На следующий день после завтрака Камилла сидела у себя в комнате и листала записную книжку. Между страниц она нашла засушенный цветок, что напоминал лилию и был очень красив даже сейчас. Чтобы сорвать его, она сошла с дороги и потерялась. Потом поссорилась с Эрлом, сильно наглупила. Письмо от смерти, о котором рассказывала Дора. Сейчас Камилла с уверенностью могла сказать, что очередная легенда оказалась правдой.
Этот цветок стал вестником встречи с ведьмой. Вестником обретения кольца. Вестником, что сообщал о невозможности изменить судьбу жертвы. И сегодня она исполнит своё предназначение. Почему-то Камилла была в этом уверена.
Камилла сделала некоторые записи. Эта книжка была подобием дневника, но не о событиях прошедших дней, а о мыслях. Камилла писала сюда то, что думала о замке, о хранителях, о проклятье, о ведьме, о Местере и о жертвах. Всю эволюцию мыслей можно было проследить на этих страницах. Для кого это было? В целом, конечно, для себя. Чтобы лучше формулировать мысли, чтобы не забыть важное, чтобы в итоге найти свой ответ. Сейчас Ками казалось, что она поняла. Не всё – это было выше не только её, но и чьих-либо возможностей. Но кое-что очень важное, что давало ответы на главные для неё вопросы и меняло отношение к ситуации.
Записная книжка была отправлена в ящик стола. Камилла подошла к окну. Сегодня снова был дождь. Такой же сильный, как в день их прибытия, из-за чего мир стал ужасно серым. Подходящий день, подходящая атмосфера для такой серой мыши.
С горькой ухмылкой Камилла снова вспомнила Боргхилль. Она наверняка ушла в яркий, под стать ей самой, день. Захотелось снова посетить её комнату, оказаться ещё раз в реальности своей противоположности. Беглой принцессы, о которой до сих пор помнили и вне замка. Только вряд ли даже самые дотошные историки узнают правду о её пропаже и смерти. Иначе им придётся иметь дело с совсем иными загадками.
Камилла уже привыкла чувствовать слабость, но сейчас та накатила с небывалой силой. На полпути в глазах начало темнеть, а ноги стали ватными и свинцовыми одновременно. Шаркая, Камилла подошла к стене и опёрлась на неё плечом. Становилось труднее дышать. Неестественный холод пробирал до костей. Развернувшись, Ками сползла по стенке на пол. Всё, что она сейчас могла – смотреть перед собой и ждать.
Ждать её.
Как полотно бледную женщину в чёрном платье. Образ ведьмы так гармонировал с образом смерти, что хотелось и смеяться, и плакать. Но на это уже не хватит сил. В этом просто нет смысла.
Тихие шаги и шелест ткани. Ведьма опустилась рядом – тихая и печальная. Камилла слабо улыбнулась и сама взяла Ингрид за руки. Перед лицом смерти не было страха, только скорбь, поделенная на двоих. Плечи ведьмы дрогнули от нервного смешка, когда она сжала руки Камиллы. Ласково, осторожно. Словно давая немного сил для прощания.
– Дорогая, твоё время пришло. Не волнуйся, больно не будет, – тихо сказала Ингрид. И в голосе её не было угрозы, только бездонная горечь и сожаление.
– Я чувствовала это. Ждала. Но не думала, что это случится днём.
– Приди я ночью – у тебя не было бы возможности попрощаться с остальными. Я не настолько жестока.
– А успею ли я сейчас?
– Зависит от быстроты нашего наблюдателя. Если он прямо сейчас побежит за остальными, то времени хватит.
Сказав это, Ингрид посмотрела в сторону. Через несколько мгновений послышался удалявшийся топот – кто-то убежал. Камилла даже не успела разглядеть, кто стал свидетелем её встречи с ведьмой, но это пояснила сама Ингрид:
– Лауге. Так что ему точно поверят. И придут. В конце концов, к чему это, если Мастер лично не застанет смерть жертвы? Потерять любимую у себя на руках – отличное потрясение, – ведьма попыталась рассмеяться, но вышло настолько неубедительно, что больше напоминало плачь.
Камилла покачала головой, подняла руку и щёлкнула Ингрид по лбу. Несильно, но осуждающе.
– Можешь не притворяться. Я уже догадалась, кто ты, так что в эту игру не поверю.
– Догадалась? – Ингрид тяжело вздохнула и, кажется, ещё больше поникла. – Что же, тогда у тебя есть ещё больше причин меня ненавидеть. Не только за проклятье, за свою участь, но и за обман, за…
– Нет, – перебила её Камилла, даже палец к губам приставила. – Конечно, нельзя отрицать всё то, что случилось в прошлом, но и перекладывать всю вину на тебя – тоже неправильно. Как и ненавидеть. Да, ты причина моей смерти, но… Я прощаю тебя. – Камилла улыбнулась шире и обняла Ингрид. – Пожалуйста, не вини себя.
Ингрид всхлипнула, отвечая на объятия. Её трясло от сдерживаемых слёз. От необходимости сделать следующий шаг. Ведьма отстранилась и взяла Камиллу за руку, на которой было кольцо. Её собственные руки мелко дрожали, пальцы не слушались.
– Я бы хотела уберечь тебя. Уберечь всех вас. Но у меня нет таких сил. Я должна, – голос Ингрид снова дрогнул, слова прервались всхлипом, – нести смерть. В-всем… Вам…
– Сейчас уже ничего не изменить. Так что… Если так надо… Просто сделай это.
Смотря Камилле глаза, смотря на её слабую, но искреннюю улыбку, Ингрид становилась ещё нерешительнее. На её собственном лице были лишь страдание и отчаяние, так сильно противоречившие образу злодейки. Ингрид несколько раз глубоко вздохнула. Правильно, уже не отступишь. Она медленно стянула с пальца кольцо и вместе с тем поцеловала Камиллу в лоб:
– Покойся с миром, дорогая. Пусть твоя новая жизнь будет долгой и счастливой.
– Я надеюсь, ты тоже найдёшь свой покой, – тоже шёпотом ответила Камилла.
Ведьма поднялась и тихо исчезла, словно растворилась.
Очень скоро можно было услышать шаги. Много-много быстрых шагов. Все спешили к этому месту. Ведьма не обманула – они успеют попрощаться. Ками тихо-тихо усмехнулась и открыла глаза, посмотрела на пришедших.
Эрланн бросился вперёд, к ней. Упал рядом на колени. Одного взгляда на руку хватило, чтобы всё понять. Происходящее казалось нереальным. Разум отказывался верить глазам. Принимать правду. Голова была пуста, а любые слова застряли в пересохшем горле. Только глаза горели от подступавших слёз. Эрл смотрел на Камиллу и видел, как угасала в ней жизнь. Как исчезали те крохи сил, которые не забрало проклятое кольцо.
Ками с трудом подняла руку и провела ею по щеке, растирая влагу. Эрланн вздрогнул, схватил и прижал к груди Камиллу. Она умиротворённо улыбнулась, услышав, что сердце любимого всё ещё бьётся. Умереть под этот звук было неплохой перспективой. Милым самообманом.
– Эрл… – Ками немного подтянулась и оставила лёгкий поцелуй на дрожащих губах. – Я люблю тебя. Я так… Рада, что встретила… Всех вас. Простите… Что ухожу так… Рано. Но в этом… Никто… Не виноват.
– Мила… – отчаянно прошептал Эрл, крепче прижимая Камиллу. – Мила… Почему это должно было случиться? Именно тогда, когда у нас появился шанс… Ты всё равно… Почему…
Камилла ничего не ответила. На ум просто не шло подходящих слов. Их не было. Разве что…
– До встречи.
Она закрыла глаза. Их сердца совершали последние удары. Слабые, как тиканье часов.
Бон-н.
Бон-н.
Два удара, что разнеслись по всему замку, ознаменовали конец. В руках Эрланна осталась лишь пустота, а на стене появился портрет.
– Два часа, – тихо сказала Мейнир.
И в тот же момент все хранители упали на колени, в раз ослабев. Мастер пробудился окончательно. Он встал и посмотрел на стену мёртвым равнодушным взглядом. Посмотрел на хранителей, которые пытались прийти в себя после резко угасших сил – для их тел это был ощутимый стресс. Сейчас из-за случившегося все были сломлены и морально, и физически.
Кроме, пожалуй, Мастера. Хенбетестира. Потеряв столько близких, о всех смертях которых он теперь помнил, прожив столько лет в одиночестве, когда до следующего круга перерождений в замке оставался только он, он почти потерял способность чувствовать. Тяжесть и боль, которые он ещё ощущал, были всего лишь отголосками Эрланна. Того «я», что так мало просуществовало на стыке сущностей Мастера и человека.
Мастер почти прошёл мимо, но заметил бессознательное тельце, которое придерживал Лауге. Похоже, такое сильное подавление осколка для тела Гленды оказалось слишком большим шоком. Чувств, может, почти не осталось, но долг Управляющего требовал всё же заботиться о хранителях. Мастер поднял Гленду на руки и понёс в комнату – пусть лучше приходит в сознание на кровати, вредно на каменном полу лежать. Лауге, поднявшись первым, ушёл следом.
И всем остальным пора было расходиться. Что толку стоять в коридоре? Для осознания произошедшего требовалось гораздо больше времени.
Мейлир подобрал трость, встал сам и помог подняться Мейнир. Почти заставил её сделать это, потому что сейчас она выглядела безвольной оболочкой. Фрейя стала опорой для разрыдавшейся Элеоноры. Посмотрев на вцепившихся друг в друга близняшек, их она тоже позвала с собой. За ними тихо последовал Исаак – он бы, может, предпочёл побыть один, но не хотел оставлять Сюзанну. Эгиль подошёл к Ирмелин, которая растирала по щекам слёзы в стороне, отдалившись ото всех.
Да, только трое смогли сохранить самообладание. Больше для вида – чувствуя ответственность за тех, кто слабее, уязвимее, чувствительнее. Чувствуя, что в горе кто-то обязан стать плечом, на которое можно опереться, в которое можно расплакаться. Даже если самим тяжело до сдержанного воя, даже если собственные руки опускаются, а мысли превратились в свинцовую кашу.
***
Когда Мейлир вернулся в комнату, первым делом обратил внимание на часы, чтобы подтвердить ожидания. Да, теперь они показывали два часа. Как и сказала Мейнир. Как было предсказано в записке, оставленной в этих же часах.
Он посадил Мейнир на кровать и сел рядом. Снял перчатки, погладил холодные синеватые пальцы, заглянул в потухшие глаза цвета лилово-оранжевого заката. На вид Мейнир была не живее Мастера, но Мейлир слишком хорошо её знал. И потому понимал, что её скорбь непостижимо сильна. Вечная скорбь, что усилилась в этот момент. Чем тяжелее было на сердце у Мейнир, тем меньше она могла выражать. И застывшее, словно у манекена, выражение для Мейлира было невероятно красноречиво. Верный признак полнейшего хаоса в душе.
Обняв Мейнир, он попытался поделиться с ней собственными силами. Теперь делать это стало гораздо сложнее – так сильно Мастер влиял на осколки. Хранители не лишились полностью способностей, которые давали осколки, однако те стали ощутимо слабее. Точнее, стало труднее их применять, силы хуже растекались по телу, достигали цели.
Но сейчас это было неважно. Потому что Мейлир хотел только одного – помочь Мейнир, вдохнуть в неё жизнь, даже если это тяжело, если сопротивлявшийся осколок давил на сердце. Той, кто отдала себя скорби, сейчас было намного тяжелее.
Мейлир молча обнимал её и наполнял своим теплом до тех пор, пока Мейнир не обняла его в ответ, не вцепилась в спину ещё слабыми пальцами, не прижалась сильнее, чуть слышно скуля. Большего от Мейнир ждать не следовало, но даже эти действия принесли Мейлиру облегчение. Он хотя бы смог вывести её из апатии. Ведь даже если заглушить осколок, душа Мейнир от тоски убивала сама себя. От древней тоски, порождённой бессилием и грузом вины, усиленной пробуждением памяти о далёких временах.
С тяжёлым вздохом Мейлир посмотрел перед собой поверх головы Мейнир. Кажется, сегодня он не сможет уснуть – стоило закрыть глаза, как в голове тут же вырисовывался образ, в котором Мейнир точно так же умирает у него на руках. Мейлир готов был отдать всю свою жизнь, только бы этого не случилось.
***
Фрейя была как никогда растеряна, понятия не имея, что делать с шокированными детьми и Норой, которая из-за невероятно чувствительной натуры, кажется, собиралась плакать до тех пор, пока не уснёт, растратив все силы. Фрейя позвала близняшек с собой, потому что беспокоилась о них, понимала, что детей нельзя оставлять одних. Хотя сама она предпочла бы побыть одна некоторое время, не беспокоясь о необходимости сохранять внешнее спокойствие. Ушла бы в лес, несмотря на ливень, чтобы охладить голову, привести в порядок мысли, выровнять чувства. Но вместо этого сидела со всеми у себя на кровати.
– И что мне с вами делать? – тихо спросила себя Фрейя.
С одной стороны в её руку мёртвой хваткой вцепилась Нора. Мало того, что она сама по себе была той ещё плаксой, так ещё и способность к состраданию, пусть даже ослабленная, приняла на себя за раз слишком много чужой боли. Поэтому Элеонора сейчас была в состоянии абсолютного несостояния. Её трясло, она заикалась, но волнообразные приступы рыданий захлёстывали её с новой силой. Фрейя понимала, что бесполезно пытаться успокоить Нору, и надеялась только на то, что ей станет немного легче после пробуждения. Что не случится второго такого же сильного захода.
С другой стороны были дети. Дикра, подобно Элеоноре, прижалась к Сюзанне. Но всхлипы малышки стали тише, она уже начала засыпать. То ли силы закончились, то ли песня Сюзанны помогла. Да, Сью, как всегда, успокаивала сестру пением, несмотря на то, что у самой по щекам катились слёзы, а голос то и дело срывался. Со спины её обнимал сильно притихший Исаак. У него было очень странное выражение лица – застывшая, неестественная улыбка. Это выглядело жутко, неуместно, но стоило вспомнить, что хранитель лжи бывал обманщиком даже по части своих чувств. У Фрейи было достаточно времени, чтобы присмотреться и заметить бегающий взгляд Исаака и внезапные подрагивания.
Фрейя тихо вздохнула и свободной рукой погладила хранителя по голове. Вышло, наверное, грубовато, но обращённый к ней взгляд был полон мольбы и благодарности, так что Фрейя решила не убирать руку. Этот ребёнок просто не мог попросить о поддержке иначе.
– Что же делать… Вот уж не знаю. Но оставить вас точно не могу.
***
После того, как Мастер отнёс Гленду и оставил в её кровати, он просто ушёл к себе. В чём смысл сидеть с бессознательной девчонкой? Нельзя сказать, что он не чувствовал по отношению к хранительнице вообще ничего – малая часть души хотела уберечь, защитить малышку, как последнюю оставшуюся ценность. Однако сейчас его присутствие не имело смысла.
А вот Лауге остался. Растерянный, потерянный, первый выбитый происходящим из колеи. Страх захватил его в момент встречи с ведьмой – естественный страх всех хранителей перед той, кому они не могли противостоять. Да, ему оставалось только убежать. Лауге не помнил, как нашёл остальных, как сбивчиво и сумбурно объяснил увиденное, надеясь, что его поймут, как отвёл туда, где, конечно, уже не было ведьмы. Была только смерть, которую больше не отсрочить. В этот момент Лауге уже был на грани, слыша мир словно через слой ваты, видя – через толстое стекло. Но потерявшая сознание Гленда его добила. Он не осознавал, что делал. Действовал на автомате. Подхватил, чтобы не ударилась. Держал, не позволяя разлечься на полу. Пошёл следом, чтобы иметь возможность видеть, как она.
Что произошло? Лауге накрыл ладошку Гленды своими, всмотрелся в умиротворённое лицо. Действительно ли она просто не выдержала стресса морального и физического, либо же подавление осколка радикально сказалось на её самочувствии? Конечно, Лауге знал, что чем дальше, тем больше жизнь Гленды фактически держалась на осколке. Совсем недавно она могла спокойно бегать по замку, резвиться в саду, поделиться с каждым своим светом. А что будет с ней после пробуждения? Не будет ли она вынуждена проводить большую часть времени в кровати?
Мысли Лауге метались между осознанием смерти и беспокойством о будущем. Он сжался, склонился к коленям, прижавшись лбом к тонким пальцам, что сейчас казались совсем слабыми, хрупкими. Готовыми в любой момент потянуться к смерти. Сквозь сжатые зубы всё же вырвался стон. Лауге слишком хорошо знал правду, о которой не мог рассказать.
Смерть. Она всегда была гораздо ближе, чем всем им казалось. Она просто терпеливо ждала, не обманываясь надеждами. И теперь можно было не сомневаться, хранители шли со смертью под руку. Чья-то прогулка будет длиннее, чья-то – короче, но теперь всё вернулось на известный маршрут. Ведьма открыто заявила о себе. Пробудила Мастера и сама обрела полностью силы. Теперь не было смысла бояться ночи – только замок становился тогда немного опаснее. Теперь можно было бояться всегда. Потому что это Мастер теперь мог спокойно уйти, а хранители всё так же неспособны покинуть замок надолго. Замок, в котором ведьма, можно сказать, всесильна.
Ведьма могла управлять окружением. Перемещаться сквозь стены, тем самым неожиданно появляясь в любых местах. Потому что, связанная душой, ведьма была частью замка. Была под защитой замка. Хранители не могли ей противопоставить абсолютно ничего. И только ожидать, когда за ними придут. Но их смерть будет куда менее мирной и безболезненной.
***
Эгиль помог Ирмелин дойти до её комнаты. Сама она даже с пола вряд ли смогла бы подняться. Да, её не подкосило пробуждение Мастера, ей было достаточно смерти сестры. Последнего родного человека. Они росли вместе. Всегда были очень близки. Поддерживали друг друга, особенно после смерти родителей. Уверенность в том, что кто-то всегда будет рядом, на твоей стороне, поймёт и поддержит, давала силы принимать любые превратности судьбы. Но этому пришёл конец.
Сквозь слёзы Ирмелин посмотрела на дверь, словно надеясь, что та откроется, и на пороге окажется Камилла. Растрёпанная после сна, с пятном от подушки на щеке и шальной улыбкой человека, который ещё не полностью осознал, проснувшись, где он и что он. Она больше не придёт. И Ирме больше не надо стучаться в соседнюю комнату утром, а потом со вздохом заходить, чтобы растормошить эту соню. Некого торопить, чтобы успеть на работу. Камилла больше не заглянет внезапно в обед. Её больше не нужно встречать вечером. И, шутя, делать замечание на кухне, чтобы не перебивала аппетит перекусами. Не с кем больше вспомнить дни в Лиоле, погрустить о покинутом доме.
Больше нет Камиллы. Больше нет сестры. Это казалось таким неправильным. Невозможным. Казалось, что на следующий день всё будет как раньше. Их будет тринадцать. Они будут вместе. Смерть окажется просто дурным сном. Ужасным, но всё-таки сном.
Ирма прижалась к Эгилю. Ей нужно было чувствовать кого-то тёплого. Живого. Настоящего. Ей нужно было понять, что она ещё не совсем одна.
– Ками… Дорогая… Я так не хочу оставаться здесь без тебя…
Но никакими мольбами не изменить того, что тринадцать их уже не будет никогда.
