Тринадцать жертв

Ингрид смотрела на последний осколок и не решалась опустить его в чашу. Просто не верилось в реальность происходящего, хотя кровь на руках не должна была оставлять места сомнениям. Двенадцать часов. Последняя часть предсказания, оставленного в часах, сбылась. Их бой уже стих, но всё ещё эхом отдавался в голове, дрожью – в теле. Отчётливое осознание содеянного, тяжесть от убийства ребёнка не могли заглушить воодушевление – последний подарок, оставленный Глендой. Незаслуженный. Ингрид ведь догадывалась, что малышку должно было потрясти увиденное прошлое, но она так и не сказала, что в случившемся Гленда – лишь жертва. Если бы она не спустилась, охота бы всё равно началась, может только немного позже. По крайней мере, в этом можно было убедить хранительницу, чтобы её не терзала вина перед смертью. Вместо этого, как и всегда, утешение другим приносила Гленда. «Какой же была твоя жизнь, малышка? – задалась вопросом Ингид, погружая осколок в чашу. – Расскажи мне о себе и о своём потерянном брате».

***

То была в самом деле чудесная, дружная и любящая семья, что жила в тихом городке. Отец – столяр, мать – учитель. Непримечательная, обычная семья, но, может, это и есть самый верный путь к спокойной жизни? К сожалению, мать Гленды не была способна дать жизнь здоровому ребёнку. Сын, которого она родила восемь лет назад, был мёртв, но внезапно задышал, потому что в него вселился дух. Гленда же родилась очень слабой, альбиносом и с сильным недостатком веса, было бы чудом, проживи она хотя бы до пяти. На самом деле, было бы чудом, проживи она даже год, однако некая сила упорно поддерживала в малышке жизнь. Да, чудо – то слово, которое хорошо сочеталось с Глендой. И потому, что чудесной была она, и потому, что рядом с ней хотелось и – что самое важное! – получалось верить в лучшее. И, конечно, потому, что она доказывала невозможность возможного уже тем, что жила. Освалль помогал следить за сестрой с самого начала, он не ревновал, что родители стали уделять очень много внимания новому ребёнку. Она ведь постоянно болела! Освалль и сам чувствовал необходимость заботиться об этом слабом, хрупком создании. Казалось, что у неё даже кости лёгкие – словно птичьи. Сам Освалль был магом, но слабым, а потому очень похожим на человека. Разве что цвет кожи казался не совсем здоровым, а руки – холодными. В их городке к магам относились спокойно, так что Освалль часто развлекал других детей магическими фокусами. Чего-то большего он всё равно не умел, ведь был самоучкой без доступа к магическим книгам или более опытным магам. Он мог запускать светляки, заставлять какие-то предметы летать, временно менять их цвет. Мог менять характеристики еды, создавать невидимые хлопушки. В общем, всякие мелочи, что годились только для шалостей. Раньше Освалль любил играть с ребятнёй, был очень активным и проказливым ребёнком. Ввязывался в драки развлечения ради, по деревьям лазал, часто возвращался домой с ссадинами и синяками. Родители только улыбались и вздыхали. Если ребёнок бодрый и неприятностей не ищет – всё в порядке, это лучше, чем прикованное к постели дитя. Однако с возрастом он всё больше внимания уделял Гленде. Та не могла играть с другими детьми. Слишком быстро утомлялась, от чего угодно могла снова заболеть. Поэтому либо читала, либо играла сама с собой, сидя дома, либо смотрела со стороны на чужие игры. И оттого выглядела покинутой, очень одинокой. Разобравшись с уроками, Освалль приходил к сестре и рассказывал, что интересного произошло в школе, читал вслух книжки или присоединялся к игре. Гленда была очень рада его компании, но чувствовала себя неловко, что брат столько времени тратил на неё. Он ведь не должен ограничивать свои возможности из-за того, что были ограничены её! – Тебе, наверное, хочется выйти к друзьям, – вздыхала Гленда, с тоской смотря в окно. – Сегодня ведь такая хорошая погода. – Ты хочешь погулять? – догадался брат. Да, она хотела. Выйти, походить по городку или за ним, а не только сидеть возле дома. Но Гленде тогда было пять лет, у неё и кровь носом могла внезапно пойти, и сознание она могла потерять. А весь прошлый месяц она и вовсе пролежала, потому что очень часто сильно поднималась температура. Чтобы родители могли отдохнуть, Освалль то и дело тоже не спал ночами, следя за сестрой. Никто не говорил Гленде, что по прогнозам она могла не дожить до следующей весны. Духу не хватало сказать подобное ребёнку, который так верил, что новый день обязательно наступит. Вновь и вновь появлялась надежда, что для Гленды наступит не только следующая весна, но и многие-многие, что следовали за ней. Освалль правильно понял молчание, поэтому сказал сестре переодеваться. Он просто вынес Гленду на руках. Она всё также была очень лёгкой, куда легче, чем казалась, поэтому носить её совсем нетрудно. На улице Гленда становилась гораздо счастливее, поэтому Освалль старался чаще гулять с ней. Иногда они ходили до самого луга. Освалль садился на траву, а Гленду сажал себе на колени, чтобы ей было удобнее наблюдать за золотыми бабочками, которые водились в этом месте. Они и от других людей не торопились улетать, а к Гленде и вовсе тянулись. – Какие же они красивые, – широко улыбалась Гленда, смотря на множество мерцающих бабочек, севших на тонкие руки. – А ты красиво с ними смотришься, – смеялся Освалль и осторожно гладил сестру по голове. Жалко, что всё равно нельзя было находиться на улице долго в солнечные дни, которые Гленда особенно любила. Её кожа и глаза эту любовь совсем не разделяли. Той зимой Гленде было особенно плохо. Она неделю провела в кровати, почти не приходя в сознание, металась и корчилась от боли, словно что-то пыталось вырваться из тела. Сила, которую не могло выдержать такое слабое создание. И вместе с тем болело сердце, каждым ударом будто сопротивляясь той силе, стараясь заглушить её. Об этой внутренней борьбе знал только Освалль – как маг он ощущал силу древней волшебницы, а как дух – пробуждение осколка. Но повлиять на происходящее никак не мог, только наблюдать, сохраняя надежду, что сестра справится. В редкие осознанные моменты, открыв глаза, Гленда обязательно видела рядом родителей или брата. Несмотря ни на что, ей было радостно, что она не одна. Только почему же все выглядели так, словно она уже умерла? Однако, вопреки прогнозам, Гленда выжила. Всё ещё оставаясь слабой и болезненной, она потихоньку крепла. Удивительно быстро для девочки, которая иногда даже ложку удержать не могла – через год Гленда уже была способна гулять и немного играть с другими детьми. На фоне этого прекрасного изменения почти никто не обратил внимания, что глаза малышки постепенно становились ярко-зелёными. Как-то раз Гленде довелось послушать разговор родителей после очередной встречи с врачом. Она притаилась за дверью, ведомая естественным для ребёнка любопытством. – То, что она так быстро пошла на поправку, может быть только чудом, – послышался приглушённый голос отца. – И всё же мы рано радуемся? – смиренно спросила мать. – Ей лучше, чем раньше. Может, так она доживёт до десяти, но на большее сказали не надеяться. – Но, может, есть надежда, что чудо случится ещё раз?.. Гленда тихонько отошла, чтобы не попасться. Для семилетнего ребёнка она слишком хорошо поняла смысл услышанного, но все мысли сводились к тому, что надо радоваться каждому прожитому дню. Коли это такое чудо. Коли каждый новый день, новый год – чудо. Так неплохо думать в старости, но грустно, когда о собственной смерти задумывается ребёнок. Она вернулась к попытке шить платье для куклы. Хотя Гленда и могла теперь проводить время с другими детьми, пыталась завести первых друзей, за ней всегда пристально следили, чтобы не переутомилась. На долгие игры её не хватало. Зато Гленда поняла, что из спокойных занятий ей помимо чтения нравится шить и вышивать. Пока получалось не очень хорошо, обколотые пальцы, кривые стежки, но Гленда старалась. Ей очень хотелось самостоятельно украшать свою одежду. Задумчивой и шьющей её обнаружил Освалль. Он подсел к сестре и сначала молча наблюдал за работой. Вместе с тем вспоминал о том, по какой ещё причине, кроме слабого здоровья, у Гленды почти не было друзей – доброта и чувствительность. Первая не позволяла ни на кого злиться или обижаться, поэтому Гленда не сторонилась явно неприятных людей. Вечно надеялась, что внутри все люди хорошие и что если дать достаточно времени, они покажут эту сторону. Чувствительность же выражалась в том, что Гленда легко могла расплакаться, если была растрогана или расстроена. Да, она была той ещё плаксой, потому что не могла сдержать чувств. И конечно находились те, кто считал забавным доводить малышку до слёз, а поскольку Гленда не умела отгонять от себя задир, к ней не осмеливались приблизиться дети, с которыми было бы проще найти общий язык. Словно образцовому старшему брату, Осваллю приходилось объяснять, что сестру обижать нельзя, потому что уши за неё ой как надерут. – Ос, как думаешь, я повзрослею? – спросила вдруг Гленда, не отрываясь от шитья. – Все мы взрослеем, от этого не деться, – ответил он, не поняв сразу, к чему клонила сестра. – Это если дожить. Я бы хотела стать взрослой, – вздохнула мечтательно. – Я понимаю, взрослым быть непросто. Даже у тебя хватает дел и ответственности, что уж говорить о родителях. Но всё же… Я бы хотела стать взрослой. Может даже старой. Хотя я и так словно седая, – хихикнула Гленда и перебросила за спину косичку. – Просто это значит, что я… Выжила? Дожила? Или это слишком смелая мечта? Освалль промолчал. Как бы он ни надеялся, не желал для сестры лучшего, объективно такая естественная вещь, как взросление, была для Гленды несбыточной мечтой. Не только из-за слов врачей. Освалль чувствовал, что та сила, которая поддерживала в сестре жизнь, не приведёт ни к чему хорошему. Что это благословение являлось и приговором. А ещё ему иногда казалось, что он уже дорожил человеком, чьё время было сильно ограничено. Поскольку Гленде больше не требовался столь сильный надзор, она уже и сознание почти не теряла, и в силу возраста была самостоятельнее, Освалль с шестнадцати лет помогал отцу, постигая столярное дело. Работать с деревом пришлось ему по душе, поэтому в свободное время он вырезал для сестры милые фигурки. В школу Гленда не ходила, училась дома. Благо, что мама и брат могли в этом очень хорошо подсобить. В первый год Гленда пыталась посещать занятия, но даже тогда ей порою бывало сложно высидеть целый учебный день. Кроме того, она снова начала часто болеть. Не так сильно, как в более ранние годы, но только возвращалась на учёбу, как в лучшем случае через неделю опять пропадала на две. В таком обучении просто не было смысла. Поскольку малышка стала гораздо лучше переносить солнце и могла гулять дольше, Освалль чаще приводил сестру на луг. Гленда была так счастлива, когда смогла впервые пробежать босиком по траве! Правда, брат её быстро поймал и сказал не увлекаться, потому что гулять пешком Гленда могла, а вот бегать ей не стоило. – Ос, ты слишком обо мне беспокоишься. – Гленда надула губки в притворной обиде, обхватив брата за шею. Освалль уже заметно вырос, и Гленде нравилось смотреть на мир с высоты его роста, так что она не сопротивлялась, когда её брали на руки. – Да, очень беспокоюсь, – слишком легко согласился Освалль. – Ты ведь моя сестра, и я хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовала. – Тогда не оставляй меня. Если ты рядом, со мной точно всё будет хорошо, – прошептала Гленда и протянула руку к подлетевшей бабочке. Неожиданно точно такая же бабочка сорвалась с кончиков пальцев. Гленда ойкнула, вздрогнув, и точно свалилась бы, не держи её Освалль так крепко. – Что случилось? – спросил он с беспокойством. – Я… Я сделала бабочку… – неуверенно пробормотала Гленда. – Ос, опусти меня, пожалуйста. Освалль осторожно поставил сестру на траву. Гленда посмотрела на свои руки, над которыми то и дело вспыхивали золотые искорки. Она в недоумении перевела взгляд на брата – он же маг, он должен знать, что происходит. Но Освалль тоже пребывал в растерянности, потому что не чувствовал, чтобы от Гленды исходила магия в привычном понимании. Что-то такое он улавливал только в ту ужасную неделю, когда казалось, что сестра больше не откроет глаза. Тут была совсем другая энергия. Светлая, внешне очень похожая на магию. Будто родная и откликающаяся в сердце. Тем временем Гленда соединила ладони, сложив лодочкой, и зачарованно наблюдала за тем, как искорки складывались в новую бабочку. Золотое создание легко вспорхнуло, облетело брата с сестрой и исчезло, сев на нос Осваллю. Он зажмурился и начал отмахиваться, чихая из-за рассыпавшихся искр. Гленда была восхищена тем, что смогла создать нечто настолько очаровательное, а Освалль решил, что даже если это какая-то особая и незнакомая магия, он обязан помочь сестре совладать с новыми способностями. Даже если они были совершенно безвредны, что случится, начни сестра бесконтрольно колдовать? Переутомится, сляжет, снова будет с тоской смотреть на улицу только через стекло. Осваллю иногда казалось, что он в самом деле слишком волнуется о сестре – неправильно помнить только о слабых и беззащитных сторонах. А потом он обнаруживал, как сестра снова плакала над книгой, и неважно, случилось ли там что-то плохое. Так было и в тот раз, когда в сборнике сказок Гленда нашла историю о ведьме и духе. – Странная сказка, – пожал плечами Освалль, быстро пробежав глазами по страницам. Вроде, ему мать её в детстве читала, но и тогда сказка вызвала только недоумение. – Г-гру-устная, – сквозь слёзы протянула Гленда. – Р-разве же так б-бывает, что совс-сем ничего хорошего… Н-не происходит? Освалль подумал, что очень даже бывает. Можно сказать, Гленда знала мир только по книжкам, к тому же, ко всему относилась слишком оптимистично. Освалль же знал больше людей, иногда с отцом в другие города ездил, поэтому считал, что чем больше узнаёшь о жизни, тем легче в ней разочароваться. Наверное, утверждать, что совсем ничего – слишком категорично, но точно есть случаи, когда на фоне невзгод положительные стороны теряются. Просто не остаётся сил, чтобы их замечать. – Ну… Просто конец и открытый, и печальный. Такое тоже бывает, – уклончиво ответил Освалль. – Я не о том, – возразила Гленда, немного уняв слёзы. – С концами всегда непросто. Иногда кажется, что всё хорошо, но если задуматься – там просто о плохом не договорили. А бывает, что грустный, но понимаешь – так правильно, будь иначе – было бы хуже. Просто… Тут сама история такая… Безрадостная? И в начале никто счастлив не был, и потом всё обернулось против всех. Ха… – Гленда вздохнула и положила голову брату на колени. – Может, надо повзрослеть, чтобы понять? Поджав губы, Освалль начал гладить сестру по голове. С того разговора она сама больше не возвращалась к теме взросления и, вместе с тем, не говорила о планах на жизнь. Дети ведь часто мечтают кем-то стать, когда вырастут. Необязательно становятся, зачастую раз дцать успевают передумать, уменьшить амбиции. Гленда же, когда её спрашивали о мечтах, о том, кем она хочет быть, неизменно отвечала одно: взрослой. Те, кто знали об обстоятельствах малышки, только тихо бросали сочувствующие взгляды. Тем не менее, чудо снова произошло. Гленде исполнилось и десять, и одиннадцать. Она об этом не рассказывала, но чувствовала себя странно. Словно жила, не имея на это права. Словно часы, отмеренные ей, истекли, однако она посмела этому противиться. Родители радовались, что дочь потихоньку становилась здоровее. Гленда тревожилась, потому что начала слышать зов. Навязчивые мысли и сны, в которых мелькал замок, пугали, но Гленда не решалась рассказать о них даже брату, несмотря на очень доверительные отношения. Она думала, что тревога – плата за время, что она получала сверх срока, предупреждение, что не стоит воспринимать жизнь как должное и что в любой момент она может подойти к концу. Щедрость судьбы отнюдь не безгранична. Что же до замка… Гленда считала – это просто сильно отпечатавшиеся в сознании образы из прочитанных книг. Гленда очень долго сопротивлялась зову. Не только потому, что сначала неправильно восприняла, но и потому, что знала – как бы сильно ни тянуло сорваться с места, отправиться в путь, она не справится с дорогой. Тут готовься, нет – неважно, для неё даже поездка в соседний город становилась серьёзным испытанием. Но и терпеть становилось невыносимо. Гленда продержалась больше двух лет. Под конец она не могла нормально спать, и вместе с тем не различала, где реальность, а где навязанные зовом видения. Слишком часто смотрела в окно, могла не реагировать, когда к ней обращались, иногда на прогулке пропадала в толпе, ускользала в неизвестном направлении. Родители видели в этом обычную растерянность, задумчивость. Освалль был не на шутку обеспокоен состоянием сестры, потому что ощущал, что та самая неопознанная магия становилась всё сильнее. Он всё же заставил сестру рассказать, что происходит. Гленда не хотела, но была вынуждена выложить всё, что не давало покоя. Внимательно выслушав сестру, Освалль пришёл к выводу, что в деле замешана магия. Пусть он плохо разбирался в теории, даже на подсознательном уровне знал, что сам по себе вопрос не решится. Нельзя просто переждать, надеясь, что навязчивые мысли пропадут сами по себе. Надо посетить то место, к которому тянуло, и уже там думать, как быть дальше. Гленде нечем было возразить на то, что Освалль решил отправиться с ней. Даже обрадовалась. Ведь если брат рядом, с ней всё будет хорошо. А с ним? В тот момент Гленда об этом не подумала, ей казалось, что раз видения приходит только к ней, Осваллю точно ничего не грозит. Если бы она знала, как ошибалась… То всё равно ничего не смогла бы изменить, ведь хранитель духа тоже обязан попасть в замок. Как только Гленда шагнула за ворота, шум в голове тут же затих, мысли стали чище и яснее. Вместе с тем, стоило встретить остальных хранителей, как в памяти всплыла сказка. Та самая – грустная и непонятная. Ещё не узнав от остальных, что происходит, Гленда всё подсознательно поняла. Жизнь – не сказка. В данном случае Гленда очень хотела, чтобы главное отличие от сказки заключалось в том, что в жизни всё же нашлось место радости, поэтому к своей роли хранителя надежды она подошла очень ответственно. Да, ей было тяжело смириться с потерей брата, который был также и лучшим другом, и помощником, и защитником. Да, все находки указывали лишь на то, что нет способа снять проклятье. Да, Гленде было страшно среди такого количества незнакомых людей. Но если веру в лучшее потеряет она, чего ожидать от остальных? Надежда на спасение была также хрупка, как и хранительница. И как известно, надежда умирает последней.