Ханин. Девочка, которая хотела умереть

      Я долго думала над тем, с чего же начался мой личный кошмар. Думала до тех пор, пока однажды не пришла к выводу: началось все с того, что зачатие меня у родителей прошло не удачно. Во мне причудливо смешались гены далеких предков, и вышла я на свет сразу не похожей ни на маму, ни на папу. Пухлая, мордастая, коротконогая. С широким носом, слишком маленьким ртом и ужасно вьющимися волосами, похожими на лобковые. Бабушка сказала, что когда я появилась на свет, отец не сразу поверил, что принесенная медсестрой малышка — это его родная дочь. Впрочем, бабуля много пьет и любит травить байки, так что я не могу быть уверенной в правдивости ее слов. Но факт остается фактом: я могла бы быть поджарой, высокой и худой, как папа. Или с красивыми, чуть раскосыми глазами, тонкими руками и мягкими послушными волосами, как мама. Но я, судя по всему, родилась похожей на какого-нибудь коренастого дядьку из восьмого колена. Именно это и стало самой первой и основополагающей неудачей в моей жизни.       Второе несчастье заключалось в том, что я родилась мусульманкой в одной из деревень Польши. Уже с раннего детства мне, девочке, исключительно отличающейся от местных польских детей, было трудно обрести себя. Я всегда терпела насмешки, почему-то чаще всего от мальчиков, и это очень больно било по моей постепенно разрушающейся самооценке. Даже в шесть лет я уже понимала, что если именно мальчики считают тебя некрасивой, — это плохо. Мне было обидно до звучной истерики, когда однажды чья-то мамаша подлила масла в огонь тем, что спутала мой пол и обратилась как к пацаненку. Весь двор смеялся, пока я горько плакала. Тогда я содрала с головы кепку, кидая ее в землю и показывая, что под ней находились пусть спутанные, но длинные волосы, и убежала домой.       В восемь лет мой вес уже превысил норму почти в два раза. И это был просто факт, а вообще я хотела сказать, что в этом возрасте пожилая соседка рассказала мне о рае и аде, и меня настигло глубокое недоумение. Я не могла понять, в чем разница между реальной жизнью, которую я проживаю сейчас, и адом. Мучения там — мучения здесь. И если рассказ о рае показался мне фантастической сказкой и выдумкой, слово «ад», как и все, что с ним было связано, показалось мне вполне знакомым. Да, я была уверена, что уже соприкасалась с ним.       Так, в восемь лет, закрепилась моя прочная уверенность, что ад — понятие более обширное, чем некоторым кажется. Это не место под землей, где все медленно горят, но не сгорают. Нет, это место здесь. Везде. Повсюду. Вокруг меня.       Но я должна признать, что были в черноте и белые крапинки удачи. Одной из этих крапинок стало мое знакомство с Анкой. Типичная полячка со светлыми короткими волосами и тонкими, как спицы, ногами, она была слишком простой и глупой, чтобы выбирать себе подходящих друзей. Мне до сих пор кажется, что выбор с кем дружить Анка делала так: тыкала пальцем в небо. Таким образом в скромное число ее друзей вошел странноватый веснушчатый паренек Симон, красивая, но замкнутая блондинка Валерия, и я. Очень толстая мусульманская девочка.       Мы пошли в среднюю школу все вместе, и я впервые могла сказать, что у меня появились друзья. И пусть мы сидели за столом лузеров, в двух шагах от мусорки, а мой вес беспокоил врачей, — это было не важно. Важно то, что смотря на Анку и двух ее причудливых друзей, я могла искренне улыбнуться… но в тот же день встретиться со своей самой глобальной неудачей. Потому что нельзя было забывать, что моя жизнь состоит из них.       — Эй, чмо толстозадое, — услышала я голос, который после въелся медленно убивающим ядом в сознание.       Его звали Гарри. Лишь наполовину поляк, наполовину англичанин, с первого дня нашего знакомства он оказался самым ужасным человеком, которого можно было встретить в школе. А его подруга, ее звали Божена, лишь укрепила во мне веру, что дьяволы существуют. Существуют среди нас.       Итак, важная часть истории моей жизни… Когда я ложилась спать и видела кошмары, мне не было страшно. Потому что ни один ужасный сон не мог сравниться с жесточайшей реальностью, в которую окунал меня Гарри. Он был самым страшным кошмаром, и это звук его шагов я различала среди всех остальных и боялась, боялась до дрожи.       Он стал одной из причин моих мыслей о суициде.       Он был главным подозреваемым в списке детектива Лиама по делу о смерти Стефана.       И также именно Гарри оказался тем, кто познакомил меня с Зейном и Милошем. С еще двумя причинами моего желания умереть.       — Анка, расскажи нам, что ты делала шестого cентября. Как начался твой день?       Лицо Лиама Пейна серьезно, сосредоточено. Он внимательно смотрит прямо в светло-серые глаза допрашиваемой девушки, пытаясь уловить любое малейшее движение, жест/знак, которые она может подать.       Анка впервые не выглядит жизнерадостной. Ее глаза не сверкают, даже нет привычных морщинок в уголках рта, что говорит о том, что сегодня она не улыбалась. Поправив юбку, девушка опускает голову, собираясь с мыслями, и явно борется с подступающими слезами. Все это время ее снимает камера.       — Анка?       Тучная мать девушки дотрагивается до плеча дочери, то ли пытаясь поддержать ее, то ли прося, чтобы Анка ответила на вопрос.       Но уже тридцать секунд длится молчание. Лиам впервые отрывается от лица допрашиваемой, чтобы кинуть мимолетный взгляд на своего напарника. Все терпеливо ждут ответа.       — Я проснулась в восемь, — наконец заговорила девушка. — Так как это было воскресенье, не было надобности куда-то спешить. Я выполнила обычные утренние дела. Потом около десяти тридцати вышла из дома… и пошла к Ханин, — на имени подруги голос резко понижается.       Уловив это, Лиам делает пометку в своих бумагах.       — Что было дальше? Что было, когда ты пришла к Ханин?       Анка поднимает голову, посмотрев на детектива, а затем медленно переводит взгляд на мать. Та кивает дочке, беря ее за руку.       — Мы пошли на пляж, — Анке самой не верится, с каким трудом выходит обычная фраза из ее горла.       Глаза девушки краснеют и намокают.       — Что было на пляже, Анка? — мягко продолжает Лиам. — Вы встретили там своих одноклассников, верно?       Допрашиваемая кивает, поэтому детектив продолжает:       — Перечисли, пожалуйста, кто там был.       — Я, Ханин, Симон. Валерии не было, потому что она заболела. Были Мирослав, Ришард, Тобиас, Виола… Жулита и Божена… Чуть позже я видела Милоша, но вскоре он ушел. И там был Зейн. Гарри... и Стефан, — срыв голоса при упоминании покойника, — и кто-то еще, имен которых я не знаю. Ребята из нашей школы.       — Давай поподробнее поговорим об вот этом, эм... — Лиам хмурит брови. — Примерно во сколько ты видела Милоша?       — Наверное… уже был полдень. Или больше. Два часа дня, где-то так.       Тишина заполняет кабинет, потому что Пейн кивает, находясь в своих мыслях, а девушка сама не продолжает. По ее щеке катится слезинка, когда нервно захлопываются веки, соединяя верхние и нижние ресницы.       Детектив снова смотрит на своего напарника, потом отрывает лопатки от спинки кресла и чуть приближается к девушке, кладя руки на стол. Его взгляд становится все более сосредоточенным. Он замечает, что допрашиваемая близка к истерике, но ведь допрос, по большому счету, только начался.       — Что делал Милош? Когда и почему он вдруг ушел?       — Я не знаю.       — Анка…       — Я не знаю!       — Не давите на нее, — строго возникает мать девушки, обнимая плачущую дочку.       Лиам вздыхает и отбрасывает ручку, снова откидываясь на спинку кресла. Он уже откровенно задолбался иметь дело с этими бестолковыми подростками и их родителями.       Милош мудак и этим все сказано. Но о Зейне Малике я могла рассказать очень многое.       В нашей школе училось более сотни мальчиков и парней. В моем классе — девятнадцать. Из них больше половины католики. Валерия считает, что по-настоящему симпатичных четверо. Примерно восемь — девственники. И трое настоящих деспотов.       Мой выбор пал на Зейна. На первый взгляд, не было в нем ничего особенного: копна угольно-черных волос, каре-зеленые мальчишечьи глаза, худое тело и среднестатистический рост. Посмотришь — обыкновенный живой парень. Немного застрявший в детстве, потому что до сих пор увлекается комиксами и велосипедами, но все же… не слишком запоминающийся, никого не тревожащий. Предпочитает босиком сидеть на веранде своего одноэтажного домика по воскресеньям, часами вырисовывать мультяшки в блокноте, а потом, сломав пару-тройку карандашей, звонить кому-то и убегать в парк, чтобы покататься и испытать немного будоражащего адреналина. Пацан как пацан. Старая, никогда не меняющаяся, но, видимо, самая любимая кепка, едва не сдвинутая до самых ресниц, служила ему, как именной колокольчик. Едва замелькала она бледно-зеленым пятном вдалеке, тотчас все определяли: идет Зейн. Было в его образе что-то особенное, может быть, но не настолько, чтобы потерять от этого голову, признав парня Царем и Богом, главной звездой ночных сновидений и идеалом, идеалом, идеалом…       Все это я осознавала когда-то, но то ли вышибло память, то ли планеты так сошлись неудачно, — что-то случилось, и мне суждено было влюбиться отчаянно и слепо. Слепо до смешного.       Он тоже мусульманин, а это было для меня важно. Я мечтала о нем, а Анка говорила, что я дура.       — Как ты думаешь, Ханин могла свести счеты с жизнью?       Время неумолимо замедляется, как кажется всем в этой душной комнате. Второй детектив устал стоять, поэтому присел рядом с Лиамом, ну а Анка вовсе выглядела на себя непохожей.       — Анка? Анка, как по твоему мнению, Ханин могла быть причастна к убийству Стефана? А потом, могла она покончить с собой? Ты ее лучшая подруга, значит, должна знать, что творилось у Ханин в голове.       Анка поднимает заплаканные глаза и медленно вертит головой в стороны. Всем уже кажется, что девушка не в силах говорить, но неожиданно она произносит:       — Не могу сказать ничего насчет убийства. А по поводу предполагаемого самоубийства... Тоже не знаю, но... Ханин всегда была той девочкой, которая хотела умереть.