Любовь и смерть Варвары Синичкиной

       Так легко (от лица Варвары)        Когда я пришла в себя, автомобиля, сбившего меня, и след простыл. До моего слуха дошла стрельба. Я встала, и подошла к ограждению моста, чтобы посмотреть, где стреляют, и увидела "cтудер". Он как раз красиво входил в воду. Приделать бы "студеру" хвост, он стал бы русалкой.        Из автобуса вылезла часть группы во главе с капитаном Жегловым. Володи же среди них не было, видимо он остался в автобусе с другой половиной группы. Автобус развернулся, и направился к мосту.        "Они едут ко мне", — подумала я.        В тот же момент я вспомнила, что меня сбили нырнувшей в воду машиной. Тогда я обернулась, и увидела лежащее на дороге тело. От тела же ко мне протягивалась золотая нить. Я хотела прикоснуться к нити, но почувствовала на своём плече руку. Откуда-то я знала, что рука принадлежала моей православной бабушки. Мои догадки подтвердились, потому, что она сказала:        — Не трогай нить, это твой шанс вернуться назад. Ты нужна Владимиру!        Теперь, я обернулась к ней. Она была покрыта белым, переливающим золотым светом саваном. Её белые пушистые распущенные волосы достигали пояса, и немного развивались по ветру. А вокруг её головы и вовсе сиял нимб. Для своего возраста она была прекрасна, и выглядела свежей, и наполненной жизнью. Я хотела обнять её, но она позволила только взять её руку.        — Ты хочешь лишить твоего малыша права на жизнь?        — Нет! — возразила я.        — Так дай ему второй шанс!        В этот же момент подъехал автобус, из него выбежал Володя, и бросился ко мне:        — Варя, Варенька, родная моя!        Я не знала, что мне делать: я хотела ещё поговорить с бабушкой, но был и Володя, который, прикасаясь ко мне губами, пытался меня "вернуть". Честь Володе и хвала за такой самоотверженный труд: не пожалел даже своих губ!        Видя, что я мешкаю, бабушка буквально силой впихнула меня обратно в тело. Я открыла глаза, на меня смотрело лицо Володи. Его же лицо было в порезах. Я подняла свою руку, и прикоснулась к его порезам.        — Володенька, милый, у нас с тобой будет пополнение! — сказала я, и опустила руку. Я была слаба, а потому тут же ушла, не на тот свет, а в бессознательное состояние. Вроде бы ты спишь, но всё слышишь.        В этот момент к нам подъехала карета скорой помощи. Из нее выскачил врач и санитары. Врач тут же меня осмотрел.        — Доктор, она будет жить? — спросил Володя.        — Будет! Но и вы поедете с нами, ибо и вам нужно обработать раны!        Положив на носилки, меня погрузили в автомобиль. Рядом сел он, и взял мою руку. Мне было хорошо. И я начала вспоминать, как мы однажды ехали на автобусе...        Фердинанд (от третьего лица)        "Фердинанд" тронулся. Жеглов же помахал Шарапову и Синичкиной рукой, ибо внутри себя он уже видел Варю в фате, Володю в чёрном костюме, а себя свидетелем на их свадьбе.        Варенька же, смотря в затуманенное дождем стекло, время от времени посматривала на личико малыша. Как он был хорош, и как спокоен в её руках! Лицо же Варвары, круглое, нежное, почти детское, излучало вокруг себя печаль, и легкую, как дымка, грусть. О чём она думала? О своём будущем. Ещё несколько нарядов, и её комиссуют, и она заберёт дитя. И это хорошо. Радоваться бы Варе. Но вместо этого терзания о будущем разрывали душу Вари на части. Почему? Варя не знала, и не ведала. Тем не менее, вглядываясь в лицо малыша, она находила в нём умиротворение, и покой, в замен же даровала ему любовь. А ему было хорошо в её руках. Малыш не говорил, но чувствовал, кто любит его. Для полноты же счастья Варе не хватало семейного очага. Казалось, потерпеть ей немного, и счастье повлечёт её...        В тоже самое время Володя думал, что нехорошо разглядывать девушку вот так, в упор, потому что от слов Жеглова у Шарапова ушло то простое и естественное удовольствие, с которым он смотрел давеча, когда она пеленала мальчика, на ее быстрые, ловкие руки. Тем не менее, Володя продолжал смотреть на Варю с жадностью и интересом.        "Хорошо бы поговорить с ней о чем-нибудь!", — думал он, но ни одной подходящей темы почему-то не подворачивалось. А она молчала.        — Вы почему так погрустнели? — наконец спросил он. Она посмотрела на его, и улыбнулась:        — Задумалась, кем станет этот человечище, когда вырастет...        — Генералом, — сказал он.        — Ну, необязательно. Может, он станет врачом, замечательным врачом, который будет спасать людей от болезней. Представляете, как здорово?        — Да, это было бы прекрасно, — согласился Володя. — А может быть, он станет милиционером? Сыщиком?        Синичкина засмеялась:        — Когда он вырастет, уже никаких жуликов не будет. Вам сколько лет?        Володя же замялся с ответом. Но не потому, что не знал, что ответить, просто смех Вари так его заворожил...        — Я жду!        — Извините. Двадцать два мне.        — А, ему двадцать два исполнится в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Представляете, какая замечательная жизнь тогда наступит?        — Да уж, наверное, ...        — Вы давно в уголовном розыске служите?        Володе было как-то неловко сказать, что сегодня фактически второй день, и он бормотнул уклончиво:        — Да нет, недавно. Я после фронта.        — А, я просилась на фронт — не пустили. Вы не слышали, скоро будет демобилизация женщин из милиции?        — Не слышал, но думаю, что скоро. Когда я в кадрах оформлялся, слышал там разговор, что сейчас большое пополнение идет за счет фронтовиков.        — Ой, скорее бы...        — А, что вы будете делать, когда шинель снимете?        — Как что? В институт вернусь. Я ведь со второго курса ушла.        — А, вы в каком учились — в медицинском?        — Нет, — вздохнула Синичкина. — Поступала и не прошла, приняли меня в педагогический. Но мне кажется, что это тоже хорошая профессия — детей учить. Ведь правда, хорошая?        — Правда, — улыбнулся он.        Автобус проехал через собачью площадку и затормозил у роддома. Синичкина сказала:        — Вы не теряйте со мной времени, поезжайте назад, а за парня не беспокойтесь — я сама справлюсь...        Ему очень хотелось спросить у Синичкиной, как её найти, или хотя бы телефон записать, но Копырин уже распахнул дверь своим никелированным рычагом-костылем и, откинувшись на спинку сиденья, смотрел на них с ухмылкой, и Володя представил себе, как, вернувшись, Копырин будет всем рассказывать, что новенький опер, вместо того чтобы делом заниматься, стал клинья подбивать к симпатичному сержанту, и как все начнут веселиться и развлекаться по этому поводу, и от этого сказал неожиданно сухо:        — Хорошо. Оформите все как полагается, и пришлите рапорт, а мы поедем.        Девушка посмотрела на меня удивленно, ресницы её дрогнули:        — Слушаюсь. До свидания!        Тоненькая высокая ее фигурка скрылась за дверью роддома, Володя же всё смотрел ей вслед, пока Копырин не сказал за спиной:        — Дуралей ты, Шарапов. Дивчина какая, а ты ей — "пришлите рапорт". Я бы на твоем месте ей сам каждый день рапорт отдавал...