Play with fire

Любить - это немного больно, среди ночи думает Дориан, наблюдая за спящим Лавелланом. Или не немного. Сложный вопрос требующий долгих, философских, безрезультатных размышлений, которыми, если он верно помнит, никогда не задавался. И стоит каждый раз начать этот глубокий мысленный процесс, как Павус понимает, что на руках его нет ни фактов, аксиом или теорий, почерпнутых из книг или собственного опыта. Физические познания теперь кажутся как никогда жалкими, ничтожной заменой тому, во что он не привык верить. Лавеллан тихо стонет сквозь сон, поворачивается на бок, отвлекает от раздражающих мыслей. Его лицо на редкость неспокойно, а губы что-то неясно шепчут на эльвише. Как жаль, что этот язык Дориан знает также прекрасно, как Инквизитор тевин. То есть, никак. Но это становится так неважно, когда тонкое покрывало сползает с серых бедер, открывает худой, жилистый торс долийца. Тевинтерец лишь ухмыляется в лицо собственным зачаткам желания и просто наблюдает, придвинувшись немного ближе. Лежать в чужой кровати непривычно, почти постыдно. Вестник, будь смелее, наверняка попросил бы его переехать сюда, но каждый вечер Дориан слышит один и тот же вопрос: «останешься на ночь?». И дает один и тот же ответ: «если ты не против». Не хочет брать на себя ответственность, при этом как последний трус боится однажды не услышать эту скрытую просьбу. Временами аматус кажется хрупким, как сейчас, когда так капризно хмурит брови и дует губы, руками обняв подушку. Устоять временами… Нет, всегда, трудно. Рука сама собой ложится на длинную шею, а большой палец очерчивает линии татуировки. Инквизитор может только послушно прильнуть, вот так просто, сквозь сон довериться знакомому прикосновению и снова прошептать непонятное и хриплое «vhenan». Дальше бормотание снова неясно, поэтому Павус считает возможным и благоразумным уткнуться в темные волосы, нежно (такое незнакомое слово, Создатель), костяшками пальцев погладить щеку и выступающую скулу, а затем кончиками пальцев скользнуть к острому уху, дразнение которого тевинтерец давно записал в отдельное занятное развлечение. И все же это слишком мало, считает он. Дориан думает, что Лавеллан наверняка будет против еще одной порции запретных удовольствий. Секса, поправляет он сам себя и отбрасывает заразную сентиментальность Инквизитора так же легко, как и любые запреты. В его образ обязательным пунктом входило делать все наперекор другим. И он делает. Павус отпускает себя легко. Отбрасывает покрывало в сторону, не обращая внимание на дрожь то ли от холода, то ли от возбуждения, руками блуждает по чужому телу, которое пока что не особо откликалось на ласки. Рядом с ним Лавеллан кажется бледным и холодным, хотя это и не так, податливым и послушным, что гораздо ближе к истине, если забыть про выдуманную корону на голове и особую любовь к диковинным тронам. Дориан с упоением накрывает губами шею, кожа на ней особенно гладкая и нежная, отчего постоянно страдает и в результате цветет лиловым рисунком желания и несдержанности. Рядом с Инквизитором тевинтерцу хочется быть жадным и грубым, хотя бы так высказать собственную привязанность. Лавеллан не против, часто разглядывает очередной узор в зеркале, гладит пальцами, думая, что Дориан по утрам спит крепко и не видит этот маленький акт безобразия. Руки у Павуса, при всей аккуратности и изнеженности, настойчивы и уверенны. С легкостью обводят выступающие ключицы, мнут плечи и льнут к груди, как пчелы на мед, почти кусают. По наитию спускаются ниже, но тут же замирают, когда Дориан слышит судорожный вдох и мычание. - Дориан, что ты?.. - недовольный голос тут же утонул во власти чужих губ, которые были слишком настойчивы, чтобы попытаться сказать что-то еще. Лавеллан отвечает не сразу, для начала капризно упирается руками в горячую грудь, пытается отстраниться сам, но тут же сдается, неожиданно прижимаемый чужим телом к кровати. Сонный, он не может поспеть даже за ритмом поцелуя, только пальцы впиваются в плечи, когда чужой язык ласкает губы и медленно скользит внутрь. Сладкий и пряный, как какая-нибудь диковинная сладость из той же Антивы, в которой он никогда не был, но про которую прожужжала все уши Жозефина. Хотя нет, не сладость, скорее вино, ибо Вестник теряет от него голову так же легко, как и сейчас от Павуса, а тот и не прочь опьянять его почаще. Пока неловкие руки Инквизитора затерялись уже в черных волосах, напрочь портя почти идеальную прическу, Дориан целует только глубже, играет с языком, дразнит, вызывая жаркую дрожь по всему телу. Своему и партнера. Остатки сна сняло как рукой, но на замену ему пришел душный туман, от которого они оба соображали только хуже. Впрочем, думать им сейчас и не стоило, особенно Лавеллану, который пока забыл о своих попытках хоть как-то противиться тевинтерцу. Когда-нибудь, будучи слишком возбужденным и потерянным в чужих объятиях, он точно ляпнет, что готов стать личным рабом и рассмеется собственной глупости. Когда-нибудь, но не сейчас. Рука скользнула вниз по груди целеустремленно и неторопливо, чувствуя, как под кожей перекатываются тугие ленты мышц. Кажется, что Лавеллан хочет что-то сказать ему, но эта попытка снова терпит фиаско, когда зубы Павуса осторожно обхватывают его нижнюю губу, оттягивают ее и отпускают, тут же облизнув и затыкая упрямый рот еще одним поцелуем. Тихий стон застревает где-то между грудью и горлом, когда ноготь огибает линию бедра, оставляя алеющий след на светло-серой от лунного света коже. Далее Инквизитор уже ничего не имеет против. Почти что чувствуя на кончике языка желанный вкус победы, Дориан отстраняется, ведет влажную дорожку поцелуев от губ ниже, облизывает украшенный vallaslin кадык, ухмыляется уголком рта, когда хватка в волосах становится крепче. Подобная боль только подначивает двигаться дальше. Иногда, точнее именно в такие моменты, Лавеллан свято верит, что попал в лапы Демона Желания, ибо эти самые «лапы», как кажется, творят что-то слишком нереальное по эту сторону Завесы. Слишком запретное и действительное идеальное. А Павус где-то в глубине души сожалел, что мог показать свою любовь только так: губами накрыть розовато-темный сосок, надавить на возбужденную вершину языком, а потом зажать меж губ, наслаждаясь сдавленным стоном. Лавеллан тоже умеет удивлять. Внемлет какой-то немой просьбе и разводит ноги, позволяя прильнуть к себе ближе. Почти светится от своего податливого великолепия и упирается возбуждением в чужой живот, пока щеки покрывает легкий багрянец. Дыхание у него уже давно сбилось, стало свистящим и для него самого слишком оглушительным, чтобы слышать что-нибудь еще. Может только открыть наконец глаза и смотреть, хотя тут же ругает себя, когда бросает томный взгляд на Дориана, что пальцами мял его бока и покрывал голодными поцелуями напряженный живот. Серые глаза смеются над Лавелланом лучше любых колючих слов и темных губ, пронзают жаром и одновременно манят. Долго вглядываться в них больно, поэтому Вестник отводит взгляд куда-то в сторону, жмурится, когда влажный язык Павуса скользит у края пупка и целенаправленно опускается ниже. Дориан всегда теплый, почти горячий и постоянно обжигает. Играть с огнем опасно, вспоминает невпопад Лавеллан, когда уже почти сгорел дотла. И сгорает, стоит мягкой ладони накрыть член, обхватив аккуратными пальцами и оголить алую головку, обводя ее большим пальцем. Инквизитор лишь коротко стонет и кусает губы, хочет большего, но заставляет себя молчать, довольствуясь малой пыткой. Заканчивается она быстро, стоит только возбужденной плоти оказаться меж умелых губ. Дориан задает неторопливый темп, берет глубоко, со знанием дела, пусть и значит сейчас это мало. Аматус тает подобно восковой свече в его руках, руками давит на затылок, подается бедрами в ответ, пока тевинтерец подсознательно пытается понять, когда именно начал упиваться чужим удовольствием, а не только своим собственным. Чужая плоть скользит в его рту на удивление мягко, ритмично с каждым толчком ложится на язык, головкой упирается в небо, следует чуть глубже, неприятно, но терпимо и вновь отступает, попадая в плен более грубой руки. И только спустя еще несколько толчков Лавеллан забывается настолько, что позволяет вырываться стонам из своего рта с завидной частотой и наконец перестает терзать и так уже слишком искусанные губы. Оргазм накрывает его быстро и резко, как студеная вода, если неожиданно проваливаешься под лед и также долго не отпускает, заставляет дрожать и хлопать ртом, чтобы глотнуть воздуха. И когда Инквизитор делает спасительный глоток кислорода, то невольно опускает взгляд, медленно моргая. Павус, нисколько не стесняясь, соблазнительно и увлеченно облизывал пальцы и губы, и Лавеллан был отчасти рад, что пропустил начало процесса, да и этого хватает, чтобы закатились лиловы глаза, а губы испустили еще один рваный вздох. И конечно же это был еще не конец, все никогда не заканчивалось быстро, по крайней мере для долийца точно. И будто слыша мысли Лавеллана, Дориан целует внутреннюю сторону бедра эльфа, проводит пальцами по линиям вен, заставляя ноги задрожать от еще не отпустившего наслаждения. И не дожидаясь, пока Вестник вернет себе полный контроль над телом, Павус плавно подтягивает Инквизитора к себе, комкая белую простынь и закидывает его ноги на плечи. Уже давно возбужденный член упирается меж подтянутых ягодиц, и тевинтерец смотрит в большие эльфийские глаза с какой-то своей особой, непонятной заботой, одаривает одной из тех новых улыбок, которые никогда не использовал ранее и медленно входит, пока аматус болезненно кривит губы, но тут же расслабляется, утопая в чужом жаре. Любить - это немного больно, среди ночи думает Лавеллан.