Play with fire

Ночь. Короткая и тихая, одна из многих, что была раньше и последует позже. Через маленькие стеклышки бьет лунный свет, мутный и глубокий, как молоко. Скользит бледными пальцами по обширной кровати, переливается золотом по богатому, скомканному покрывалу, но не достает до расслабленных сном лиц, теряется где-то в темноте. Горный ветер упрямо толкает двери, сквозняком бьется в щели, шепчет и скрипит, раздражающим комаром задевает ухо, но тут же замолкает, улетает прочь, не прощаясь, чтобы спустя несколько минут вернуться вновь. Сегодня холод кажется чужим и лишним, как не званный гость. Лавеллан, ежась во сне, ныряет глубже под одеяло и льнет к смуглой груди рядом с собой, чтобы вскоре, хмуря брови, беспокойно лечь на спину и тяжело выдохнуть. Сердце ходит ходуном, бьется птицей под ребрами, скачет к горлу и никак не может найти покой, пока глаза мечутся под черными веками. Дышать тяжело, почти невозможно, тело тонет в незримой толще соленой воды, которая затыкает нос и уши, разъедает кожу. Кошмары уже давно стали частью его жизни. Яркие и насыщенные, как кадры из чьей-то жизни, не своей, другой - ужасной. Настолько же страшной, как-то вполне возможное будущее, что до сих пор обрывками страха настигает Лавеллана по таким ночам. Сейчас все «может быть» кажется вполне осязаемым «так и есть». Больно и страшно. Неправильно. Он стоит на покореженном сухом клочке земли, витает на нем спутником вокруг пожирающей изумрудной бездны. Смотрит неотрывно, не шевелясь, завороженно, как жертва смотрит на хищника в последние секунды собственной жизни. Глаза болят и щиплют, еще немного и, кажется, лопнут, стекут бессмысленной мутной жижей по щекам. Лавеллан чувствует, что с каждым оборотом все ближе и ближе к центру Бреши. Тело постепенно выгибается дугой, превращается в блестящую пыль, растворяется к несуществующем потоке нереального ветра. Болезненный стон срывается с его сухих губ, пока левая рука, дрожа, сжимается в кулак. Меж пальцев бьет зеленоватый свет, струится по венам раскаленным металлом, пожирает откуда-то изнутри, откуда-то из самой Тени, вспарывая кожу. Агония боли ненасытной заразой искажает угловатые черты лица, ставшие неожиданно слишком юными для такой ноши. Дориан наблюдал такое. И не раз. И привыкнуть никак не может, все так же нервно открывает глаза, смахивая рукой липкую дрему и с опаской смотрит на любовника. Действует не сразу, выжидает, неловко приподнимаясь на локте и задерживает дыхание. Отголоски зелени неестественным светом падают на его лицо, тенью врываются в маленькие морщинки у глаз и губ, опустошают живые черты красивого лица, наполняя его беспокойством. Лавеллан же будто нарочно разворачивается к нему. Морщится сильнее, старается разлепить непослушные губы и позвать хоть кого-то, чтобы закончить кошмар. Головой зарывается в подушку, ногами пинает покрывало, пока чужая ладонь не сжимает больное запястье. - Аматус, - зовет Павус и старается разлепить сведенные судорогой ледяные пальцы Вестника, не желающие сдаваться так просто. - Festis bei umo canavarum. Очнись же ты. Но Лавеллан не слышит. Он летит. Парит где-то там, в сердце своего сна роем пыли, стремится к свету, к такому же гадкому, как и тот, что бьет сейчас из дыры на руке. Павус теряет терпение, ругаясь под нос. Припоминает Древних Богов, Создателя и всех разом, чтобы наконец заставить ладонь раскрыться подобно дикому цветку с ядовитой сердцевиной. Метка резко бьет по серо-зеленым глазам, и Дориан наблюдает как танцуют живые лучи. Лижут края неровной щели, ползут по коже, оскверняя тонкие линии сосудов и ныряют обратно в почти белый центр. И теплая ладонь уже привычно накрывает пробудившийся Якорь. С пальцев, покалывая подушечки, струится голубоватое сияние, спокойное и умиротворенное, заботливой вуалью оплетает жилистую руку Инквизитора, путается где-то в пальцах. Не разобрать, теплое и холодное, что-то между парным молоком и свежей водой, порхает над кожей робкой бабочкой. И это точно не было страшной тевинтерской магией крови, что бы о Павусе не говорили жители Скайхолда. Сначала кажется, что Лавеллану только хуже, но тут он расслабляется, безвольно роняя руку, которую успевает удержать Дориан. Под тяжелое и частое дыхание, он, наконец, открывает глаза, которые смотрят на Павуса так же испуганно, как после прыжка во времени. И все так же молят что-то сделать и не бросать. Прежде чем Вестник что-то успевает сказать, его рот затыкают осторожным поцелуем, но и его хватает, чтобы замолкнуть на время. Слова сейчас излишне, решает Дориан и переплетает пальцы Инквизитора со своими, чувствуя, как пульсация угасает, а вместе с ним растворяется последние изумрудные искры, утопая в приятной голубизне. Откинувшись на подушки, Павус одаривает Лавеллана еще одним внимательным взглядом и только тогда убирает свою руку, чьи пальцы тут же скользнули по щеке эльфа в ласковом жесте и убирает волосы со взмокшего лба. Взгляд долийца туманен, поддернут поволокой страха, но спокойный, полный облегчения. - Спасибо, - невнятно шепчет он и утыкается в теплую ладонь, прикрыв глаза. - Ш-ш-ш, просто прекрасный принц пробудил от плохого сна свою очаровательную принцессу, - саркастично шепчет в ответ Дориан, стараясь шуткой скрыть свой страх. - Иди ты… Принцесса, - кулак вяло ударяет Павуса в груди, но Лавеллан все же смеется. Устало и тихо. - Я знаю множество других очень интересных сказок, аматус, - рука двусмысленно касается бедра эльфа, но в неожиданно заботливом жесте подтягивает покрывало повыше, накрывая оголенное тело. - Мрачных и драматичных? - Специально найду такую же хорошенькую, как и ты сам. Может даже в ней никто не умрет. Может в главной роли со мной. Столько жертв ради тебя. Лавеллан только посмеивается в ответ и льнет к гладкому плечу Дориана, проваливаясь в сон под мелодичный бархат голоса.