Искупление (как разбивали лед 2)

      Прошел месяц, как сознание светлого короля Трандуила, сына Орофера пребывало в небытии, а Торин Дубощит все больше погружался в свое сумасшествие. С самого первого дня его волновало только одно: "что я скажу ему, когда он очнется? Что мне делать тогда? А что сделает он?" При чем, он твердо был уверен в том, что эльф очнется, не смотря ни на что, рано, или поздно, он откроет глаза, как ни в чем не бывало, соберется и уедет. Да, сын Траина надеялся, что когда Трандуил очнется, он обо всем забудет. Хотя, глубоко в себе, Торин надеялся оттянуть тот момент как можно дальше. Время тянулось медленно, ждать становилось все труднее. Ожидание вытягивало из Короля-Под-Горой неведомое множество сил, но он, упертый, как и любой другой гном, почти не отходил от постели эльфа. Случилось так, что однажды он позволил себе прикоснуться к его руке. Это было всего лишь мимолетное прикосновение, случайное, но оно значило для гнома много. Кожа эльфийского Владыки была тонкой и нежной, так неподобающе нежной для мужчины и воина. Хотя, что взять с эльфов? Надо сказать, что за этот месяц все следы с его тела сошли, не оставив и намека на былое, светлые волосы отросли заново, даже немного длиннее, чем были. Жизнь возвращалась в его тело, он уже не был той мертвенной синюшней бледности, которой был раньше, тонкие губы его алели на точеном лице. С тех пор Торин не просто сидел в стороне, смотря на эльфа из угла. Он садился рядом на кровати и, держа за руку, разговаривал с ним, рассказывая о лете по ту сторону стен, о солнце и звездах, о зеленой траве и цветах, что так дороги эльфам, вместе с тем, прося прощения у него.       В первый день второго месяца лета случилось то, чего так ждал и, вместе с тем, боялся Торин. Когда первые лучи рассвета озарили вершину Одинокой горы, Трандуил открыл глаза. В большой комнате горел свет, его никогда не гасили здесь, поэтому, приняв его за солнечный, ведь глаза, после долгого мрака ничего не видели толком, эльф резко сел на кровати и поняв, что что-то его придавило, потрогал это рукой, пытаясь разглядеть. На ощупь оно было довольно большое, пушистое и мягкое. И оно было явно живое, судя по тому, как приподнималось дыша. Рука эльфа медленно заскользила выше, ощупывая мягкую шерсть, как вдруг попалось что-то другое. Напрягая уже привыкающие к свету глаза, он смог различить черные волнистые пряди, а когда тот повернулся и поднял на него глаза, Трандуил будто бы оцепенел. Они молча смотели друг на друга с одинаковым ужасом, в голове одного царил хаос из воспоминаний, мысли другого разом канули во мрак, оставляя сосущую пустоту.       Да, он не заметил, как заснул во время очередного монолога. Но ведь это уже не в первый раз было. На этом большом, сильном, мускулистом, но в то же время изящном и утонченном теле было удобно и спокойно, Торин будто бы мог его контролировать, вместе с тем желая закрыть собой. Кто же знал, что именно в это утро эльф очнется? Открыв глаза от осторожных прикосновений, гном поднял голову и замер - на него смотрели два сияющих голубых глаза,почти еще не видящие, но уже дающие понять своему хозяину, что это он, Торин перед ним, из-за чего где-то в их прозрачной глубине начал зарождаться страх.       Первым очнулся Трандуил. Собрав в кулак все свое самообладание он резко отдернул руку от Дубощита и, смерив его пронзительным, злым и леденящим душу взглядом, поднялся с кровати, взял свою одежду, что была давно уже привезена слугами из дворца, и начал одеваться, не смущаясь своей наготы перед гномом. Тот, в свою очередь, лишь наблюдал, силясь сказать хоть слово, чтобы сломать тишину, которая навалилась внезапно, как отколовшийся кусок скалы. Когда эльф застегивал последние застежки на своем длинном камзоле, Торин поднялся и, сделав шаг, заговорил. - Трандуил, прости меня. Я говорил это уже сотни раз и готов повторить еще. Если есть то, что сможет искупить мою вину перед тобой, я сделаю это.       Владыка Мирквуда выслушал гнома не перебивая, но и не поворачиваясь к нему лицом. Как только он замолчал, эльф медленно развернулся, буквально сдирая ледяным лезвием с гнома кожу, едва ли сдерживаясь, но поэтому он и был Королем, что мог сдержать себя всегда. - Ты и твой..родственник, вы опозорили меня, мой род, мою честь. Я знал, что ненависть меж нами велика, но никак не думал, что будет так, как было. Ты обесчестил Короля. И искупить твою вину и вину твоего брата может только кровь, хотя и она не вернет мне того, что вы отобрали. Я объявляю войну Эребору и Железным холмам. В этой битве вы пожалеете о том, что родились на свет, а дракон и другие ваши тяготы покажутся вам лишь детской забавой.       Буквально прошипев последние слова с крайним презрением, сын Орофера резко удалился из комнаты, а затем покинул и Эребор, спешно скрывшись из виду. Гномы Эребора были рады видеть его в здравии, никто и не думал о том, чтобы насмехаться, или как-то зло подшутить, наоборот, все сочувствовали ему, позабыв былую ненависть к Королю эльфов. Но Трандуил не обратил на них никакого внимания, лишь вскочил в седло и умчался прочь. Его одолевали тяжелые мысли, в груди щемило от гнева и тоски. Он отомстит за себя. Но не только месть была причиной брошенного им вызова: отомстив за себя и вернув честь рода, он готовился погибнуть, ведь память о былом не оставит его и будет терзать, даже если он перебьет всех, и ни одно, даже самое прекрасное вино в мире не заглушит этих воспоминаний и этой боли. С такими мрачными мыслями, Король вернулся в свой лесной чертог, радостно встречаемый своим народом и любимым наследником. Позже, когда все пировали, Леголас заметил, что в глазах отца скрыта печаль. А еще позже принц вспомнил, что когда отец вернулся, ничто не украшало его голову, кроме золотых тяжелых прядей волос, которые, казалось, стали еще длиннее. Серебряного обруча, в котором он покинул лес, не было.        Венец Трандуила с камнем чистым, как слеза ребенка, лежал на прикроватном столике в темной комнате, глубоко в Одинокой горе. Камень издавал слабое сияние даже во мраке. Позже, руки с огрубевшей, немного шершавой кожей, так не похожие на руки эльфа, бережно взяли венец, пальцы осторожно провели по идеальным граням, и тихий низкий голос пообещал, что он обязательно вернется к Королю.