***
Дни Стюарта идут слишком медленно. За то время, которое он по собственной воле проводит в четырёх стенах пустого дома, кажется, можно переделать все дела на свете. Рутина оставляет младшего из близнецов Стилински в странном и, пожалуй, слишком хорошо знакомом ему состоянии. Его семья похожа на руины. Стюарту кажется, что они вернулись на семь лет назад — он почти не говорит, а дома не хватает кого-то очень важного. Отец поздно возвращается с работы, и даже тогда он такой уставший, что говорить с ним невозможно. Стюарт думает, что он живёт в клетке. Именно он, а не Стайлз, запертый в Доме Эха. Иногда ему чудится, что ещё немного, и они снова поедут в Рочестер. Обязательно остановятся для позднего ужина из дрянных вафель в закусочной «У Мо», и когда они будут ехать к дяде, в далёкий штат Нью-Йорк, по запотевшим окнам машины будут стучать капли холодного дождя. Стюарт не совсем понимает, почему его жизнь постоянно наседает на него и пытается забрать всё хорошее. Если бы он был верующим — сказал бы, что это наказание за грехи. Если бы он верил в мистику — подумал бы, наверное, что кто-то пытается подать ему знак, кто-то, запертый в потустороннем мире. Но Стюарт уже ни во что не верит. Ему хотелось бы, безусловно, найти столько же веры, сколько было в Стюарте девятилетнем, играющем с братом в «Звёздные Войны». Девятилетний Стюарт, кажется, со своей глупой верой, льющейся через край, был счастливее Стюарта семнадцатилетнего. Но его это, в отличие от Стайлза, не устраивает.***
Стайлзу надоели постоянные беседы с группой. Они словно маленькие идиоты в кружочке и рассказывают о своей ничтожной жизни. После подобных встреч возвращение в палату кажется манной небесной. Но как только Стайлз переступает порог серой комнаты, и дверь за ним гулко закрывается, и он слышит, как движутся шестерёнки в замке, всё сразу встаёт на свои места. Кушетка, поскрипывая, принимает Стайлза обратно. Хочется спать. Но Стайлз физически чувствует, как (не)воображаемый древний дух скребётся о стенки его черепной коробки.— Как ты будешь жить без меня? — Припеваючи, Стю, уж поверь.
Когда Стайлз уезжал из дома, обратно в Дом Эха, это всё, что он мог сделать: пошутить в своей манере и похлопать близнеца по плечу. Тогда ему казалось, что этот выход — единственно верный. Но дни шли, становились неделями, и Стайлз всё больше понимал — Стюарту будет куда лучше без него, куда спокойнее и, наверное, приятнее.— Смотрю, ты тут уже почти обосновался. — Не хватает только собственной кружки и стула за обеденным столом.
(Не)шутить со Стюартом по поводу душевного здоровья и пребывания в Дом Эха — любимое занятие Стайлза. Они видятся пять дней из семи по один-два часа в сутки и пытаются поддерживать иллюзию семьи. Стайлз не уверен, что у них это получается, но каждый раз, когда видит счастье в глазах младшего брата, на душе становится немного спокойнее. Безусловно, думать, что Стюарту жить без своего непутёвого близнеца проще, куда легче, чем принять свою обязанность, и заставить себя вернуться домой, но вместо этого Стайлз лежит на скрипящей кушетке в Доме Эха и глядит в бело-серую стену. Глаза его закрываются, и голос Ногицунэ, кажется, становится тише. На пару секунд Стайлзу чудится, что он сможет выспаться.***
Тяжелые серые тучи затянули небосвод. Кажется, где-то там, на небе, должна быть полная луна, ярко освещающая ночную землю. Двое мальчишек, укутавшись в плотные клетчатые пледы, сидят посреди огромного деревянного крыльца. Очки в роговой оправе на одном из них выглядят нелепо и, кажется, совсем ему не нужны. Оба мальчика ясно помнят, как укладывала их спать мама и говорила, что родинки, рассыпанные по их телам, можно принять за звёзды на небе. Она шутила, пересчитывая по вечерам родинки на руках сыновей, нещадно их щекотя. Мальчишки точно не знают, почему они оказались именно в этом месте, и почему на небе нет ничего, кроме туч. Они просто сидят рядом друг с другом и молчат, глядя в черноту близлежащего леса. — Так сколько? — спрашивает Стюарт, и кажется, что они оба знают, о чём идёт речь. Тучи расходятся, и свет полной луны падает на крыльцо, освещая второго мальчишку, сидящего по левую руку от Стюарта. Он слабо улыбается и, кажется, знает, что произойдет совсем скоро. Стайлз поворачивается к брату-близнецу и произносит, глядя в его глаза: — Не больше двух недель, — и беседа эта кажется им абсолютно нормальной, будто нет в ней ничего необычного, и Стайлз не находится в Доме Эха, а Стюарт — дома в кровати брата.***
Стайлз без всякого желания открывает глаза. Ему чудится, что сон — это очередная игра Ногицунэ. Но древний дух молчит, наверное, впервые за всё время пребывания их в Доме Эха. Перед глазами у него серая керамическая плитка палаты в Доме Эха, и вокруг всё кажется до тошноты реальным. Стайлз точно не знает, где правда, а где вымысел японского духа. Возможно, сейчас он лежит в подвале в старом кресле с шилом, торчащим из черепа, возможно, он всё ещё спит, даже, быть может, в собственной кровати. После убийства смерти Эллисон Стайлз не уверен, что хоть что-то вокруг него реально. Скорее всего, всё, что он видит — это игра. Жестокая, грубая игра Ногицунэ, который только и делает, что выжимает из Стайлза последние соки. Стайлз точно не знает, как, но он уверен — даже после того, как этот мудак превратился в пыль, он остался в его голове. Стайлз понимает, всё его сумасшествие, всё, что мешает ему жить — это всё Ногицунэ. Безусловно, ведь он сам не может слететь с катушек. Это обязательно должен быть именно Ногицунэ. Но Стайлз думает: «А Ногицунэ ли?» Стюарту же хочется вернуться обратно ещё немного времени с братом вдали от Дома Эха и потерянного в своей работе отца. Очки в роговой оправе сползли на кончик носа, а и без того мятая рубашка теперь кажется самой неопрятной вещью из гардероба Стюарта. Он с неохотой поднимается с кровати и смотрит на наручные часы. Часы посещения в Доме Эха начинаются через тридцать три минуты, а это значит, что Стюарту пора выдвигаться. Дурацкая шапка, над которой Стайлз не упустит возможности посмеяться, уже на голове, а деньги на проезд на автобусе — в кармане. С каждым посещением Стюарту всё страшнее и страшнее. Он точно не знает, кем стал его брат.***
После того, как Стайлз добровольно ушёл в Дом Эха, Стюарту вновь захотелось замолчать. Он почти не говорит с отцом, волнующимся за лучшим другом Скоттом и Лидией, у которой глаза на мокром месте от мыслей о Стайлзе, и тщательно избегает Хейлов. Дома, кажется, всё спокойно, когда Стюарт не говорит, а отец задерживается на службе. Им обоим не хочется видеть друг друга. — Твоя успеваемость упала, — Джон садится перед сыном и протягивает пустую баночку из-под старых таблеток Стайлза. «Кажется, они должны были сделать его жизнь легче». — А это я нашёл в твоей куртке. — Теперь ты обыскиваешь мои вещи? Стюарт смотрит в тарелку, полную холодных макарон с сыром, и вспоминает себя десятилетнего, сидящего напротив брата. Его начинает тошнить. — Ты даешь мне повод, Стюарт, — отец не отстаёт, он только давит с большей силой. Стюарту хочется убежать. — Я не даю тебе повода, — он поднимает свои красные от недосыпа глаза на отца. — Я просто переживаю за брата. Джон прячет взгляд где-то между головой сына и старой микроволновкой. Точно так же, как и семь лет назад, он не знает, что делать. Только в этот раз больнее и запутаннее — из их жизни исчезает сын Джона. Кажется, по воле шерифа. — Возьми себя в руки, Стю, — как можно мягче говорит отец, и Стюарт с шумом бросает вилку на стол. — Хватит! С меня хватит твоих речей про то, что нужно брать себя в руки, нужно говорить, нельзя пить таблетки и заваливать физику и экономику, — он поднимается из-за стола, и чувствует, как глаза неприятно щиплет. — Ты пьешь. Ты опять пьешь, — Стюарт обессилено смотрит на отца. — Ты не навещаешь его, понимаешь? Вместо этого сидишь и пьешь виски. Какое нахрен «возьми себя в руки»? Стюарт хочет убежать как можно дальше. Пожалуйста. Хватит. — И, кстати, я не Стю. — Он пристально смотрит на отца. — Для тебя я больше не Стю. Им я был, когда ты пытался что-то сделать, а не бросался с головой во всё это дерьмо, пытаясь и меня со Стайлзом туда утащить. Джон смотрит, как сын уходит из дома поздним промозглым вечером в легкой рубашке и дурацкой шапке, и ничего не может сказать. «Они всегда правы. Такие, кажется, маленькие, глупые и неопытные, но они всегда правы», — думает он про своих сыновей и тянется рукой к кухонному ящику, в котором стоит полупустая бутылка виски.