Когда ему исполнилось шестнадцать /сборник драбблов/

Винсент открыл глаза. Это была не Бездна. Он видел Бездну, он успел за все время это познать суть Бездны – и пусть она так яро хотела его перемолоть, изничтожить, поломать, все почему-то было… Хорошо. Тогда, когда он попал к самому Ядру, Алисс приняла его на удивление благосклонно. Кто знает – может, из-за просьб Джека, а, может, потому что быстрая смерть была просто более милосердна для Винсента, чем стирание по мгновению из всех историй мира – прошлых и будущих. Это работает просто. Все, кто помнил его, умрут и никогда не вспомнят больше, даже через сто лет. Винсента просто не будет существовать – как того хотела Присяжная, как того хотел… Хотел ли Гилберт? Винсент стал сомневаться в этом совсем недавно, но сердцу было легче верить, что нет, не хотел. Слова Джека Винсент не позабыл. Он не хотел жить – а Джек вернул ему это желание, а Гилберт, новый Глен, отнял. Это было слишком жестоко – но Винсент хотя бы сможет покоиться с миром. А Джек будет страдать. Один. Покинутый всеми. Потерявший всех, кого любил – Лейси была сброшена в Бездну, как и Винсент, Освальд – расщеплен миром на те части, что более не собрать. Лотти, прекрасная, милая Шарлотта, выбрала Фанга… И у Джека не осталось никого. Винсент думал о смерти каждый день, сидя за одним столом с Волей Бездны и попивая чаек – пока мог подносить кружку ко рту. Она… Смотрела на него со злобой, с безысходностью, но в то же время улыбалась – это было жутко. Это было так жутко, но она хотя бы иногда уходила туда, наверх. А компанию Винсу составляла уже глупая Алиса. Теперь кончилось и это. Винсент думал, что после Бездны ничего нет. Быть может, он ошибался; а быть может, это и есть небытие – видеть то, от чего сердце болит, но так радостно на душе. Он обнимал Освальда. Он целовал Освальда. Он зарывался пальцами в его темные волосы, такие жесткие и непослушные, как у Гилберта. Он смотрел в его глаза – такие прекрасные, темные, глубокие. В них не осталось того металла, что вечно резал по взгляду Винсента, а иногда плавился, обволакивая, согревая и даря счастье; теперь в глазах Освальда было больше жизни. Теперь, после смерти. Он был так молод. Он был моложе Винсента – Винсента, который был кем-то когда-то, а теперь стал вновь семнадцатилетним, вечно юным и вечно невинным. Он и забыл, каково это – не задумываться о том, что скоро все, конец, небытие, что скоро у него не останется ничего. Винсент не хотел этого вспоминать. Он просто хотел остаться вместе с Освальдом в этом золотом свету. Золотом – но ином, не таким, что был в глаза Гилберта. Таком… Мягком. Солнечном. Радостном. Винсент не знал, что он будет делать дальше, но понимал одно: в кои-то веки все Глены были неправы. Он хотел остаться здесь, по ту сторону смерти – смерти окончательной – подольше. Вместе с Освальдом. Желательно, навсегда.