Начиная жить

Время летело все быстрее. Промелькнул ноябрь, наступила вторая неделя декабря, и впереди замаячило Рождество. Однажды утром, зайдя в гостиную в поисках Терезы, Гарри заметил на доске объявлений новую заметку. Чуть ниже нее висел список, который уже начал заполняться. Прочитав объявление, Гарри узнал, что в список должны были внести себя все студенты, которые собирались остаться в Академии на каникулы. Гарри немного скучал по Джо, но возвращаться в Ночной квартал на Рождество не хотел. Он знал, что этот праздник Джо будет проводить со своей семьей, и больше не собирался коротать рождественскую ночь в одиночестве. Академия впервые давала ему шанс по-настоящему ощутить дух Рождества, встретить его вместе с другими детьми — разве Гарри мог отказаться от такой возможности? Поэтому он сразу решил, что останется здесь, даже если Тереза, Бэн и Жан разъедутся по домам. Он ожидал, что к Рождеству Академия почти вымрет — и действительно, большая часть постоянных учеников, проводивших здесь почти десять месяцев из двенадцати, на каникулы разъехалась по домам. А вот ребята с курсов, к его удивлению, почти все приняли решение остаться. Будь у Гарри семья, и он отдал бы все на свете, чтобы провести Рождество рядом с ней. Но, должно быть, его сокурсники больше хотели встретить праздник в кругу ровесников и, как сказал Бэн, «по-настоящему оторваться», чем провести тихий семейный вечер дома. Так, сам Бэн был весьма опечален тем фактом, что родители настойчиво звали его домой. С одной стороны, он был рад повидаться и с ними, и с многочисленными родственниками, которые должны были приехать в гости. С другой — хотел встретить Рождество с новыми друзьями. — В Академию я больше не вернусь, — сказал он Гарри, пожимая плечами, — а отмечать Рождество с семьей буду еще тысячу раз. Тереза, конечно, тоже приняла решение остаться. Ее отец никак не прокомментировал это, а мать прислала несколько писем, после прочтения которых Тереза некоторое время выглядела задумчивой и даже грустной, но своего решения не изменила. — Они хотят, чтобы это Рождество было таким же тоскливым, как и все предыдущие! — насмешливо сказала она Гарри. — Ха! Да это будет лучший праздник в моей жизни! Ее наигранное веселье не обмануло его — голос подруги слегка дрожал, а ее улыбка получилась откровенно натянутой, но Гарри сделал вид, что ничего не заметил. Он знал, что Тереза хотела бы встретить Рождество рядом с матерью, но нежелание видеть отца перевешивало. Дома ее ждало его вечное недовольство, зимние балы, о которых Тереза отзывалась с отвращением (мол, там ей нужно было лишь стоять в уголке с неизменной, будто приклеенной улыбкой, танцевать со всеми желающими да поддерживать беседу с престарелыми тетушками) и встречи с напыщенным кузеном Димитаром. Гарри подозревал, что этих встреч она боялась даже больше, чем недовольства отца. На самом деле, Димитар был ей и не кузеном вовсе — так, дальним родственником по отцовской линии. Все говорили, что он подает большие надежды. Пару раз и отец обмолвился, что Димитар — неплохая партия, и с тех пор Терезе казалось, что он всерьез рассматривает возможность их помолвки. Тем более, что кузен был бы совсем не против, а мнение Терезы ее отца не интересовало никогда. Димитар был старше Терезы на три года, считался лучшим учеником Дурмстранга на своем курсе и любил, приезжая, часами рассказывать ей о своих успехах — хотя разговоров с ним Тереза всячески избегала. Еще и потому, что, рассказывая, Димитар будто случайно прикасался то к ее руке, то к плечу, то ненароком задевал колено — а его глаза смотрели жадно и голодно. Должно быть, все это пугало Терезу до смерти — и, зная ее, можно было не сомневаться, что за этот страх она ненавидит Димитара вдвойне. — Если отец захочет, чтобы я вышла за Димитара, мне придется уйти из дома, — тихо и обреченно сказала она однажды. — Я вышла бы за любого, но только не за него. Да он мой кузен, в конце концов!.. — на последних словах ее голос стал выше, и Гарри осторожно положил руку ей на плечо. Тереза взглянула на него почти удивленно, будто совсем забыла о его присутствии. — А, не бери в голову, — сказала она с нервной улыбкой. — Говорю ерунду… Гарри покачал головой. Он знал, что она говорит серьезно: он узнавал эту опасную, болезненную решимость, родившуюся из безнадежности. Однажды такая решимость заставила уйти из дома его самого. — Если что, тебе всегда есть, куда пойти, — произнес он негромко. — Я уверен, Джо разрешит тебе остаться. Глаза Терезы расширились. Она сглотнула, а потом испуг в ее взгляде вдруг сменился странным чувством, похожим на облегчение, и она порывисто обняла Гарри. — Спасибо, — сказала она тихо. — Я знала, что ты понимаешь. — Она помолчала и добавила шепотом: — Я никогда не выйду за него. Гарри неловко обнял ее в ответ. — Ты никогда не выйдешь за него, — пообещал он. Если бы потребовалось, он повторил бы это отцу Терезы в лицо. Гарри долго думал, что подарить Джо на Рождество. Для своих друзей и знакомых из Академии он по каталогу заказал небольшие подарки и сладости, а вот с Джо дело обстояло сложнее. Раньше они никогда не обменивались подарками, но на этот раз Гарри хотелось послать ему хоть что-нибудь — в благодарность за все, что Джо для него сделал. Вот только подарить ему коробку шоколадных лягушек было бы просто смешно, а на что-то серьезное — книгу или артефакт, которые могли бы заинтересовать Джо по-настоящему — у Гарри никогда не хватило бы денег. К счастью, во время одной из прогулок у реки его взгляд зацепился за растение, которое пряталось в тени кустарников и деревьев и в одном месте почти полностью закрывало спуск к воде. Кажется, это была разновидность бамбука — но по характерной форме листьев Гарри определил, что она относится к магическим видам. Он точно помнил, что во время учебы что-то похожее уже попадалось ему на глаза в одном из справочников. Короткое сканирование подтвердило, что в побегах растения содержится магия, и вечером Гарри обложился справочниками по Гербологии, чтобы выяснить, что именно нашел. Гербологию в Академии не выделяли как отдельный предмет — она шла лишь в курсе Зелий. Каждое растение рассматривалось в первую очередь с точки зрения того, как оно может быть использовано и насколько полезно или вредно для магов. При желании, каждый ученик мог взять дополнительные уроки Гербологии, но желающие находились редко. Но, несмотря на то, что Зелья и Гербология были объединены, учебники по ним были разными. К своему учебнику Гарри прикасался всего несколько раз — о тех растениях, которые часто использовались в зельях, он знал и так, а остальные его почти не интересовали. Но теперь он внимательно просмотрел каждую страницу и после недолгих поисков наткнулся на фото, где было изображено найденное им растение. «Саза веерная (от латинского Sasa palmata) — один из наиболее зимостойких видов бамбука. Обладает ярко выраженными магическими свойствами. Используется в зельях, повышающих сопротивляемость магии, и в большинстве ментальных зелий; высоко ценится в колдомедицине как важный компонент мощных обезболивающих составов. Применяется при создании сильнодействующих наркотических средств», — прочитал он. В книге говорилось, что собирать растение лучше всего зимой, при лунном свете, и что больше всего ценятся его листья, растущие ближе к верхушке. Поэтому в одну из ночей Гарри совершил вылазку на берег и, тщательно сверяясь с книгой, нарвал целую охапку листьев. Позже он высушил их, упаковал так, чтобы они не повредились в дороге и не растеряли своих свойств, и на Рождество отправил посылку Джо, приложив к ней письмо с поздравлениями. Рождество прошло весело и беззаботно — так, как Гарри и мечтал. Еще за несколько дней до него Академия преобразилась. Благодаря преподавателям и рабочему персоналу все спальни, гостиная, столовая и даже коридоры приобрели праздничный вид. В гостиной появилась огромная пушистая ель, увитая гирляндами и украшенная огромными шарами; ее венчала большая сияющая звезда. Стены украсились морозными узорами, какие обычно бывают на окнах — только прикоснувшись к ним, можно было понять, что все это — лишь качественно наложенная иллюзия. Массивные люстры погасли: вместо них под потолком появились сотни, тысячи заколдованных свечей. Они парили в воздухе, испуская мягкое, волшебное свечение, и создавали ощущение какой-то удивительной сказочности. Гарри смотрел на все эти приготовления с раскрытым ртом. Он, конечно, видел, как волшебники украшают свои дома к Рождеству, но всегда был лишь случайным свидетелем — например, когда замечал в окнах праздничные гирлянды или силуэты нарядных, уже украшенных к празднику елей. Или с завистью наблюдал за тем, как матери в спешке покупали подарки для своих детей и просили продавцов завернуть их в красивую оберточную бумагу. Или же стоял, прислонившись к окну, и смотрел на стайку ребятишек, осторожно несших домой коробку с шарами. Но он сам никогда не был частью всего этого. В прошлое Рождество Джо притащил в магазин маленькую елочку, установил на первом этаже, сбоку от стеллажей с зельями, и позвал Гарри наряжать ее. В те короткие счастливые минуты Гарри ощущал настоящий восторг — и был старику за это по-настоящему благодарен. Пожалуй, этот поступок Джо тронул его даже больше, чем вся его ежедневная забота, ворчливые укоры, когда Гарри болел, и подносы с едой у кровати, которые занедуживший Гарри находил, просыпаясь. Потому что Джо, понятное дело, вовсе не должен был заботиться о том, чтобы его подопечный тоже ощутил атмосферу праздника — но он постарался создать ее в магазине хотя бы частично. И все равно это было не то. Потому что на само Рождество Гарри остался один. Потому что ночью, когда все веселились, разворачивали подарки, резали праздничную индейку, он чувствовал себя до ужаса одиноко. Покинутым, брошенным, никому не нужным… Мальчиком, который должен был умереть давным-давно. Тогда ему действительно казалось, что это правда. В конце концов, во всем этом мире не было ни одного человека, который любил бы Гарри. Никого, кому он был бы дорог. Как будто много лет назад, в ту роковую ночь Хэллоуина, Гарри избежал уготовленной ему судьбы лишь по нелепой случайности. И эта самая судьба не готовила ему в жизни ничего хорошего — просто потому, что больше он словно и не существовал. И вот теперь не было ни разочарования, ни холодного, пугающего одиночества. Были веселые лица вокруг, завернутые в шуршащую бумагу подарки, накрытый к празднику стол — на нем в огромных вазах стояли еловые ветви, в лапах которых горели маленькие волшебные огоньки. А c потолка хлопьями падал наколдованный снег — он выглядел совсем как настоящий, вот только не был холодным на ощупь. Герр Шварц поздравил учеников с наступающим праздником, пожелал всем приятного вечера и отправился домой, где его, должно быть, ждала семья. Так поступили многие преподаватели: Гарри заметил, что некоторых из них вообще не было на ужине — например, фрау Вернер или доктора Ланге. Но часть профессоров — те, кто не были обременены семьей — остались и весь вечер развлекали детей. Для тех, кто решил провести Рождество в Академии, была подготовлена целая праздничная программа — так, после сытного ужина всех студентов отвели в расширенную с помощью магии классную комнату, где они около часа наблюдали яркий и зрелищный спектакль. Его исполняли специально приглашенные из берлинского театра актеры. До сих пор Гарри даже не догадывался, что у магов тоже есть свои театры — и был удивлен, насколько волшебные спектакли отличаются от маггловских. Должно быть, если бы волшебники однажды решили снять кино, их фильмы поражали бы своими спецэффектами — потому что даже обычный спектакль они превратили в завораживающее, потрясающее воображение действо. После спектакля наступил черед конкурсов, затем на улице перед Академией был запущен роскошный фейерверк, посмотреть на который пришли и жители расположенного за рекой поселка, а потом профессор Нойманн отвел всех учеников в гостиную, напомнил, что ночью им не следует покидать пределы своих комнат и, к радости Гарри, ушел. В гостиной играла музыка, с потолка сыпался все тот же наколдованный снег, на столиках были расставлены подносы с напитками и легкие закуски. Гарри взял три стакана с пуншем, подумав, захватил тарелку с тарталетками и отлевитировал все это в сторону диванчика, который оккупировали его друзья. Жан поймал свой стакан прямо в воздухе и подмигнул Гарри. Тереза расслабленно улыбнулась, беря тарелку со сладостями и осторожно опуская ее на колени. Между ней и Жаном было свободное место, оставленное для Гарри, и он с удовольствием опустился туда и блаженно вытянул ноги. Время близилось к часу ночи, и, несмотря на радостное возбуждение, Гарри против воли почувствовал некоторую сонливость. Глоток пунша приятно согрел горло; удерживая в пальцах стакан и стараясь, чтобы в него не попадал наколдованный снег, Гарри огляделся. Некоторые студенты танцевали. Кто-то, разбившись по группкам, вел приглушенные разговоры, а из других углов, напротив, раздавались взрывы смеха. Полина Савельева и Аглая Шмидт, смеясь, подпевали льющейся из приемника песне. Тереза съела тарталетку, тоже повертела головой по сторонам, и Гарри, догадавшись, чего ей хочется, пригласил подругу танцевать. После нескольких танцев у него сбилось дыхание, но настроение взлетело еще выше, чем раньше. Окончательно выбившись из сил и передав Терезу Жану, который плавно и непринужденно — будто по бальному залу — повел ее по гостиной, Гарри опустился на диван, наблюдая за танцующими друзьями. Иногда он немного завидовал и Терезе, и Жану, которых танцам обучали с самого детства — такими красивыми и легкими были их движения. Тереза говорила, что все дело в практике. Как и в зельях. Вспоминая свои первые, неудачные составы, Гарри склонен был ей поверить. В конце концов, зелья действительно начали даваться ему далеко не сразу. Наконец Жан привел смеющуюся Терезу и галантно усадил ее на место, будто они и в самом деле были на каком-то приеме или званом вечере. — Леди устала, — с улыбкой сказал он Гарри. — Леди пожелала отдохнуть. Несмотря на лингвистический артефакт, в его голосе Гарри чудился какой-то гортанный французский акцент. Голос Жана всегда был мягким, будто бы вкрадчивым, и его улыбка тоже была мягкой и подкупающей. Гарри против воли улыбнулся в ответ «Леди» с аппетитом уплетала тарталетки, отбросив за спину темные волосы, а Жан сел на диван рядом с Гарри, подогнул под себя ногу и принялся мурлыкать под нос какую-то песенку. Пел он на французском — и, должно быть, действие артефакта на музыку не распространялось, потому что Гарри не понимал ни единого слова. Он прикрыл глаза, откинулся на спинку дивана и чувствовал спокойное, тихое счастье — пение Жана, веселая, умиротворенная Тереза, в которой Гарри впервые не чувствовал ни капли грусти или усталости, стакан с остывшим пуншем и негромкая, уже затихающая музыка — сейчас ему больше ничего не было нужно. Сидящие по близости Луи Кастро и Хейли Броклхерст оживленно говорили о квиддиче, и Гарри против воли начал прислушиваться к их разговору. С тех пор, как он поучаствовал в нескольких товарищеских матчах в Академии, он по-настоящему увлекся этой игрой. Гарри доводилось играть на позициях ловца, вратаря и охотника. Он неплохо защищал кольца, хотя быть вратарем ему не понравилось — он не хотел всю игру быть привязанным к одному месту. В полетах Гарри в первую очередь любил чувство ошеломляющей, всепоглощающей свободы — а невозможность даже разогнаться как следует мешала не то что погрузиться в него без остатка, но и просто ощутить его. А вот позиции ловца и охотника нравились ему почти одинаково сильно. Будучи ловцом, Гарри мог выписывать в воздухе любые фигуры, отлетать от поля на любое расстояние, а потом нестись на огромной скорости к маленькой, расплывчатой золотой точке, пока ветер свистел у него в ушах и бешено бил в лицо. Зато как охотник он в полной мере чувствовал, что квиддич — это командная игра, и быть частью команды оказалось неожиданно здорово. Гарри против воли принялся размышлять об известных квиддичных командах и даже задумался, светит ли ему будущее квиддичного игрока. Например, он с удовольствием состоял бы в британской сборной. Все говорили, что у Гарри талант к квиддичу — стало быть, он вполне мог тренироваться до шестнадцати-семнадцати лет, а затем попытать удачи на отборочных испытаниях. С британской сборной мысли Гарри плавно перешли на Чемпионат мира по квиддичу, о котором он читал в газетах прошлым летом, и в этот момент Жан вдруг сказал, будто угадав, о чем он думает: — Как жаль, что ты не видел прошлогодний Чемпионат… Его пение оборвалось раскатистым, грассирующим «р», и, хотя Гарри больше не слышал плавной, легкой мелодии, казалось, будто песня Жана все еще звучит у него в голове. — Конечно, Франция не вышла в финал, но игра Канады с Шотландией была по-настоящему жаркой. До последней минуты не было ясно, кто победит. На следующий Чемпионат мы обязательно должны пойти вместе, — добавил он, глядя на Гарри, потом повернулся к Терезе. Гарри рассмеялся: — Да ведь до него осталось целых три года, — но согласно кивнул. Он прикинул, что вполне сможет накопить денег на билет, и в воображении тут же замелькали яркие, завораживающие картинки. Тереза тоже оживилась. — Надеюсь, родители отпустят меня с вами, — сказала она радостно. Затем выражение ее лица стало кислым. — Тем летом мы ходили на игры всей семьей. Приходилось вести себя прилично и не позорить семью, — видно было, что она передразнивает кого-то. Должно быть, отца. — И ладно бы это была только одна игра, но мой кузен, Бернат, попал в сборную и присылал нам приглашения почти на все матчи, в которых участвовал. А вы ведь знаете, что Болгария тогда едва не вышла в финал, — Тереза скривилась. Должно быть, тем летом она от всей души желала сборной своей страны проигрыша. О квиддиче тогда говорил каждый второй, и Гарри часто слышал рассуждения о том, что сменившая состав болгарская сборная играет на удивление хорошо. Болгария проиграла, когда от финала Чемпионата ее отделяла лишь одна игра — ловец шотландской сборной поймал снитч и тем самым определил исход матча. Затем Шотландия разбила Уэльс и вышла в финал, где после долгой и напряженной игры победила Канада. О ходе игры можно было узнать из газет — и, хотя тогда Гарри еще не до конца разобрался в правилах квиддича, статьи о Чемпионате читал с интересом. — Твой кузен играет в сборной? — спросил Жан, подаваясь вперед. Его глаза вспыхнули. — И ты молчала? Тереза раздраженно дернула плечом. — Бернат мой дальний родственник, — сказала она, фыркнув. Гарри успокаивающе сжал ее руку. — Я и видела-то его всего раз в жизни. Его взяли в команду прошлой весной, когда новый тренер вышвырнул старого загонщика, и… — Погоди, Бернар Волчанов — твой кузен?! — воскликнула Хейли Броклхерст. Она сидела неподалеку и, видимо, слышала часть беседы. Вопрос Хейли получился неожиданно громким и невольно привлек всеобщее внимание. Заметив направленные в их сторону взгляды, Тереза поджала губы. — Вот это да, — изумленно произнесла Полина, подходя ближе, — я думала, вы однофамильцы. Вместе с ней к их диванчику подошло еще несколько ребят. Среди них был и Пауль фон Круа, который не так часто снисходил до общения Гарри с его друзьями. Гарри мало рассказывал о себе — Бэн, Тереза и Жан знали лишь, что он сирота, живет и работает в Ночном квартале и никогда не видел своих родителей. Он не делал из этого секрета, но вовсе не стремился к тому, чтобы его историю (в которой, конечно, не было ни слова о мальчике по имени Гарри Поттер), услышали все. Вот только Бэн некстати начал расспрашивать его за завтраком, и те ребята, которые сидели поблизости, слышали их разговор. Этан Уоррингтон тогда только хмыкнул, чем заслужил от Терезы неприязненный взгляд, а Пауль какое-то время пристально, с легкой долей презрения рассматривал Гарри, а затем начал его избегать. Джо был прав — в Академии никто не посмел бы и заикнуться о том, что Гарри грязнокровка или живет в не самом популярном месте — преподаватели никогда не стали бы молча смотреть, как один студент оскорбляет другого. Как-никак, почти все ученики платили за обучение большие деньги — и их родители выкладывали галеоны не только за хорошее образование, но и за то, чтобы детям комфортно жилось. Презрение Пауля и его молчаливое игнорирование не сильно трогали Гарри, хотя, конечно, поначалу ему было неприятно. Но Гарри был не таким человеком, чтобы ощущать себя не в своей тарелке из-за чьего-то негативного отношения. Тем более — долго переживать по этому поводу. Не с его опытом. Пауль не пытался создавать ему неприятности — а значит, все это было чепухой, не стоящей внимания. — Однофамильцы, — хохотнув, сказал Пауль. — Да всем известно, что Волчановых в Болгарии — пруд пруди, и все они — родственники. Пусть и дальние, — добавил он, взглянув на Терезу. — Все равно это связи, и они куда крепче и полезнее любого делового партнерства, — его тон был таким знающим, что Гарри скривился. Тереза поймала его взгляд, и они коротко улыбнулись друг другу. Гарри знал, что Пауль — немец, происходящий из знатного, прославленного рода, корни которого уходили в Венгрию. Дом Круа был известен как в магическом, так и в маггловском мире, и его представители остались на страницах истории почти всех европейских государств. Они были принцами, герцогами и епископами, кардиналами и князьями… Пауль любил рассказывать о своей семье — и, конечно, если его спрашивали, охотно подтверждал, что относится к тем самым Круа и что его дедушка — председатель Инаспо. Должно быть, Пауль заметил улыбку Гарри, потому что посмотрел на него негодующе. Его губы дрогнули, будто он проглотил готовое сорваться с языка оскорбление. Несколько секунд он не отводил глаз от лица Гарри, а затем произнес, тщательно взвешивая слова — видимо, все же не смог сдержаться: — Паркер, мои слова кажутся тебе смешными? — его тон был безукоризненно, почти издевательски вежливым. — Может, ты имеешь другое мнение и можешь рассказать что-то о родственных связях? Что-то интересное, — добавил он мягко. Лицо Терезы побледнело от негодования, и она села прямо, как струна. Намек на то, что Гарри сирота, был ясен. Как и на то, что — по мнению Пауля — он не представляет собой ровным счетом ничего. Пустое место. Грязнокровка из Ночного квартала, ну как же. В гостиной повисла тишина. Жан нахмурился и подался вперед. Гарри вздохнул. В другое время он, скорее всего, никак не отреагировал бы на слова Пауля — он как никто другой знал, что таких людей выводит из себя сама возможность того, что кто-то смеет их игнорировать. Но они были произнесены здесь и сейчас, в гостиной, где собрались все однокурсники Гарри, поэтому он не мог просто промолчать. Тогда, чего доброго, Тереза не сдержалась бы и ответила Паулю сама — а уж этого Гарри хотел меньше всего на свете. — А ты сам видишь в них что-то смешное? — уточнил он, выдавив из себя примиряющую улыбку — на этот раз она и вправду предназначалась Паулю. — Иначе почему ты решил, что мое веселье относилось именно к тебе? Гарри вовсе не собирался раздувать конфликт — он наоборот попытался погасить его, но слова, брошенные почти наобум, вызвали странную реакцию. На лицах ребят, столпившихся возле Гарри и его друзей, появились улыбки, кто-то широко распахнул глаза, Полина вообще прижала ко рту ладонь и выглядела порядком испуганной. Гарри потребовалось некоторое время, чтобы понять — его ответ приняли за издевку. Насмешку над Паулем — что-то вроде «заметь, ты сказал это сам». Понятное дело, ничего такого Гарри не имел в виду. Может, он и рад был бы уметь настолько выворачивать чужие слова, чтобы они выглядели смешными, и вкладывать в свои двойной смысл — но по натуре своей был слишком прямым человеком для того, чтобы вить словесные кружева. Жизнь на улице не учила этому, а время, проведенное с Джо, еще не изменило его настолько. В этом плане Гарри всегда завидовал Боргину, каждое слово которого, казалось, имело второе дно, — и в то же время злился, пытаясь разгадать подтекст. Имея дело с ровесниками, Гарри скорее ударил бы собеседника за нанесенное оскорбление или заколдовал его, чем выдумывал бы какие-то изощренные издевательства. Но вряд ли сейчас у него были шансы убедить в этом окружающих. Пауль открыл рот и закрыл его. На щеках мальчика проступили бледно-розовые пятна. Он сощурился и хотел было сказать что-то резкое, но Гарри не дал ему вставить ни слова. У него было несколько секунд, чтобы решить, что делать дальше, и Гарри сделал выбор. Отношения с Паулем не складывались с самого начала — нечего было и надеяться, что они когда-нибудь изменятся к лучшему. А вот отношения с другими ребятами волновали его — и Гарри вовсе не собирался «идти на попятную» (как обязательно решили бы однокурсники), мямлить и пытаться объяснить Паулю, что тот неверно понял ситуацию. — Ну, а если уж ты так считаешь, то мой ответ тебе точно не нужен, — добавил Гарри, пожимая плечами — теперь он нарочито старался говорить легко и чуть насмешливо. — Ты его уже дал. Да и потом, ведь вряд ли я скажу что-то интересное, правда? Жан не сдержал смешок. Лицо Пауля, поначалу ставшее растерянным, потемнело. Он резко отвернулся, отошел на несколько шагов, потом все же обернулся и посмотрел на Гарри почти с ненавистью. — Осторожнее, Паркер, — сказал он негромко и зло. И вышел из гостиной. Гарри даже подивился его выдержке, потому что дверь не хлопнула — закрылась медленно и плавно. Тереза тихо засмеялась. — Индюк, — шепотом сказала она Гарри, но он готов был поклясться, что она специально не стала сильно понижать голос. И Жан, и Хейли, и Полина, и остальные ребята, которые собрались вокруг, расслышали ее, и по гостиной раздалось еще несколько смешков. Гарри заметил, что некоторые смотрят на него с удивлением — будто они не ожидали, что он осмелится задеть Пауля, ответить на его издевку. Но, честно говоря, Гарри было плевать на все его родственные связи, включая прославленного дедушку — и он вовсе не думал, что сделал что-то особенное. Если не считать того, что ему едва ли не впервые в жизни удалось сориентироваться и сказать именно то, что следовало. Пожалуй, во всей этой ситуации был лишь один плюс — Тереза снова повеселела, позабыв и про свою семью, и про матчи, в которых участвовала сборная Болгарии. Она съела последнюю тарталетку, потом положила голову на плечо Гарри, прикрыла глаза и умиротворенно вздохнула. А Жан широко улыбнулся Гарри, призвал для них еще по бокалу пунша и снова принялся насвистывать какой-то веселый мотивчик. И тогда Гарри подумал, что это лучшее Рождество в его жизни.