Когда ему исполнилось шестнадцать /сборник драбблов/

Глен вовсе не был странным. Он молчал часто, просто смотрел на Гилберта – но по его взгляду многое можно было понять. Жалость, умиление, разочарование, печальная радость, забота и страх за Гилберта – все это мальчик читал в глазах своего Учителя, и, как ему казалось, редко ошибался. Ведь, на самом-то деле, Глен был так похож на обычных людей. Или, может быть, это Гилберт его так хорошо понимал, ведь тоже был чуточку Гленом. Глену редко нужно было говорить что-то вслух, чтобы вразумить Гилберта, но в этот раз он, кажется, не удержался. - Это жестоко, Гилберт. Мальчик вздрогнул, стыдливо опуская взгляд. Он не знал, зачем Учитель позвал его в свою комнату, но… Ему уже было немного страшно. - То, как ты обращаешься с Винсентом, – это… Жестоко. Перестань, прошу, - чуть тише произнес мужчина, вздыхая, и подошел к мальчику. – Ты совсем его не любишь? - Я… Не… - смял в руках низ своей рубашки маленький Гилберт, взгляд отводя. – Он ждет слишком многого. - Он ждет внимания и хоть толики братской любви, Гилберт, - покачал головой Глен. – Ты… Когда ты поймешь, что он дорог тебе, будет слишком поздно. - Я не могу насильно его полюбить, - пробормотал Гил, всхлипывая. – Просто не могу. - Подумай, каково это – когда тебя не любит единственный родной человек, Гил, - прикрыл глаза Глен. – Я не хочу, чтобы ты заставлял себя что-то делать. Но представь, насколько он будет счастлив, если ты ему улыбнешься. И Гилберт смущенно начал рассматривать ботинки своих сапог. «Когда ты потеряешь его, будет слишком поздно». «А ведь ты можешь сделать его чуточку счастливее». Гилберт не мог любить Винсента так сильно, как хотелось Глену. Он не мог любить Винсента больше, чем тех же Лотти и Лили – только вот из-за них… Из-за них Гил никогда не страдал. Не должен был жить на улице. Не думал оставить, бросить, чтобы самому выжить. Это были темные мысли, и именно потому Гилберт не мог их забыть. Винсент знал это – и продолжал безумно любить брата, а тому от этого только тяжелее становилось. Уж лучше бы он Гилберта ненавидел. - Винсент, хочешь немного потанцевать? Винсент оглянулся чуть нервно, а потом на щеках его появился румянец. - П-правда? Гил, ты… - Тут так красиво, - склонил голову Гилберт, к брату подходя, и осторожно взял его за руку, к груди своей прижимая. Ему было двенадцать, всего двенадцать. И Гилберт Винсенту улыбнулся. А Винсент рассмеялся – тихо, надрывно, но вместе с тем и как-то звонко-болезненно, до боли сжимая ладонь Гилберта в своей. Искренне – а потому слишком уж по-настоящему, и Гилберта пробрала дрожь. Он улыбался искренне, как и Винсент, но… - Спасибо, Гил. Я люблю тебя, - поджал губки Винсент, в янтарные глаза брата заглядывая, и положил голову свою ему на плечо, неуклюже прижимаясь к Гилберту. А Гилберт перестал улыбаться вместе с ним. Потому что в алом глазе Винсента он увидел всего одно: Винсент прекрасно знал, насколько сильно пытался Гилберт его полюбить… Всем сердцем. И это значило, что Гилберт совсем его не любит. Гилберту было страшно представить, что бы чувствовал он, ощущай что-то подобное. Что бы было с ним? Он бы сломался, расплакался, а Винсент… Был сильным. Ему хватало духа даже на этот неуклюжий танец, который, наверное, только боль и причинял. И Гилберт понял, что куда проще не улыбаться Винсенту вообще, ведь тогда он хотя бы не будет врать. Но этот танец почему-то грел ему сердце так сильно, что Гилберт почти что готов был полюбить Винсента по-настоящему, ведь... Глен был прав. Стоило Гилберту улыбнуться, и он услышал смех Винсента. И смех этот был прекраснее всего на свете.