Play with fire

По вечерам в библиотеке Скайхолда всегда тихо, если не считать раздражающего гомона воронов или тихого, монотонного перешептывания усмиренных. По вечерам в библиотеке Скайхолда всегда гуляет Инквизитор, ищет очередной толстый пыльный том, чтобы позже важно водрузить его на свои ноги, раскрыть… И не прочесть. Рядом с большим и расписным креслом Павуса уже давно стоит еще одно, поменьше. Совершенно неудобное и старое, постоянно мешающее брать с полок нужные книги. Дориан может только ворчать, проклинать безвкусную рухлядь, жаловаться Лавеллану на ее наличие, а внутренне каждый раз улыбаться и хмыкать в усы, когда аматус вновь навещает его, осторожно умещая свои достопочтенные бедра на скрипучее седалище. - Каждый раз ты приходишь сюда, путаешь мои книги и не читаешь, сверля меня своими огромными дикими глазками, - констатировал очевидный факт Дориан, пальцами перебирая корешки книжек. - Твои книги? – ироничные нотки в голосе Лавеллана заставляют Павуса скосить свой задумчивый взор в сторону Инквизитора, который слепо листал пожелтевшие страницы. - Ваши лингвистические навыки достойны бурных аплодисментов, лорд Инквизитор. Когда ты успел выучить тевин? – он ухмыляется, завидев складочку, возникшую меж бровей Лавеллана, который озадаченно уставился на незнакомые буквы, словно увидев их впервые. Впрочем, так оно и было. – Так что возвращаемся к самому началу нашего разговора. - Ты так блестишь, что я не могу сосредоточиться, отстань, - вяло отшучивается Вестник и делает вид, что разглядывает замысловатую гравюру. И так, кажется, каждый раз. Один ответ глупее другого неумело скрывает правду, которой Павусу не добиться. Пока что. Поэтому он тоже берет книгу, только не наугад, и начинает увлеченное чтение, усаживаясь в теперь уже излюбленное кресло. Проходит десять минут, несколько страниц и множество быстрых взглядов Лавеллана, пока он, наконец, не накрывает руку Дориана своей. Тевинтерец уже привык. Отчасти конечно, все еще трудно воспринимать романтическую нежность, не несущей в себе грязный смысл. Делает вид, что не обращает внимание, точно так же, как долиец перед ним старается убедить самого себя, что ничего особенно не происходит. Поэтому Павус продолжает чтение, а Вестник играет с его кистью, водя подушечками пальцев по многочисленным кольцам. - Они нравятся мне, - просто сказал как-то эльф на вполне ожидаемый от Дориана вопрос, а на ироничное предложение принять одно из них, ответил еще проще: - Нравятся на тебе. Больше тевинтерец вопросов не задавал. Только наблюдал. Лавеллан действовал всегда осторожно и неторопливо, словно действительно играл с огнем. Мягко оплетает запястье пальцами, подносит руку к себе и целует тыльную сторону ладони, пусть и преградой служит плотный материал наручей, теплое дыхание все равно заигрывает, щекочет. Покрывает поцелуями костяшки, затем накрывает губами рубин одного из перстней, а тот жалит прохладой в ответ. Ему нравится. Нравится вкус металла, пряный запах кожи, нравится растворятся в этих минутах заботы, с которой ранее не был знаком никто из них. Нравится быть таким человечным, таким обычным не-Инквизитором, таким по-глупому влюбленным юнцом. Дориан быстро теряет интерес к чтению, но на Инквизитора не смотрит, дает тому развлечься и насладиться. Только вот глаза невольно цепляются за один осуждающий взгляд за другим. Молчаливые гости библиотеки и слуги всегда смотрят колко, едко, так по-детски дерзко. Проклинают, ненавидят, в чем-то наверняка завидуют, Павус уверен. Считают «магистра из Тевинтера» самым опасным демоном из Тени, а своего божественного Вестника - безвольной куклой в его руках. На самом деле, тевинтерец думает, что сейчас они поменялись ролями. Их вечер будет долгим, пока рот Лавеллана не закончит свое путешествие, Павус не прочтет еще одну главу, а последняя свечка не утонет во мраке. Тогда Лавеллан уже привычно предложит провести ночь вместе. Необязательно распутно и порочно, второпях добавит он, зная, что это «необязательное» всегда обязательно. Дориан ответит что-то колкое в ответ, многообещающе прильнет к губам и сквозь темноту поведет своего Инквизитора, который считает, что ночь может скрыть предательское смущение.