Young And Dramatic – Never
Ценить каждый момент. Это так сложно, до невозможности трудно, но постижимо. Постижимо нами, людьми. Трудно согласиться с теми, кто утверждают, что люди разучились ценить свою жизнь, что они пользуются всеми ее дарами и спешат в неизвестность. Но это не так. Разве мы ее не ценим, когда после долгой прогулки зимним днем забегаем в ближайшую кофейню, смеемся над очередной шуткой друга, берем самый дешевый кофе и садимся у окошка, чтобы было атмосферней. И в те минуты тебе и дела нет, ценишь ты свою жизнь или нет, потому что ты проживаешь ее в этот самый момент. Разве мы не благодарим жизнь, когда после долгого расставания с родным человеком, мы прижимаемся к нему, а из груди невольно вырывается хрип, смешивается со слезами. Эти слезы — немая молитва жизни. Каждый прожитый нами день, прожитый не зря — постоянная благодарность Богу, Вселенной, возможности существовать. Разве не так? Цена — это то, что мы должны отдать за что-либо. Ценность — это то, что никогда не купишь и не обменяешь. Это чувство к кому\чему-либо, и оно может достигать бесконечности. Джексону непросто было пройти этот путь, он и сейчас его проходил, босыми ногами смешивая грязь со снегом. Но постоянное движение вперед научило его быть оптимистом. Не сдаваться. Да, ценить. О Фросте можно сказать, что в большинстве своем его жизненный путь — это внутренние закономерности, которые он проживал внутри себя, так как вокруг него никогда не было каких-то катастроф и постоянной боли, как, например, у Флинна. Но это не сделало его глупым, жалким, фальшивым человеком. Просто у него другой путь. Постижение себя сквозь призму собственных мыслей без сильных физических и эмоциональных потрясений. Поэтому его и называли пафосно «холодным принцем», и частенько говорили, что он слишком равнодушен ко многим вещам и безэмоционален. Да, таким он и был, потому что невозможно взрастить внутри себя что-то стоящее, если ты постоянно сгораешь от чувств. Все это было похоже на глупую, детскую сказку — их появление у него дома, первый поход в школу, его дурацкая ревность к Питчу, признание Эльзы, тронутая рана далеко позади его холодного сердца, а теперь, вот, что-то совершенно не поддающееся объяснению. Он чувствовал это, наверное, так же сильно, как и Рапунцель, потому что был способен. Что это, конец? Что дальше? Они все подошли к тупику, но развернуться и попробовать найти выход, уже было невозможно. И они недоуменно смотрели друг на друга, а себя спрашивали: «Что дальше?» Пустота, бесконечность. Что ждет его после того, как они уйдут? Или, что еще важнее, что ждет их? Джексон Фрост сильно повзрослел за эти месяцы. В нем больше нельзя было отыскать того задиру, эгоистичного паренька, ищущего чего-то непостоянного. В нем расцвело понимание. Жизненные принципы кирпичиками строили стену, ограждавшую его душу от внешнего вмешательства. Джексон Фрост стал мужчиной, для которого слова «верность» и «любовь» неожиданно приобрели несколько другое значение. Быть верным друзьям, — значит, быть верным самому себе. Уважать себя настолько, чтобы не позволить себе предать своего друга. Грудью встать перед ним, защищая от боли, ведь для чего еще нужна она, эта грудь? Чтобы защищать. Любить — значит, не позволять опускать руки и быть способным отдать часть себя ей. Взять половину ответственности за ее жизнь, любить ее, просто потому что сердце бьется часто-часто, когда она рядом. Джексон Фрост мало улыбался, много молчал и не любил строить предположений. Эльза засыпала, крепко сжимая даже во сне его холодные пальцы. Удивительно, думал Джек, что родители не замечали, как часто Эльза перебегала к нему в комнату, а утром исчезала, как утренний иней на голых ветках. Хотя, может быть, они просто ничего ему не говорили. Тем лучше для всех. Вспоминая события осени, он недоумевал от мысли, какую глупую легенду они «состряпали», чтобы его родители им поверили. «Сгорели документы, подумать только! Нет родственников! Мда…». Джек понимал, что вечно так продолжаться не может, ведь в этом году они оканчивают школу*, родители ждут от него ответа насчет поступления. Он все давно решил, да вот только сейчас ему на это откровенно плевать. Когда-нибудь Фросту придется спросить у родителей, почему они не настояли на том, чтобы отправить трех девушек в приют, ведь они несовершеннолетние? Почему они не догадались, что они вовсе не сестры, ведь это так очевидно?! Что за чертовщина происходила с ними на протяжении этих четырех месяцев, и почему он вдруг так резко и безвозвратно повзрослел. Эльза не заводила никаких разговоров и вообще старалась не злить Джексона, ведь ей, как никому другому, пришлось пережить его перерождение. Можно сказать, что она была непосредственной этому причиной. Она любила его просто, потому что хотелось, потому что чувствовалось. Ей никогда никто не объяснял, что это за чувство — любовь, ее не воспитывали в этой любви, она не видела влюбленных пар и не читала книг. Она просто была настоящим человеком, поэтому ей это волшебство было доступно. И она любила того, ради которого была готова буквально на все, потому что терять ей было нечего. Никто не был ей так важен, как он, даже сестры. Весь ее крохотный сосредоточился на нем, на его жизни, его семье, его желаниях. В том смысле, что она стала непосредственной его частью, без которой, как водится, ни один подвиг, ни одно геройство не смогло бы осуществиться даже самым гениальным мужчиной. Эльза постепенно открывала для себя тайну — какового это, быть женщиной. Она неосознанно чувствовала себя тем оплотом, куда мог прийти Джексон, чтобы отдохнуть и спокойно подумать о чем-то своем. В последний месяц они разговаривали немного, но когда она, отвлекаясь от тетради, смотрела на него — сидящего в кресле, задумчиво прикрывшего глаза, он чувствовал на себе ее взгляд и улыбался. Ему это было приятно. Данброх находила невероятное удовольствие в ухаживании за ним, в мелких хозяйственных заботах. После школы она спешила домой, проводила время с Эммой и Ингритт, когда заставала ее дома, и что ей безумно нравилось — Ингритт никогда ни о чем не спрашивала. Она просто приняла тот непостижимый факт, что в ее доме живет незнакомая девушка без документов (которые, кстати, оформлялись, ведь отец Джека занялся ими, как и документами сестер), с неизвестным прошлым и явным увлечением к ее сыну. Все это она пропускала куда-то мимо нее, не утруждая себя такими банальными, никому не нужными вещами. Мать Джексона была мечтательницей и всегда видела в том или ином незаурядном событии какую-то предначертанность. Ее не расстраивало и уж тем более не раздражало, если они с мужем попадали в пробку, или если ее любимых пирожных в кондитерской не оказывалось. Она безумно радовалась появлению старого друга на пороге ее дома, хотя ей было известно, что он погиб в Южной Америке на строительных работах в прошлом году. Ей не было дела до обыденных вещей, которые могли помешать ей увидеть в каком-то событии самое важное, значимое. Поэтому появление Рапунцель, Мериды, а в особенности Эльзы для Ингритт стало совершенно невероятным событием, и ее интересовало лишь одно — что же будет дальше. Она была уверена, что на ее глазах рождается новая история, то, что не назовешь рутиной, тем, о чем через 40 лет ты даже и не вспомнишь. Она любила Эльзу уже за то, что она стала для нее олицетворением той самой предначертанности и Судьбы, и, заглядывая вперед, можно сказать, что до конца своей жизни Ингритт точно была уверена — в нашей жизни никогда ничего не бывает случайно. В этот вечер Джек не пришел домой, и это не вызвало ни в ком удивления. Просто все уже давно привыкли. Привыкли к тому, что их сын/возлюбленный мог вдруг захотеть переночевать у друга, или Бог знает где. Никто никогда его за это не ругал, а уж тем более не обижался, потому что все понимали, как ему это необходимо. Не зависеть от чего-то, потому что зависимость рождает несвободу, а он без нее просто не мог. Чтобы хоть как-то понять, куда ведет его жизнь, ему приходилось частенько отказываться ото всех и вся, оставаться наедине с собой. Эльза принимала и это. На прошлой неделе Рапунцель рассказала ей о гаданиях — на картах, воске, кофейной гуще, о которых она, конечно, узнала из книг. Эльза решила, что это интересно. Ей попалась очевидно настоящая гадалка, в руках которой постоянно тасовались карты Таро, а глаза у нее были необыкновенно зеленые. Забавно, Данброх никогда прежде не слышала о таком способе узнать о своей Судьбе, но увидев эту женщину, у нее не осталось сомнений. Она умеет заглядывать в будущее. Туда, куда ей путь давно заказан. Эльза гадала на Джека, потому что на себя ей, по сути, было если не плевать, то по крайней мере все равно, потому что именно для нее из трех сестер смысл их появления на земле был по-настоящему понятен. Этот смысл был в ее Джеке. Гадалка вытащила лишь одну карту, не раскладывая колоду. Это был IX Аркан**. Эльза не решится больше вернуться к этой гадалке просто потому, что она для себя решила, что на земле ее должны связывать только земные отношения, вещи, мысли. Потусторонним она сыта по горло. В этот вечер она помогала Ингритт с ужином, в перерывах выбирая с Эммой цвета ленточек, которыми девочка плела браслеты. То, что было до ее встречи с Джексоном, теперь она тщательно выбрасывала, вырывала с корнем из своей головы. Во многом ей это удавалось. Ей не хотелось больше ничего менять, лишь бы только знать, что она сможет прожить жизнь в этом месте, с этими людьми. Она была рождена для жизни на земле, и ее вернули, потому что иначе и быть не могло. В мире все справедливо. Завтра выходной, а значит, Эльза ночью пишет свои заметки из научных книг — ей особенно нравилась биология. Старательно перерисовывает нервную систему земноводных и пальцами смахивает со стола пыль. Данброх очень успокаивал такой род занятий. А в школе все говорят о предстоящих экзаменах, ходят на встречи, посвященные выбору будущей профессии. Все находятся в приятном, сладостном возбуждении, ожидании —, а что позади школьной скамьи? Героям этой истории на трудоустройство и красный диплом было все равно. Тем более Эльзе.***
The Weeknd – Devil May Cry
dream. Мужчина в темном, дорогом костюме сидит напротив нее, его взгляд медленно осматривает ее счастливое, возбужденное, молодое лицо, пальцы перелистывают страницы ежедневника. Она смотрит на него с восхищением, с обожанием. Ее нечёсаные огненные волосы рассыпались по плечам, на хрупкие плечи накинут безвкусный палантин. Он с приятной улыбкой протягивает ей сигарету, она с удовольствием ее принимает. Он расспрашивает о ее жизни, страхах, любви, прорывается вглубь. Подает еще сигарету. Она рассказывает без передышки, выискивая в своих воспоминаниях самое сокровенное, самое тайное. Перед ним — красивым, спокойным мужчиной сидит старая женщина — ее лицо выражает ярость, морщин до бесконечности много. Она берет в пальцы сигарету и бросает свой усталый взгляд на него. Он улыбается. Победа над ней плещется в его глазах. Она вдыхает никотин и понимает, что отравлена. Он убил ее сигаретами, узнал о ней все, что хотел. Женщина хочет сказать, но задыхается. Мерида открывает глаза — на улице темно. Последнее время не было ни одной ночи, чтобы ей не приснился сон, насквозь пропитанный эмоциями. Сегодня она была женщиной, которую отравили сигаретами. Какая забавная метафора. Рыжая сбрасывает одеяло на пол и смело выходит из комнаты — пришел ли сегодня ночью домой Ханс она не знает и решительно не хочет знать. — От великого до смешного один шаг. Знаешь, кто это сказал? — его голос — и она уже проиграла, хотя бы потому, что стояла в одних спальных шортах цвета спелой малины и короткой футболке с розами. Медленно повернулась. Он здесь. Он дома. — Наполеон. Ты, верно, забыл, но по истории Франции у меня 5, — она не двигается с места, лишь скрещивает руки на груди и смотрит, как дрогнули его губы в улыбке, как он вертит в руке пустой стакан, как хорошо сидит на нем эта куртка… Ханс кивает на стул напротив, и она садится. Просто делает это, и ей кажется, что она и есть та самая женщина. Ну, давай же, отрави меня. Я ничего тебе не скажу. Я не такая слабая, как ты думаешь. — Как я могу забыть. Миссис Керлис очень тебя любит, — он не отрывает от нее взгляда, но она привыкла. Просто привыкла, что он смотрит, а она нет, что он играет, а она не поддается. — Меня вообще много кто любит, Вестерсон. — Демон. Мерида вздрагивает и переводит взгляд с картины на него. Он зол. — Да. И всегда им буду.***
В начале зимы все еще пахнет осенью, хотя ей уже пора уйти на заслуженный отдых. Мериде безумно нравится огненная зелень, волнами раскачивающаяся на ветру. Холод совсем ей не по душе. Парк, в котором каждая частица пропитана детством, безумно нравится Данброх, хотя она в нем первый раз. Девушка редко намеренно выбирается на природу, на свежий воздух, чтобы просто поразмышлять. Не из тех. Сегодня другой случай. Красивые белоснежные лебеди рядком проплывают мимо нее по водной глади, а слева от них забавно плещутся утята. Мерида спускается ниже, к пустынной аллее, где когда-то летом росли кроваво-красные розы. Мерида не хочет быть демоном. Ей хочется верить, что единственная причина, не позволяющая любить его — сущность демоницы. Она не хочет возвращаться, потому что Ханс еще не выиграл. Потому что Хансу она нужна. Данброх бросает камешек в воду и смотрит на рассеченные волны. Вибрация на телефоне оповещает о новом сообщении. Дьявол тоже может плакать, Мерида. Если она демоница, он — ее дьявол, вынужденный держать ее руки целую вечность, пока она восседает на троне.