Облом по Фрейду

      Покрывала и подушки летели в разные стороны. За ними следовали книги, статуэтки, телефоны. Я вываливала из шкафов все, что только возможно. И невозможно. Я орала. Сильно, неистово, так, как никогда не орала. В моей груди образовалась дыра, через которую ветер насвистывал свою мелодию, а я пыталась ее перекричать. Я лезла на стены, прыгала так, что болели ступни. Мои порезы на руках стали еще больше и шире. Хотелось только одного – сдохнуть. Я была как побитая собака - искалеченная, раненая. Я выла. Скулила. Рыдала.       Не знаю, сколько продолжался мой порыв, но принял он колоссальные масштабы. Когда я без сил упала на пол, я оглядела комнату. Если честно, мне было плевать, что я натворила, и как я буду за это расплачиваться. Взглядом я нашла покрывало, с силой сорвала его с гардины, снова легла на пол и поджала под себя ноги. По лицу ручьями текли слезы, я продолжала скулить. Сжимая зубами нижнюю губу до одури, я не заметила, как прокусила ее до крови. Чуть соленая жидкость медленно смешалась с соплями, но мне было все равно. Внутри меня бушевал ураган, хотя физически я уже ничего не могла сделать. Адреналин настолько охватил мое тело, что я не чувствовала ран. Меня всю трясло от собственных чувств. Хотелось просто отключиться, забыться. Но я не могла. Мысли, как червяки, проедали мой мозг. Образы парней носились у меня перед глазами. Воспоминания ненавистью отдавались в грудной клетке. Я то успокаивалась, то снова начинала плакать. Когда силы немного набирались, я начинала извиваться на этом самом покрывале, бить ногами и руками о пол и орать. Но меня хватало ненадолго. Когда тряска чуть спала, когда я почувствовала, как же сильно саднит раны, когда первый луч солнца коснулся моего лица, только тогда я смогла заснуть. Но даже тогда я не смогла успокоиться. Мне снились они. Снова и снова им удавалось вонзить в меня ножи и ехидно улыбнуться, а затем "дать пять" и уйти в темноту. Я кричала. Рыдала. И снова, и снова просыпалась, но тут же засыпала за неимением каких-либо сил.        – Несите ее, - послышалось мне, и я почувствовала прикосновение. Попытавшись пошевелиться (или хотя бы открыть глаза), я поняла, что все мое тело будто налито свинцом. Какой-то шорох, затем тяжелые удары, какие-то разговоры. Я ничего не могла различить. Когда я снова почувствовала под собой мягкую ткань, я отключилась.       И снова ножи. И снова улыбки. И снова мне причиняют боль. И снова ору. И снова кричу. И снова раны горят. Агония.       – Тише-тише-тише, - я резко с безумством вскакиваю и вижу перед собой женщину. Ее добрые карие (как у Кирилла) глаза мгновенно вызывают во мне приступ ярости. – Я – Лизавета. Я присматриваю за тобой.       Ее мягкий тон заставляет меня взять себя в руки. Я снова откидываюсь на подушку и зарываюсь в нее носом. Лишь бы забыться. Лишь бы уснуть и больше никогда не видеть этих лиц. Больше никогда не чувствовать этой боли.       – Тебе необходимо принять лекарство, моя дорогая, - говорит Лизавета и легко касается моего оголенного плеча. Я дергаюсь, будто меня ударяет током, и отстраняюсь. Наверное, я очень пугаю эту женщину, потому что во взгляде у нее замешательство. – Вот, возьми.       В ее состарившейся ладони я вижу пару пилюль, а в другой руке – стакан с водой. Я с недоверием смотрю на Лизавету. Она не хочет мне причинить вред, наверное. Во всяком случае, даже если она хочет меня отравить, это к лучшему. Одним кивком указываю на тумбочку возле кровати и поджимаю коленки под себя.       – Хорошо, я оставлю это здесь. Я схожу за градусником, не вылезай из кровати, - манера речи Лизаветы вселяет надежду. Мне хочется ей довериться, но в это же мгновение приходит образ из сна – ухмыляющиеся парни с окровавленными ножами. Она уходит, я быстро закидываю пилюли внутрь и укрываюсь одеялом. Мое сердце колотится так, будто бы оно хочет выпрыгнуть. К глазам снова подступают слезы, а ноющая боль в груди не дает мне забыть о предательстве. Предательство…       – Дашенька, - мои сильно зажмуренные глаза вмиг распахиваются. Я вздрагиваю при упоминании своего имени. Но ведь… ее больше нет. Даши больше нет. Она сгорела в этом адском котле. Мои губы пересохли, они дергаются, будто бы у больной. Я стаскиваю одеяло со своей головы и встречаюсь с глазами Лизаветы. Карие. – Померь…       Руки женщины трясутся, когда она протягивает мне градусник. Я беру за противоположный конец и тяну на себя. Как только я засунула градусник подмышку, я поняла, что по моему лицу текут капельки пота. Мне жарко. Слишком жарко для обычного, здорового состояния.       – Окно… - тихо прохрипела я. Я вижу, что Лизавета меня почти не расслышала, но она проследила за моим взглядом и отрицательно покачала головой.       – У тебя лихорадка. Нельзя. Лучше выпей еще вот эти лекарства, - женщина указала на тумбочку. На ней появились еще какие-то тюбики. Но желания лечиться не было абсолютно никакого. Видимо, это было заметно по моему лицу, потому что в следующую секунду Лизавета захотела мне что-то сказать, – Дашенька…       – Нет. – Обрываю ее я, закрывая свои глаза.       – Что «нет»? – недоуменно переспрашивает женщина.       – Мое имя не Даша. – Я выдерживаю паузу. – Меня зовут Мария.       – Но, как же…       – Мария. Маша, - чеканю я, привыкая к звучанию имени. – Маша…       – Хорошо, выпей эти лекарства. Желтую таблетку последней – это снотворное. Когда проснешься – покушаешь. Нехотя, но я сделала это. Спустя десять минут мои веки сами начали закрываться. Меня внезапно кинуло в холод, я укрылась одеялом и начала трястись, словно береза на ветру. Больше я ничего не помню.       Узкие улицы навевают страх. Но я не боюсь. Мне нельзя бояться. Медленно шагаю вперед, ведь сзади – темнота. Открытые окна хлопают из-за сильного ветра, занавески норовят вылететь на серую улицу. Ни одной души. Хочется понять, что случилось, но спросить было не у кого. Осторожно заглядывая в каждый открытый дом и прилавок, обнаруживаю везде пустоту. Она заполнила этот городок. И внезапная боль пронзает мою грудь. «Я теперь как Артем. У меня в карманах много денег. Поделиться, нищебродка?», - голос Димы заставляет замереть. Я по-рыбьи хлопаю ртом не в силах что-либо ответить ему. И вдруг еще один удар – левее. «Ты думала, мы всегда будем вместе?». Синхронно лезвия ножей покидают мое искалеченное тело. Я падаю на колени, держась за раны, прошедшие насквозь. Крик вырывается слишком неожиданно. Я падаю набок, понимая, что что-то в спине хрустнуло от неестественного падения. Новые слезы прокладывают дорожку вниз. Кричать уже нет сил. Смирение.       – Маша! – рядом с ухом раздается голос Лизаветы. Я просыпаюсь, осознавая, что вся в холодном поту и слезах. Снова. В страхе припадаю к тряпочной тунике женщины и рыдаю. Это стандартная процедура. Каждую ночь мне снится одно и то же. Не помню, когда я в последний раз нормально спала. Объятия Лизаветы – успокаивают. Я вновь засыпаю, еще на пару часов, пока не почувствую пустоту в своей груди. Рано утром, чуть заря осветит землю, я проснусь. И не засну до глубокой ночи.       В таком распорядке я живу вот уже неделю. Выходить куда-то за пределы комнаты – не в моей компетенции. Навещать меня приходит строго моя сиделка Лизавета. Этой женщине сорок пять лет, вокруг ее карих глаз появились старческие морщинки, на лбу образовались возрастные складки. Я попросила ее забирать свои длинные, красивые волосы в пучок. Причина тому – оттенок, который напоминает мне об умершем (для меня) друге. Комната, в которой я нахожусь, находится на светлой стороне дома. Солнце почти весь день ярко светит через плотные шторы, уговаривая меня не сдаваться. Современная комната бежевых тонов мне даже нравится. Большой стеллаж книг с большим ассортиментом манит к себе, но я не готова окунуться в чью-либо историю, пока окончательно не найду себя. Лизавета кормит меня четыре раза в день. Если я попрошу, она может принести мне что-либо еще, но это случается крайне редко. Когда я пропускаю три основных приема пищи, я прошу принести мне фрукт. Она вздыхает, читает мне мораль, но приносит. Не больше, не меньше – один фрукт.       Думать о чем-либо мне противопоказано, поэтому большую часть времени я сижу на подоконнике и смотрю в окно, на цветущий садик. Часто Лизавета садится мне читать стихи, но я не вникаю в строки. Это опасно. Как бы я ни старалась не думать о случившемся, все мысли устремлялись только к одному. Я анализирую ситуации, в голове всплывают мысли-конструкции «а если бы». Но как только наступает ночь… Как только наступает ночь, все мои далеко запрятанные страхи, чувства и эмоции выползают наружу. В сутках я сплю, дай Бог, пять часов, если повезет. В это время мне снятся предательские убийства меня посредством ножей. Убивают меня снова и снова одни и те же люди. Их образы, что странно, не меркнут. Я в деталях помню каждого из убийц.       Когда Лизавета просит меня рассказать о случившемся (или, хотя бы, что мне снится), я молчу. Она пару раз «ошибочно» называла меня Дашей. А я понятия не имею, кого она звала. Таких тут нет.       Прошло еще две недели. В одно пасмурное утро я сидела на уже таком привычном подоконнике. В эту ночь я проснулась слишком рано. Видимо, я не успела начать кричать, поэтому никто ко мне не пришел. Я закрылась подушкой и истерила в нее, рыдая, как дура. А как только лучи солнца коснулись ткани занавесок, я села сюда, на этот давно пригретый подоконник.       Около семи утра ко мне постучалась Лизавета и занесла завтрак. Она, как всегда, оставила его на тумбочке и вышла. Через полчаса снова постучались. Я ожидала Лизавету, но не так скоро. Даже при желании есть, я бы не смогла управиться за полчаса.       – Привет, - мужской голос наполнил просторную комнату. Я подпрыгнула на месте и прижала к себе ноги. Сквозь тюль я могла видеть только строгий костюм и светлые волосы. Сердце екнуло, в голове зрели планы побега от этого человека. Образ убийцы всплыл скорее, чем я успела подумать о чем-либо еще. – Даша?       Я спрыгнула с подоконника и зажалась в угол. Теперь, когда ничто не препятствовало моему зрению, я поняла, кого вижу. До этого момента я даже не задумывалась, где нахожусь, почему и кто за этим стоит. Мысли всегда витали вокруг двух убийц, что похоронили Дашу, которую теперь и звал этот… человек.       – Даша, нам стоит поговорить, - парень медленно подошел к углу, в который я забилась, и сел на корточки. Между нами оставалось метра два расстояния. Он понимал, что я не хочу, чтобы он был ближе. – Прошло три недели. Я думаю, сейчас ты можешь себя контролировать. Пойдем, ты сядешь на кровать?       Блондин протянул мне руку и выпрямился. В его голубых глазах я ничего не могла прочесть. И не хотела. Хлюпнув носом, я поняла, что плачу. Зажав подбородок между грудью и коленками, я посмотрела на знакомого с опаской.       – Хорошо, давай ты сама? – парень отступил, освобождая мне путь до кровати. Я дождалась, пока парень отойдет в другой конец комнаты, и только тогда юркнула под одеяло. Что я чувствовала? Страх. Безусловно тот страх, что преследует меня везде вот уже три недели. Страшно. Очень.       – Кивни, если понимаешь меня, - белобрысый сел на краешек, а я отодвинулась в противоположную сторону. Я сделала робкое движение головой. – Дарь…       – Маша, - исправила я парня дрожащим голосом и снова спряталась в одеяло. Парень нахмурился, но ничего не сказал против.       – Слушай, всё пошло не так, как я ожидал. Да, я понимал, что сделаю тебе больно, но не думал, что ты дойдешь до замкнутости настолько. Ты на протяжении трех недель говоришь только «да» и «нет» Лизавете, постоянно кричишь и плачешь. Даш, я не хотел этого! Я хотел, чтобы ты поняла, насколько больно было мне, только и всего! Ну скажи что-нибудь?! Что ты молчишь? – в голубых глазах я увидела раскаяние и печаль. Возможно, мне показалось, а возможно, мне хотелось это видеть, но это было. Мои губы дрогнули.       – Маша. Меня зовут – Маша.       – Какая, к черту, Маша? – парень спрыгнул с кровати, чем и напугал меня еще больше. Он заметил это, поэтому быстро выдохнул и осторожно начал обходить кровать. – Даша. Даша Морозова. Студентка университета. Из детдома. Любимая Даша. Дарья. Дашенька. Любимая.       Парень обогнул кровать, встал на колени прямо около меня и опустил свою голову мне на колени. Я не знала, что мне делать. Во мне боролось желание оттолкнуть и прижать к себе. Я услышала, как парень плачет. Что-то внутри грудной клетки неровно дрогнуло. Я закрыла глаза (слеза тут же проложила свою тропинку вниз к подбородку) и запустила одну руку в шелковистые светлые пряди парня, а вторую руку подала для поддержки. Он тут же схватил ее и начал целовать. Я отрешенно смотрела на это все и не понимала, для чего же всё это делаю. Сказать, что мне это было приятно? Нет, не могу. Этот человек сломал мою жизнь до основания. Он создал революцию в моей душе. Так почему я даюсь ему? Почему разрешаю? Какого-то раскаяния в глазах мало, чтобы что-то изменить.       Ответ прост: потому что мне просто необходимо было научиться жить по-другому. Жить другой жизнью. Забыть обо всем и идти дальше. И пусть рядом будет он. Зато у него есть все, что так необходимо для чистого листа: деньги, власть и… любовь ко мне. Я чувствовала это в его касаниях, в его мокрых поцелуях и глазах.       Я смогу забыть Дашу внутри себя. Я смогу измениться. Я смогу стать жестче. Я смогу стать любимой. Я смогу стать властной. Я смогу сломать весь мир, если мне это понадобится. И никто не сможет сломать меня. По одной простой причине: ломаное два раза не ломают.        И пока Артем задыхался от своей истерики, от слов прощения и любви, я холодно рассуждала, как жизнь пойдет дальше. Не сразу, но я смогу начать общаться с людьми. Возьму какое-нибудь дело в свои обороты, и оно обязательно поднимется. Мне стоит только попросить этого белокурого принца, который сделает теперь всё для моего спокойствия.       И что-то внутри меня сломалось снова. При мыслях о богатой, новой жизни я поморщилась. Неужели это я? Я – детдомовская девочка с целью проучить весь мир? Я – привлекательная, несломленная девушка? Нет, это не я. Именно поэтому у меня такое отвращение к себе. Может, не стоит затевать эту игру? Стоит попытаться построить жизнь на пепле? Может, просто попытаться развести костер на останках прошлого?       – Маша, - холодно заключила я, продолжая перебирать волосы Ковалева. – Меня зовут Маша.