Контакты третьего рода

Толчком в их истории послужило баскервильское дело, после которого между Шерлоком и Джоном будто кошка пробежала. Точнее, хаунд. Джон, узнав об эксперименте Шерлока, ощутил себя преданным. Разумеется, он не выяснял отношений, не устраивал демонстраций, просто стал холоднее, немного отстранился, усомнившись в их дружбе. Шерлок тоже молчал, Джон тогда посчитал, что друг ничего не заметил, но это было не так. Шерлок просто обдумывал возможности, учитывая возникшее недоверие, и решил – лучше доказывать делами. У него было несколько планов, по трезвой оценке признанных не совсем удачными, и он ожидал случая или свежей идеи. А жизнь продолжалась, и плевать ей было на мелкие размолвки детектива и его напарника. Она напомнила о своем вечном течении со всей возможной жестокостью – у Джона и Гарри погибла в автокатастрофе мать. Они давно не виделись и редко созванивались, тем горше было это неожиданное известие. Джон после того, как ему сообщили, как-то совсем затих, молча посидел в кресле и принялся собираться в Труро. Именно ему предстояло заняться похоронами. Шерлок сказал: – Я с тобой. – У тебя разве нет более интересных дел? – отстраненно спросил Джон. – Даже если бы и были – я все равно поехал бы с тобой. Тебе нужна помощь. – Спасибо, – Джон в тот момент не испытывал благодарности и отвечал механически, потому, что так принято. Мыслями он был в столице Корнуолла, чувствами в горе и своей мнимой или реальной вине. Шерлок всё отлично видел и отчасти понимал. Он бронировал билеты, арендовал автомобиль, помогал найти похоронную контору, забрать тело, выбрать церковь, оповестить знакомых. Суетные дела по проводам мертвого на редкость утомительны и изматывающи. Только после похорон Джон впервые заплакал. Вернулись в дом, который следовало ещё привести в порядок перед продажей (Уотсоны не собирались покидать Лондон), выпили, причем Гарри, как с ней часто бывало, не остановилась вовремя, и в спальню её отнес брат. После спустился в гостиную, и его прорвало, он принялся рассказывать о детстве, полном переездов и жаркого лета: – Почему-то кажется, будто детство было сплошным летом, кроме нескольких эпизодов – например, когда мы учились кататься на коньках. Помню, я постоянно падал, но был так одет, что совсем не было больно. Я поднимался и ехал дальше, а родители медленно ехали следом и смеялись. Наверное, это было действительно забавное зрелище: в лыжном костюме, раздувшемся от трех кофт под ним, я был как не до конца надутый мячик, и вскакивал тоже как мячик. А потом мы пошли есть пирожные, и в кафе было тепло и тесно, все приходили туда греться после катка, там я пил горячий чай с пирожным. Бог весть почему, до сих пор помню, как выглядели желтый цветочек и два зеленых листика на глазурном фоне. Так нелепо забыть уже столь многое и до сих пор помнить, как выглядело пирожное, съеденное в семь лет. Мама тогда попросила дать ей откусить этот цветочек, я не так уж их любил и легко согласился. Она почему-то наклонилась над тарелкой, а не взяла его в руки. У мамы были тогда каштановые волосы, она носила прическу, как у какой-то звезды, которая ей шла, хотя похожей на звезду не делала. А потом сразу было лето, много лета без всякой зимы и весны. И мы уже были в Австралии, а не в Англии, и ездили купаться в океане, и гуляли по городу. По просьбе Гарри нам купили большой бумажный цветок, а она, устав его носить, отдала мне. Он был такой огромный и неудобный, я возвращал его сестре, а она снова вручала его мне. И в конце концов мама разрешила его выбросить и так смеялась над нашей проблемой, а мы ведь боялись, вдруг она будет сердиться, что цветок сначала выпросили, а теперь он не нужен… Джон всё говорил и говорил, слезы катились по его лицу, стекая на подбородок. Шерлок не выдержал. Сначала он стер слезы с его лица руками, а потом принялся снимать их поцелуями. Джон не возражал, будто так и должно быть. Они только целовались – впрочем, и этого было много для начала. Заснули в обнимку, ведь душа меньше болит, когда прижимаешься к родному человеку, а он гладит тебя по голове. Наутро Джон хмуро спросил: – Что это было? – Утешение. Джон скрестил руки на груди, явно отгораживаясь. – Зачем так? – Ты не слышал слов. Язык тела порой доступнее. Я… испугался за тебя, Джон. Он действительно испугался, ему показалось, будто его Джон уходит насовсем, оставляя вместо себя кого-то чужого, возможно, сумасшедшего или чересчур нормального, но в любом случае – не того. Нужно было вытащить к себе настоящего Джона, как можно скорее, пока не ушёл, и плевать, каким образом. И ведь получилось. – Это неправильно! – Зато действенно. Сейчас тебе действительно необходимо знать, что у тебя есть тот, кто тебя любит. Потом они говорили о душе, о жизни после смерти. Странно было вести экзистенциальные беседы с Шерлоком, который, как оказалось, очень своеобразно, но верил в Бога, подкрепляя составляющие своей веры утверждением: «Но это логично». Если душа после смерти может наблюдать за жизнью своих детей, то она наверняка расстраивается, когда они страдают и плачут по умершей – это логично. Если Бог создал людей для развития, он хочет совершенствования их ума, зато его вовсе не интересуют их постельные дела, и это тоже логично. А убийство нелогично, противоречит цели человеческого существования и должно быть наказано. Нет, Шерлок не переживает из-за убийств, просто может их раскрывать, а убийство плохо, значит, стать детективом было логично. Эта логика частично ускользала от Джона, но, самое главное, разговоры отвлекли его, помогли собраться и довести до конца все дела по приему наследства. Лишь через три дня после возвращения в Лондон Джон, только что загрузивший посуду в посудомоечную машину, подошёл к Шерлоку, сидящему за ноутбуком в гостиной, и сказал: – Я сейчас вспомнил, что тогда не ответил. Я тоже тебя люблю. – Я знаю. Их жизни мало изменились после этого признания. Может, стало лишь чуть больше откровенности, ведь уже не было нужды скрывать чувства и желания из опасения испортить дружбу. Может, немного больше уверенности друг в друге. И больше любви. В общем, история их партнерства была явно не лучшей темой для застольной беседы. Несмотря на взрывоопасную компанию из Холмсов и Уотсонов, отмечание прошло тихо, и лишь под конец миссис Хадсон нарочно разбила блюдо из-под торта. – На счастье, древняя традиция, – сказала она и быстро подобрала шесть самых крупных осколков, в качестве сувениров на память. Вручая два куска Шерлоку и Джону, она пожелала: – Пусть счет за эту тарелку будет самой большой вашей потерей. Джон замотал осколки в салфетку и засунул Шерлоку в карман. Он твердо решил их сохранить, ведь они были ничем не хуже улик, которые Шерлок собирал по старым делам. Пусть у них тоже получится коллекция «улик по делу семейства Холмса и Уотсона». Странного семейства, ждущего пополнения. Мужчина улыбнулся, представляя, как сын будет разбирать коробку, в которой уже будет храниться много сентиментальной ерунды, а Джон будет рассказывать ему про создание их семьи. Шерлок был прав, предлагая пожениться.