Когда ему исполнилось шестнадцать /сборник драбблов/

Винсент всегда был особенным. Он отличался – даже по меркам Баскервилей. Его ненавидели; его боялись. Его не раз пытались убить, и, быть может, пару раз у некоторых людей это получилось – Винсент мог и не помнить, Винсент мог и не понять, если был слишком маленьким. Все это, все то, что Винсент пережил, не могло не стать его частью. Просто не могло на нем не отразиться. Освальд знал это, как никто другой. Винсент интересовался не самыми обычными вещами, а некоторые их них оставались непонятыми совсем никем; Винсент любил многое, от чего у обычных людей руки бы тряслись. Винсент потрошил игрушки; Винсент любил брата. Винсент делил постель с далеко не молодым в душе мужчиной. Винсент очень любил играть в те игры, которые казались не очень пристойными, но… Еще никогда его странные предпочтения не добирались до спальни Глена. - Я могу тебя… Попросить? Его губы были так мягки, а глаза – так прекрасны, что Освальд не мог ему отказать. Ни в чем не мог – по крайней мере… За дверями этой комнаты. Здесь исполнялся любой каприз Винсента, и Освальд получал неимоверное наслаждение, видя, как же хорошо этому мальчику в его руках. Это была любовь? Освальд назвал бы это счастьем. - Конечно, - пробормотал он, отстраняясь. Винсент был уже полностью раздет; что же, если ему не хотелось, было самое время остановиться, но… Но Винсент, конечно же, не был настолько предсказуем. Он любил чувствовать себя сверху, любил держать ситуацию под контролем – пытался это делать, и Глен ничего против не имел, наоборот, поддерживал его. Мальчики, они такие – Винсент взрослел, и ему нужно было уметь надавить, когда нужно. Но Винсент был слишком необычен. - Свяжи меня, Глен, - пробормотал он, глаза опуская. - Прости, что? – переспросил Освальд, осторожно приподнимая подбородок мальчика. Он не понял. Правда, не понял. - Я хочу попробовать. Это здорово, когда ты разрешаешь мне немного одержать верх, но… Я хочу сам ощутить это. По-настоящему. Свяжи меня, - потянул он за рукав Глена, вздыхая печально, и язычком меж алых губ провел. – Свяжи мне руки. Освальд внимательно смотрел на него, на лицо Винсента, пытался уловить, шутит тот или нет. Не получалось; морщинка между бровями мальчика лишь убеждала Глена, что тот серьезен. А его голос, которым он так призывно просил, и вовсе одурманивал. - Винсент, ты хочешь чего-то подобного? – тихо спросил Глен. - Свяжи мне руки и привяжи их к спинке кровати, чтобы я не мог вывернуться. Завяжи мне рот, чтобы я не мог сопротивляться. И делай с моим телом все, что хочешь. Освальд вздрогнул. Это было так похоже на одну из книжек, что читал Винсент; беда была в том, что Винсент сам любил говорить подобные слова, а это значило лишь то, что он действительно просил Глена о чем-то подобном. - Я… Я хочу принадлежать тебе, - пробормотал мальчик, в губы мужчине выдыхая, и снял с себя то, что оставалось еще на теле – рубашку с исподним. И вновь улегся под мужчину, на подушках призывно раскрываясь. - Это может быть интересная игра, Винсент, - склонил голову Освальд чинно. – Но если ты захочешь меня остановить, не сможешь. Ты уверен, что хочешь попробовать… Нечто такое? - В этом весь замысел. Я доверяю тебе, - улыбнулся Винс, вздрагивая, когда холодная рука Глена коснулась его бока. Но не отпрянул. - Я… Мне кажется, что-то подобное мне может понравиться, - уже чуть тише пробормотал он, стыдливо взгляд отводя. Сжался, когда Глен коснулся его бедра, дрогнул; а Глен взял в руки две полосы ткани. Винсент не сопротивлялся. Он с радостью позволил связать свои руки, завести их за голову, привязать к спинке кровати, а потом мягко накрыл губы Винсента широкой лентой. Это был такой соблазн. Винсент вечно ходил по краю обрыва. Его тело было соблазнительным, но вел он себя еще более… Не всегда призывно, нет. Но независимо от того, краснел ли он, смущено колени сводил или резво забирался на ноги Глену, мужчине хотелось его до боли. Винсент прекрасно знал, какое влияние оказывал на Глена. И продолжал улыбаться, свое, конечно, получая. Но как велик был соблазн!.. Освальд давно… Хотел. Залюбить мальчишку до невменяемого состояния, заставлять его выгибаться и плакать от столь ярких ощущений всю ночь, а потом еще и день; дать ему забыться, а самому расслабиться, поняв, что в таком состоянии веревки, сковывающие, заставляющие стать тоньше и отзывчивее каждый нерв, делают куда больше, чем мог бы подарить Винсенту Освальд. Он с неслышимым трепетом прильнул губами к груди мальчика, целуя, и обхватил губами мягкий сосок, с удовольствием слыша неровный вздох. Прикусил. Руки, бока, впалый животик и бедра, бедра внутри и снаружи – вылизывая близко-близко, но не касаясь самого заветного, изводя маленького манипулятора, заставляя его веревки натягивать и всем телом выгибаться, сминать ногами белоснежные простыни, находясь на пределе, но не получая разрядки. А потом Освальд отстранился, на Винсента внимательно глядя. Таким, распаленным, горящим желанием, он был еще более прекрасен; его хотелось сильнее, но Освальд не был бы Освальдом, если бы сорвался. Он не собирался потакать этому капризу Винсента, ведь… Он сам сказал: «что захочешь». Освальд думал, что воспользоваться этой красотой теперь – кощунство, а потому просто лег рядом, пальцами по светлому боку проводя, и посмотрел на вздрогнувшего мальчика с нежностью. Вот так сладко томить его было просто невероятно приятно. И Освальд прилег на подушку, думая, что через пару часов просто обнимет мальчика и заснет с ним вот так вот, ничего толком и не сделав.