Записки на гоблинских повязках

- Я... не хотела. Первое, что всплывает в моей памяти. Перед глазами все еще мелькают черные когти духов, а в ушах слышен истерический смех, - кажется, мой, - но в голове начинает что-то прояснятся, и первая фраза, которую твердит сознание... - Я не виновата. Я не хотела. Перед глазами обычная каменная мостовая Небесной Гавани, и потому я поднимаю голову, пытаясь еще вспомнить, что же такое я не хотела, что стою на коленях посреди мостовой. На пороге дома, опутанного властью духов, как черным туманом. В голове начинает мелькать что-то обрывистое, но вне сомнений, относящееся к происходящему.

***

Арабеска, изящно взмахивая рукой, отворачивается. "Мне все равно, но только если ты... если ты примешь Изу обратно, ноги моей здесь не будет. Или он, или я, выбирай". Про себя Фурия победно смеется. Она ни на секунду не сомневается, что выберут ее. И не ощущает, как взгляд Рэнрин, направленный ей в спину, становится из виноватого равнодушным. "Ну что же, я никого здесь не держу", - Асура задирает подбородок и, не дожидаясь ответа, уходит. Помнится, Арабеска даже успела проснуться и схватиться за диски. Да, танцовщица всегда спала очень чутко, и вряд ли кто-то смог к ней подкрасться... Вот только духи тьмы не боятся отточенной стали, и всегда белоснежное одеяние Фурии впервые окрасилось кровью. Это было даже красиво. Аералия презрительно морщится. "Когда мы начинали, все было по-другому, и ты была лучше. Хочешь сказать, это не твои ошибки привели ко всему этому?" - волшебница тыкает холеными пальчиками на обедневший список гильдии. - "И да, я тоже не желаю видеть Изу в гильдии. Могла бы и спросить нас". Рэнрин внезапно ощущает, как злость и обида куда-то испаряются, оставляя место лишь недоумению. Недоумению о том, как она целый год провела с этими людьми в одной гильдии. А вот Чернокнижница не проснулась. Непонятно, откуда в ней взялось это чувство собственной безопасности во времена постоянных сражений. Замершие фиолетовые глаза, светлая кожа и ярко-алые порезы на ней. Это тоже было красиво. "Все, что ты сейчас говоришь - спор без оппонента. Никогда не мог такое понять", - и безмятежный Окамэ разворачивается и уходит от Асуры, которая едва сдерживает слезы злости. Каждый раз, когда Рэнрин не соответствовала его ожиданиям, для пилигрима она превращалась в пустое место. Каждый раз, когда она пыталась спорить с "сенсеем", заканчивался тем, что ее обвиняли в гордыне и оставляли в одиночестве - "для перевоспитания". Первые раза два она и правда пугалась, что он не вернется, потом стало безразлично. Но впервые она хотела, чтобы он не возвращался. Ему повезло, что он не пересекся с жаждущей крови Асурой. Впрочем, Рэнрин надеялась на любовно сплетенную куклу вуду, в которую были воткнуты с десяток шпилек в жизненно важных точках. Дивинус, поблескивая новой нашивкой на плече, смотрит на Рэнрин сверху вниз. "Ну как там гильдия, уже превратилась в сборище ноунеймов?" Он явно старается зацепить побольнее. Ему это проще, чем многим. Бывший офицер гильдии знает о Рэнрин больше, чем нужно, и сейчас довольно жмурится, как нашкодивший кот, ожидая реакции. Асура молча отвешивает ему пощечину и удаляется, ставя себе пунктик о том, что пора менять привычный, но внезапно ставший враждебным канал. Рэнрин полностью доверила уничтожение бывшего напарника духам тьмы. Не хотелось никоим образом мараться - а кали чувствовала себя мерзко, даже находясь в одной комнате с Епископом. "Не пытайся остаться белой и пушистой, это все твоя вина." Бивальд, который внезапно не "где-то в Монолите", как собирался, а вполне так в Небесной Гавани, смотрит на Рэнрин с плохо скрываемым презрением. Обидно даже не это, а то, что непонятно, за что он так к ней относится. Кажется, все должно быть как-то по-другому, думает кали, и ей уже не хочется рассказывать Бивальду о происходящем в гильдии, и уж тем более просить его вернуться. Он не хватался за оружие, как Арабеска, он надеялся на свою силу убеждения. Асура заставила его замолчать, метнув проклятый талисман в грудь пилигриму и остановив сердце. Помнится, когда она, еще в Колдроке, выбирала профессию, в жрицы ее привел именно выбор оружия. Быть танцовщицей - это резать плоть острыми дисками, по локоть мараясь в крови. Это быть убийцей, не имея морального оправдания. Жрица никого не убивает сама. Жрица лишь призывает духов.