, - Дим… Это – Вадик… Вадик нашел его…