Навеки вместе

Рокэ решил расстрелять генерала Феншо, и никто не мог его переубедить. Епископ Бонифаций взывал к милосердию, Вейзель упоминал молодой возраст Оскара, Эмиль говорил, что стоит снять с Феншо генеральскую перевязь. Алва был непреклонен. После возвращения в лагерь Оскару дали час на написание завещания и личных писем, после чего его исповедовал епископ, благоухающий, как питейная лавка. Я слонялся, позабыв о том, что хотел спать. Голова кружилась. Как мог Рокэ отправить на смерть человека, который… пусть и ослушался приказа, но он ведь был не седуном, а талигойцем, дворянином, командующим, в конце концов? Я попытался поговорить с Вороном. - Монсеньор! Пожалуйста, не убивайте его. Я понимаю, он нарушил приказ, но ведь он хотел, как лучше. Он не подумал, что так получится. - Ричард, он – не мальчишка-оруженосец. Люди пошли за ним, а он вел их в пасть к бириссцам. В следующий раз он натворит еще дел, и заведет армию в болото. Это слово мне сразу напомнило Ренкваху. И сердце как-то стукнуло невпопад. Отец… дуэль… Слова Оскара «Ты стал оруженосцем убийцы отца». Тогда я чуть не вызвал его на дуэль. Как же глупо все получилось! - Иди, ложись, - Алва мягко подтолкнул меня по направлению к палатке, где мы жили. - А… можно проведать Оскара? - Подумай, тебе это точно надо? Или – ему? Я застыл, будто сраженный этой мыслью. Нужно ли прощаться с тем, кому суждено умереть через несколько минут? Станет ли ему легче от этого? - Вейзель и Савиньяк не согласны, - зачем-то пробормотал я. - Дик, иди спать. Считай это приказом. В первый раз Алва говорил со мной таким тоном. Но после, лежа на походной койке и вертясь с боку на бок в безуспешной попытке уснуть, я понял, что Рокэ прав. Зачем утешения тому, кому они не помогут? Кому вообще помогали утешения? И – может, Алва все-таки прав? «Неправ, тысячу раз неправ», - кричал один внутренний голос, но другой, именуемый рассудком, тихо возражал: - «Прав, тысячу раз прав. Он – Проэмперадор, в том случае, если он не выиграет войну, расстреляют уж его». Некстати вспомнилась гитара в углу кабинета, вино в искрящемся бокале, руки, ласкающие обнаженное тело. Моё тело, которое так охотно откликалось на эти ласки. Захотелось уткнуться лицом в подушку и заплакать, как в далеком детстве, но делать это я счел недостойным. Я уже не ребенок, я – герцог, Повелитель Скал. И оруженосец Первого маршала. Тогда я встал, вышел из палатки и пошел к оврагу, где, как я слышал, и будут расстреливать Оскара. Я опоздал. Пока я вертелся с боку на бок, Феншо уже расстреляли. Я пришел как раз к тому моменту, когда адуаны копали могилу. Рокэ, одетый по-кэналлийски, стоял рядом задумчиво глядя на них. Он не казался ни расстроенным, ни даже огорченным. - Так не приходит земная слава. Это послышалось мне, или Ворон в самом деле так сказал? Вейзель, Савиньяк и Бонифаций ушли по крутой тропинке вверх. Алва сказал, что пока все могут быть свободны. А затем к нему подошли адуаны - Мы так кумекаем, что правильно вы все делаете, — выпалил Жан, — и с теми, и с этими. Одного дурня кончили, зато другим неповадно будет, с седунами шутки плохи. Хитрющие они, и совести никакой. - У меня тоже, - возразил Рокэ. Затем с помощью монетки разыграл в «орла и решку» звания для Шеманталя и Коннера. Один стал генералом, другой – полковником. Но это было справедливым. Адуаны вели себя по-военному, они знали степь и повадки седунов, и без их помощи было бы непросто. - Поздравляю, господа, - бесцветным голосом сказал я. Тут Алва обернулся, словно только заметив меня. Хотя – я мог бы поклясться, он видел меня с того самого момента, когда я появился в овраге. - Ричард, вы уверены, что не хотите спать? Я не успел ответить – показался огромный адуан. - Монсеньор, там наверху все готово. И деревья крепкие, и веревки тоже. - Идем, Дик. Ведь оруженосец всегда должен быть со своим сеньором, верно? Шестьдесят три седых черноусых воина угрюмо смотрели перед собой. Их локти были крепко стянуты, а ноги спутаны так, что пленники могли делать лишь крохотные шажки, но и этого было мало — за спинами бириссцев расположилась шеренга готовых к стрельбе мушкетеров. - Впечатляет, - кивнул Ворон, - что же, поглядим на ночных духов поближе. Он сел верхом на Моро и медленно поехал вдоль шеренги. Напряженные лица, раны, на которые слетались мухи, злые взгляды. Один из пленников разразился отборной бранью в адрес монсеньора. И тут меня будто плетью ударили. Это люди недостойны жалости, они жгли деревни, губили людей – причем, мирных жителей. Их следует казнить, и похоже, монсеньор придумал нечто оригинальное. - Мне нужны цирюльники. Все, кого найдете. Вскоре появились те, за кем посылал Рокэ: - Господа, их всех надо побрить. Налысо. Усы и брови им тоже не понадобятся. У меня почему-то потемнело в глазах. Видимо, от жары. «Еще не хватало хлопнуться в обморок» - подумал я. Старинная башня рвалась к раскаленному вечернему небу. Кто и когда поставил ее здесь, посредине плоской, открытой всем ветрам степи, Я не знал, но она возникла на моем пути, темная и таинственная, как наползающая ночь. Я с некоторой оторопью разглядывал мощные стены, опоясывающие верхнюю площадку зубцы, на которых, казалось, покоился кроваво-красный солнечный шар, кружащихся над бойницами ширококрылых птиц. Оставив позади темнеющую степь, я начал подниматься наверх. Не знаю, зачем – мне казалось, что там, наверху, я найду ответы на вопросы. И не ошибся. На самом верху башни была круглая полутемная зала, где сидел человек в багряных одеждах. Я присмотрелся – он напоминал мне отца, и святого Алана, и еще кого-то… - Литт, - не то подумал, не то прошептал я. - Иди, - коротким взмахом руки Литт приказал мне удалиться, и я вдруг полетел. Это было прекрасное ощущение полета – я летел, точно у меня выросли крылья… - Да вот он, оруженосец Прымперадора, - услышал я через мгновение после того, как на меня из темноты прыгнуло что-то мягкое и теплое. - Отыскался, жабу их соловей! - Сомлел, бедолага, в степи-то. Я приподнялся на локте – оказывается, я лежал на жесткой траве, а надо мной склонился Коннер. - Вы, сударь, сели верхом, стеганули кобылку свою, да и в степь умчались. А тут, видать, свалились без сознания. Хорошо, не ушла ваша лошадка-то. Если бы не она, да не Лово ни в жисть не сыскали бы. В лагере на меня накатила волна бессильной злости. На монсеньора, на адуанов, бириссцев, Феншо. А больше всего – на самого себя. Почему я не помнил, как умчался в степь? И зачем я это сделал? - Решили полюбоваться звездами в степи, юноша? – лениво спросил Алва, не поворачивая в мою сторону головы. - Н-нет, я… Воздух снова комом застрял в легких. Я жалобно всхлипнул. Ворон вдруг оказался совсем близко, его дыхание обжигало шею. Он впился в мои губы жестким поцелуем. Я беспомощно замычал, не в силах вырваться из его стальных объятий. - Ро…кэ… не надо… - Надо, - ответил он прерывисто, - надо, Дик. Его ласки на этот раз были на грани боли. Точнее – на грани терпимой боли. Короткие ногти царапали мне спину, и я отчего-то подумал, что там останутся красные полосы. Рокэ целовал мне шею, оставляя синяки на ней. И все крепче прижимал к себе, я уже почти не мог дышать, и мысленно умолял его отпустить. Вслух просить было бесполезно. Он вошел в меня, почти не подготовив. Было так больно, что вся предыдущая боль не шла ни в какое сравнение. Я снова попытался закричать, но не смог, притиснутый к кровати. И вдруг, в какой-то момент он задел внутри чувствительную точку. Наслаждение пронзило насквозь, как шпага. Оно было во сто крат сильнее, чем в предыдущий раз. Я вскрикнул-таки, не заботясь, что нас услышат. Уже не от боли, а совсем от другого ощущения. А потом сил не осталось ни на что. Хотелось только спать – что я и сделал, прижавшись к Рокэ. - Спи, Дикон. Все прошло.