***
Еще издалека увидел её авто и сердце привычно ускорило свой ритм, но потом вспомнил, что Маши там сейчас нет и сразу успокоился. Её Тайота была заблокирована на парковке другими автомобилями — забавно, но служители закона и порядка сами не всегда соблюдали их, встав вторым рядом поперёк выезда с площадки. Винить их в этом было глупо, всё-таки середина рабочего дня и все они явно заняты службой в здании напротив. Обойдя вокруг несколько раз и реально оценив ситуацию, Кораблёв уже направился вовнутрь, чтобы через дежурного выйти на хозяев и попросить их соблюсти правила дорожного движения. Но оклик: «Леонид Николаевич!» его остановил. — О, Виктор Иванович! — Лёня действительно рад видеть Ковина, но чувствует себя застигнутым на месте преступления, поэтому неловко переминается, облокотившись на машину Швецовой. Водитель Ковина, увидев его жест остановиться и подождать, отходит в сторону от служебного авто, пока Виктор Иванович, шаркая приближается к Лёне, осматривает того с ног до головы и наконец начинает задавать вопросы, конкретно, как на допросе, но с нотками беспокойства и непонимания в голосе: — Давно вернулись? — Днём, трёхчасовым. — осознавая уровень профессионализма Ковина, Лёня отвечает также чётко. — Почему возле автомобиля Марии Сергеевны? Где она сама? — взгляд пристальный, проверяющий. — Она дома, а меня машину попросила перегнать к ней. — от этих слов Виктор Иванович немного напрягся: Швецовой действительно и близко не наблюдалось, а Кораблёв был слишком возбужденным и радостным, не натворил ли дел от переизбытка чувств к Маше, самые дурные мысли от себя надо отгонять. И только он хотел задать следующий вопрос, как Лёня, уже не скрывая своего восторга, выпалил: «Маша у меня дома сейчас! Ужин готовит!». Если Кораблёв не сошёл с ума и это правда, то это немного неожиданно даже для Виктора Ивановича: — Что-то я тебя не понимаю тебя, Леонид! — Так давайте я к Вам поднимусь и всё расскажу, в том числе и о Чванове. — улыбка не сходила с лица Лёни и это немного пугало Ковина. — Хорошо, давай поговорим, — и едва поспевая за стремительно идущим майором, быстро скрылся за тяжелой дверью Следкома, успев махнуть своему водителю — тот на сегодня был уже свободен.***
Память Лёню не подводила — он точно выдавал все детали беседы с Михаилом Чвановым. С закалкой старого следователя Виктор Иванович быстро испещрял лист записью разговора, при этом успевая комментировать и обсуждать с Лёней отдельные факты. Когда вся информация была получена, Ковин устало снял с переносицы очки, внимательно пробежал глазами написанное, отложил бумагу в сторону и, перегнувшись через стол, стал сверлить Кораблёва глазами. Тот взгляда не выдержал, растерялся и как-то отчаянно, с видом провинившегося школьника, спросил: — Что? — Мне теперь нужен официальный рапорт о командировке от Марии Сергеевны Швецовой. Где Маша? — и взгляд хитрый, кошачий. — Маша у меня дома, готовит ужин! — с само собой разумеющимся видом и каким-то смущением. — Я это слышал уже. И, кстати, заметил, что ты её называешь по имени, без отчества. — Лёня готов был под землю провалиться, даже покраснел слегка. — Рассказывай уже, Ромео. Через несколько секунд, набрав воздуха в лёгкие и смелости в душу, Кораблёв решился на кардинальную честность и стал аккуратно подбирать слова, описывая их новый этап в жизни: — В этой поездке мы с Машей немного сблизились, так, не сильно, на полшага. Я несколько раз конкретно голову терял от того, что она близко; нет, но я и так от неё без ума всегда, — и боковым зрением глянул на Ковина: не ноты критики во взгляде, поддерживающая улыбка и какая-то радость в глазах.– Я и так без ума, а Маша такая нежная со мной, заботливая, я немного палку и перегнул, захлёстывало меня. А когда уже в Питер вернулись — Маша ведь ещё в поезде сказала, что отношения у нас изменятся, она тоже что-то чувствует ко мне — уже в Питере мы ехали и говорили, я опять лишнего сболтнул, поспешил, но у меня силы духа никакой нет возле неё. А она-то волевая, возьми и скажи — «заботится хочу, ужин приготовлю». Заехали в супермаркет, как семья там ходили, всё купили. Ей важно было у меня дома готовить, приехали, она начала, а потом схитрила, прокрутила мной и отправила за своей машиной. — определенно выдохнувшись, Лёня замолчал. Виктор Иванович смотрел в сторону, подперев щеку кулаком, и интенсивно думал, взвешивал вероятности и пришёл к выводу, что Кораблёв таки свихнулся — невозможна в его картине мира такая ситуация с его подчиненными. Но объясниться с Лёней, равно как и успокоить, было нужно: — Если честно, в весь твой рассказ мне верится с трудом. Мария Сергеевна — женщина серьёзная, стойкая и чтобы так стремительно всё менять… На неё это совершенно не похоже. Тем более, я это слышу только от тебя, её мнения у меня нет. Поэтому ответь мне честно — это правда? — Виктор Иванович, я не вру, не сошёл с ума, не пьян. Я просто счастлив и…– договорить Лёне не дал звонок его мобильного. Подумав буквально мгновение, Кораблёв сразу ответил, включив громкую связь и первое, что заметил Ковин — голос у Маши нежный, заботливый, обеспокоенный, но без единой претензии. –Да, Маша! — и Лёня моментально изменился. — Лёня, ты куда пропал? Я же волнуюсь. Больше часа прошло, у меня всё готово. — точно была она, жива и вроде здорова… Ковин посмеялся про себя над собственной мнительностью и подозрительностью, но в этой ситуации было простительно — дело касалось его любимой Швецовой. — Со мной всё нормально, не переживай. Встретил возле комитета Виктора Ивановича, решил доложиться в общих чертах. — Ну, слава Богу. Я дома рапорт напишу, завтра ему и передам. Ну ты там не задерживайся, ужин стынет.– совсем, совсем иная была Швецова, нетерпеливая, непохожая. Виктору Ивановичу подумалось, что либо и она свихнулась, на пару со своим Кораблёвым, либо это действительно новая реальность, в которую его посветили одним из первых. –Уже лечу! — а после небольшой паузы, с хитринкой. — Маш, а на ужин-то что? На другом конце засмеялись кокетливо: «Это сюрприз! Приезжай — узнаешь!» — Так не честно, обещала ведь не мучить больше нас… — и осекся, ведь опять переходит грань. Загривком почувствовал, как Швецова там, на кухне, тоже напряглась от двусмысленности фразы. — Ничего особенного, Лёня, просто, но сытно. Мясо по-французски, куриный суп, несколько салатов, оладьи. Но из-за твоего любопытства сюрприз не удастся.– на это меню желудок Лёни ответил голодным урчанием, а воображение подкинуло просто сказочную картину: накрытый стол, такая домашняя Маша, умопомрачительный запах, хорошее вино. Вот именно! Надо купить на обратном пути! И пока Кораблёв предавался идеям и мечтаниям, Швецова сказала короткую вроде фразу, шёпотом сказанную, но подцепившую его под самое сердце: — Немного времени прошло, как ты уехал, а я будто уже и соскучилась, так привыкла к тебе за прошлые сутки.– и Лёня даже через расстояние увидел, как смутилась она от собственного откровения, прижала телефон к виску и слушает его реакцию, ждёт. А он-то и слов подобающих найти не может и только глядит на всё понявшего уже Виктора Ивановича. — Я уже выезжаю! Прямо сейчас. — и не дожидаясь ответа, отключается, неловко кладёт телефон в карман и, как на срочный вызов, срывается с места, но у самой двери останавливается под жестом: — Сядь-сядь, Леонид Николаевич! На минуту, на одну. Дождётся она тебя, я увидел. А теперь послушай меня, старика. Слушай и думай, не спорь только. Леонид, я знаю тебя больше 20 лет, столько же, сколько и Машу. И все эти годы ты её, слабее или сильнее, любишь. Я это знал, я это видел, я тоже мужчина. Её невозможно не любить, не родился просто такой, кого она совсем оставит равнодушным. Но я люблю её как дочь, а ты по-настоящему. Я знаю, что и она тебя любит — не удивляйся, это тоже было заметно — конечно, слабее, но… Или может скрывает свои чувства лучше. В любом случае, я понимал, что когда-то вы друг другу откроетесь, допускал, что может закрутиться. Но в одном-единственном случае — если Маша будет одна, но она-то замужем, и не терпит предательства и сама не предает. А Дима её не предаст, излишне идеальный, правильный весь. Девушка она строгая, но может рубить с плеча. Чтоб она стала свободной, надо чтоб Луганский оступился сам. Иначе… Вы только разобьёте друг другу сердце в итоге. — Я этого и боялся все годы нашего знакомства — что не выйдет, но сейчас уже готов пройти вальсом по минному полю. А Луганский может совершить ошибку в любой момент, дела у него идут не очень, я ведь справки навожу, он — в одном шаге от статьи. — по-оперски жёсткий ответ не мало удивил Ковина. — Ну, Леонид Николаевич, а ты — не промах. Лети, Ромео. — память почему-то ассоциативно подкинула вроде и неуместный образ из классики — «Ну, Ромео!.. Смотри. Чтоб это у вас с Машей было на всю жизнь. Короткую или длинную, но…» Будто ни секунды не раздумывая, Кораблёв ответил цитатой оттуда же: «Будем жить!» Когда дверь за майором всё же закрылась, Виктор Иванович усмехнулся, снова вспомнив: «И в тот же миг влюблённое созданье, включив форсаж, умчалось на свиданье». И с уверенностью решил для себя — действительно, будем жить, тем более, жизнь намечалась вдали интересная и, дай Бог, счастливая.***
Впервые за долгие годы возвращался не в свой дом, а к себе домой, потому что там его с нетерпением ждали. Автомобиль Швецовой, такой же своевольный и умелый, как хозяйка, подчинился Лениным рукам достаточно быстро — немного хитрости, достаточно плавности в движениях, чуть больше усердия и внимания — технологии такого управления он уже отточил на самой Маше. А приятным бонусом к вниманию — их милые знаки — бутылка неплохого, как мог судить сам Кораблев, розового вина и букет из пятнадцати кремовых роз. И пусть это до пошлости походило на набор для свидания и было совсем не к лицу 53-летнему майору уголовного розыска, пусть казалось сценкой из прошлой жизни, когда ещё был женат, а случилось это в прошлом веке. Но сейчас всё это не имело никакого значения, потому что руки уверенно, но нежно сжимают руль, будто это её руки и ведут Лёню только вперёд. В собственный дом Кораблёв заходит предельно тихо, будто боясь спугнуть, и нос к носу сталкивается с Машей прямо в коридоре — ждала. По закону мелодраматического жанра напрашивается страстное приветствие после разлуки, но их общение сейчас больше похоже на трагифарс и потому Лёня смущенно вытягивает из-за спины внушительных размеров букет и молча протягивает Швецовой. В их жизни — одни недосказанности и привычка, въевшаяся под кожу, понимать друг друга без слов. Кораблёву не надо ответов, достаточно счастливых глаз Маши, прячущей в букет своё смущение и удивление. Едва слышное: «Спасибо!» — и убежала куда-то в его комнату, совсем по-хозяйски найдя там какую-никакую вазу. В ванной Лёня немного освежился, пришёл в себя, набрался смелости. Но, зайдя на кухню, снова одурел — уже от запаха свежей, настоящей, домашней еды. И от вида такой же домашней, совсем родной Маши. Он сразу-то не заметил, что Швецова, видимо, успела привести себя в порядок после дороги, переодеться и слегка сменить причёску, но оставалась какой-то уютной, совсем уместной на этой кухне, хоть и, безусловно, немного скованной. Играть их сменившееся роли было непривычно, неловко, оба не знали, куда подевать руки, поэтому быстро принялись за ужин. Было действительно вкусно, тёплый суп — сытный и наваристый, как в детстве у мамы, с первой ложки размаривал, хотелось есть быстрее, активнее, но это было бы некрасиво и нетактично, а ударить в грязь лицом перед Машей Кораблёв совершенно не хотел. Тем более показать, что полноценно первого не ел очень давно… Чтоб скрыть сковывающую льдом неловкость Лёня достал из холодильника запотевшую бутылку розового и впервые за полчаса, как он с удивлением осознал, нашёл в себе силы и повод что-то сказать: — Вот. Розовое. Думаю, понравится. Надо отметить. — и улыбнулся, смущаясь. Куда там делась опять его отчаянность и смелость?! — А что отмечаем? — Швецова же, наоборот, стала походить на шампанское — игристое, воздушное, бьющее в голову. И задающее неудобные вопросы. Удивительно, но быстро нашёлся, что ответить. — Ну как? День сегодня хороший. Чем не повод? — выкрутился, даже сумел отзеркалить её кокетство — вышло как-то неумело, но попытку можно засчитать. Маша наскоро поменяла блюда, быстро накрыла уже по-праздничному стол, Кораблёв организовал бокалы и едва сдержался, чтобы не зажечь свечи каким-то удивительным образом оказавшиеся на общей кухне. Вино оказалось действительно неплохим — со вкусом лета, с запахом дыни и с воспоминаниями о детстве. И Маша предавалась им с упоением немного опьяневшей женщины, а Лёня не сводил с неё глаз, понимая, что даже такая она — ему по сердцу. Первый раз они подняли бокалы за завершение дела (всё же, старая следовательская традиция, нарушать нельзя!) — после этого разговор пошёл веселее и свободнее. Второй тост был за погибших товарищей — вроде тоже святое дело — но после этого Швецова смотрела на Лёню не мигающим взглядом и с не исчезающей полуулыбкой, а ему от этого даже глотать было дискомфортно. Третий бокал опустошили за них, без конкретики, но определенно понимая, что имели ввиду, и Швецова опьянела до состояния философских рассуждений и рассказов о детстве. Видя это, Кораблёв медленно впадал в панику — на горизонте маячила перспектива оставить Машу у себя дома на ночь, ведь в таком виде она за руль не сядет, он также не будет рисковать, а вызывать такси для нетрезвой и любимой женщины тоже опасно. Оставлять у себя — вдвойне опасней, Лёня сам немного пьян и не может ничего гарантировать. Дилемма! Он не хотел её вообще отпускать, они очень хорошо сидели, но на город уже спускался вечер, а завтра их ждали на службе. — Я с Димой общалась — фраза, как гром среди ясного неба, даже немного выгнала хмель из головы. — И как у Димы дела? — чисто из вежливости спрашивает, но надеется, что плохо. — Говорит, что хорошо. — Лёня разочарован.– Только в Питер не собирается пока, дела у него в Москве. Только я узнала, что он не там, где говорит мне. И для чего-то себе организовал алиби там. Дима мне врёт, наверное, не в первый раз. Я поняла, что его не знаю, не узнала за столько лет…– длинная, драматичная пауза. Они оба понимали, какая фраза должна по законам логики стать следующей. — … и наверное, уже не люблю. — взрывом гранаты звучит эта истина в голове Лёни и бесконтрольно на его лице появляется счастливая улыбка. Он натуральным Шервинским начинает приговаривать, что он расстроен, подавлен, считает трагедией, а сам просто сияет. Маша просит Кораблёва не злорадствовать, а он исправляет — это у него радость без всякой злости. Затянувшееся молчание разрывает неуверенное Машино: «Мне домой пора!», а Лёня после прозвучавшего катастрофически не согласен её отпустить. Но разум в который раз побеждает сердце и Кораблёв всё же резонно говорит, объясняет — ему не понятно, как ей добраться в свою квартиру, оставить у себя можно — но… но… но… — Так что ты мне предлагаешь — в машине своей заночевать? Получается, что так? Выгоняешь, значит меня, но и домой не пускаешь, и оставить не хочешь. Значит — ночь провести в салоне автомобиля? А я думала, ты заботливый, внимательный ко мне, — будто на крючок поймала Лёню, хмурит брови, как будто злится, а сама-то веселится, наблюдая за его реакцией. А Кораблёв как та рыбка, которую на берег выкинули — хватает жадно ртом воздух, глаза пучит, не может слово сказать. Для усиления эффекта Маша делает крайне суровый вид, но не выдерживает и заливается нервным, истеричным смехом. Постепенно Лёня начинает понимать, что его разыгрывают в очередной раз за сегодня и сам тоже начинает безудержно хохотать. Встречные взгляды друг на друга –и снова приступ, и так точно несколько раз — им обоим была крайне нужна эмоциональная разгрузка, нервы за день были напряжены до предела. Так же резко, как и начали — внезапно успокоились, стало легче, будто с груди упали тяжелые камни, не дающие свободно дышать, несколько глотков минералки — и уже в полном порядке. — Не переживай, я в норме, сумею без происшествий доехать. Да и сколько я там выпила — всё давно выветрилось. Отгоню машину в сервис и пешком прогуляюсь до дома, там метров двести между домами идти. — Я всегда буду о тебе переживать. Ночь на дворе, а тебе по закоулкам и подворотням шататься пешком, это опасно, мы ещё не всех подонков в нашем культурном городе переловили, — наверное, уже никогда Швецова не привыкнет к такой всепоглощающей заботе Лёни. Или когда они… Но отогнала от себя эту мысль. Пока что… — И что ты, рыцарь мой, предлагаешь? — А рыцарь предлагает Даме сердца поехать к кузнецу в своей прекрасной карете, а сам старый рыцарь потащится следом в его старой телеге, а потом сопроводит прекрасную Даму до собственного замка, уж простите, всё в той же старой телеге. Как Вам такой сюжет из куртуазного романа, Мария Сергеевна? Только не говори, что ты удивлена, что я вообще читать умею… — Не удивлена, я всегда знала, что ты очень начитанный и интеллектуальный человек. Но ты и средневековые любовные романы… Это неожиданно! — он действительно её удивляет с каждой минутой всё больше. — Понимаешь, — перегнувшись через стол, глядя в упор на её губы. — искал в книгах, как правильно с тобой общаться и нашёл этот жанр литературы. — Бесстыжий! — также придвинувшись близко, так, что Лёня нервно сглотнул.– Я согласна, пойдём собираться. Плавно, не спеша, будто в слежке, за Тойотой двигалось Рено. У обоих в голове было пусто, ни о чём не думалось, только держались целей — всегда видеть друг друга, как часто бывало с ними и по жизни. В мастерской всё прошло гладко, несколько минут — и Швецова уже сидит на соседнем кресле с Лёней. В одном из дворов, через который надо было проехать, ночным ветром закрутило маленький смерч из песка и пыли — пришлось остановиться. Дикая воронка плясала чудаковатый танец прямо возле машины, полностью закрывая обзор в сумерках и Кораблёв, удивленный таким зрелищем как будто про себя проговорил: «Ничего не вижу, ничего не ясно». Маша, занятая своими мыслями, не уловила контекста его фразы и ответила: «Во всём разберёмся». Её подъезд, значит, пора прощаться на сегодня. Но обещал ведь доставить прямо до двери квартиры, поэтому, припарковавшись прямо под большим фонарём, выходит из салона, обходит кругом, открывает дверцу и протягивает свою руку. Тонкие и тёплые пальчики Маши моментально ложатся на его открытую ладонь и Кораблёву в свете уличной лампы эта сцена рисуется на каком-то офицерском балу, где он приглашает на танец красивую, но замужнюю женщину. Стряхнув с себе флёр фантазий, Лёня обнаруживает себя на прежнем месте, а напротив него — Машу со своим ультрамариновым шарфиком в руках. Видимо, случайно заметила в открытом бардачке, но у неё — не ноты протеста на это. Кораблёв же смущается, начинает оправдываться, что она сама забыла его в машине, он хотел отдать, да только забыл. Но от внимания Швецовой не ускользает, что свой взгляд на этой безделице Лёня задерживает дольше приличного и следит крайне внимательно. Поняв всё без слов, Маша протягивает Кораблёву шарф, он сжимает его в руке и с каким-то трепетом прижимает к лицу, вбирая сохранившийся запах. Сладкой болью отзывается у неё сердце на эту картину. Вот и дверь квартиры, действительно пора прощаться. Швецова пока не достаёт ключи, не открывает замок, потому что боится, что неостановимо захочет запустить его вовнутрь. Поэтому неловко топчется на собственном пороге и теребит в руках букет. — Кстати, спасибо за ужин, Мария Сергеевна. Я не поблагодарил сразу. Давно не ел ничего вкуснее. Но кусок, если честно, в горло не шёл — слишком возбужден и напряжён. — Не за что, мне не сложно. Там и суп, и мясо, и салаты остались, на несколько дней хватит, а потом… –А потом я опять тебя позову и ты снова будешь на моей кухне. — с самой безобидной, обезоруживающей улыбкой. — Лёня, какой ты… Невозможный… во всех смыслах. Доброй ночи! — и стремительно стала открывать дверь. Кораблёв прошептал «Доброй ночи», но не отходил, а Швецова спиной почувствовала, как он подошел предельно близко, немного склонился над её ухом и прошипел «Не отпущу, больше моих сил». Маша сориентировалась быстро, развернулась к нему лицом, почти оказавшись в его объятиях, и невесомо поцеловала в щёку. В следующий момент, воспользовавшись его замешательством, легко оттолкнула в грудь и захлопнула перед ним дверь. И обессилено уселась прямо на пол коридора и беззвучно разрыдалась. А на стене подъезда красовалась новая вмятина от кулака майора. Песчаные бури нарушали видимость.