Тёмное сердце

Она крадётся, не заботясь о том, чтобы не оставлять следов. Сломанные ветки, примятые листья, отпечатки босых ног на мягкой после дождей почве – пускай. Пускай найдут, пускай догонят! Ей всё равно, лишь бы успеть спустить тетиву до того, как мушкет громом и огнём разорвёт ей грудь. Ступает широкими шагами, но привычно мягко. Хотела бы шуметь, чтобы он боялся и бежал, да не получается: слишком хорошо отец научил её сливаться с лесом. Одинокая слеза срывается с ресниц, и Покахонтас резким широким движением стирает её. Время слёз ушло – настало время отмщения. Пальцы сводит судорогой на рукояти лука – исцарапанной, расцвеченной пятнами крови. Чья то кровь: бледнолицых ублюдков или кого-то из её племени? Это нехорошо и нечестно, что кровь у всех людей – хороших и плохих, честных и лживых – одинаково красная, одинаково густая, одинаково хорошо впитывается в землю и траву, оставляя страшные алые метки. Она видела, какая кровь у отца, и у старого шамана, и у ребёнка, которого насквозь прошило кусочком металла. И такая же кровь была у моряков и того старого толстого вождя бледнолицых. Такая же кровь пропитала её платье, слиплась колтуном на волосах, полосами легла на руках и ногах. Такая же кровь, должно быть, течёт и в его жилах. Но это ей ещё только предстоит узнать. Он останавливается у самой кромки воды, зачёрпывает пригоршнями воду, жадно пьёт. Ей не нужно смотреть – она слышит, она чувствует. Она подбирается ближе. Смятое оперенье стрелы по-дружески покалывает кожу руки, и Покахонтас недобро усмехается: вот её единственный друг, последняя надежда. Только и осталось веры в опасно поблёскивающий наконечник и тугие серые перья. Девушка бесшумно выходит на открытое место, бесшумно переступает с ноги на ногу, выбирая положение понадёжнее. Она не производит ни звука, но Джон всё же вздрагивает и оборачивается. Должно быть, её выдала густая боль, которая не рассеивается по лесу, и запах крови, что истекает из её ран, и шлейф горько-терпкого дыма, что протянулся за ней от самого пепелища, которое она когда-то звала домом. - Покахонтас… Он делает шаг к ней, и ему вторит едва уловимый треск натягивающейся тетивы. Ненависть клокочет в ней, превращая всё её нутро в вулкан, способный испепелить его, её и, кажется, всю эту землю. Она не видит мольбы в обращённых к ней голубых глазах, не видит призывно протянутых рук и раскаяния, что написано у него на лице – перед глазами по-прежнему огонь, лижущий вигвамы, и мечущиеся тени её родни, и оглушающие искры их проклятого всеми Богами оружия. - Ты убил их, - голос её звучит глухо, а слова даются с трудом, словно она молчала многие века. А, может, она и правда десятки и сотни лет шла за ним по бесконечному лесу, гонимая яростью и желанием отомстить? – Ты заплатишь за это. Кажется, он совсем не слышит её, потому что подходит ещё ближе, протягивает руку, будто желая коснуться её спутанных волос или израненного тела. И Покахонтас приходится отойти на шаг, потому что раны саднит при одной мысли о его прикосновении, а биение сердца отдаётся болью в сломанных рёбрах. - Что они с тобой сделали? – его вопрос пропитан горечью. - Мне повезло. А всем остальным – нет. Вновь она возвращается на озарённую заревом пожара поляну, окунается в водоворот криков боли и ужаса, чувствует металлический запах крови. Кровь повсюду – на её губах, на её одежде, на земле и деревьях, кровь словно впиталась в воздух и окрасила в алый небо. Раскалённый металл – пули, как называют его бледнолицые дьяволы – то и дело обжигает её кожу, а острые ножи снова и снова ранят беззащитное тело, рассекают тонкую ткань одежды. - Я хотел остановить их, - шепчет Джон, но, кажется, уже знает, что она ему не поверит. – Правда хотел, и… Покахонтас медленно качает головой. Не хотел. Или не смог. Какая разница? Рука крепче сжимается на гибкой древесине, поднимает лук выше, а оперенье стрелы до боли впивается в ладонь. Голубые глаза парня напротив расширяются от ужаса, страх и неверие приковывают его к месту. Судорога пробегает улыбкой по её губам, больно сводит пальцы на тетиве, заставляя разжаться, отпустить стрелу в свободный, смертельно опасный полёт. Жирно блестящий наконечник вонзается прямо туда, где под одеждой бьётся его сердце. Рваный вдох рассекает густую тишину, словно отравленное лезвие, впуская в её сознание все звуки: шёпот леса, мерное журчанье воды…его прерывистое дыхание. Покахонтас подходит ближе к распростёртому на влажной земле телу, опускается рядом с ним на колени, нежно проводит рукой по белокурым волосам, пропуская светлые пряди сквозь пальцы. Она прислушивается, словно желая услышать, как яд распространяется по его телу вместе с бурным потоком крови. Крошечное алое пятно расплывается на его рубахе вокруг наконечника стрелы, невольно притягивая к себе взгляд Покахонтас. Его кровь такая же алая, такая же густая, такая же липкая, и тоже пахнет металлом. Неинтересно. Джон дышит рвано, а взгляд его глаз мечется по её лицу в поисках…чего? Всё, что осталось у неё – это ненависть, усмиряющая свой пыл по мере того, как его сердце замирает. Рука нащупывает знакомую остроту перьев, сгребает их в охапку, зажимает крепче, чтобы не потерять, глаза находят блестящие ядом жала стрел. И, когда его взгляд останавливается, устремлённый ввысь, она легко поднимается и возвращается на проломанную в зелёных зарослях тропу, спеша туда, где слышится чужеземная речь бледнолицых.