Письма

Ближе к утру, когда солнце ещё не встало, а лишь тонкая, незримая глазу полосочка тёплого света отделилась от горизонта, усталость сломила Евгения, а тело больше не могло противостоять холоду. Возбуждённый новыми порывами, он спустился в свою квартиру, оставляя на крыше то бушующее пламя, что согревало его. И теперь родные стены не казались ему слишком светлыми, обманчиво-тёплыми, но наполненными холодом печали хозяина. Сейчас и они будто вдохнули жизненный порыв. Не имея в себе сил заснуть, Женя достал подушку, кинул на диван и, немного походив по комнате, улёгся, не нуждаясь в одеяле. Тело было ужасно холодным и немного щипало от тепла, но не возникло даже мысли укрыться. Возможно, это было связано с неудобством спать в повседневной одежде. Возможно, Евгению настолько хотелось быть открытым миру, что даже одеяло казалось помехой. Он скрестил руки за головой и, глядя в потолок, погружался в мир планов и фантазий. Вначале он хаотично прыгал с одной мысли на другую, цеплялся за одну фразу, а потом резко сменял её на совершенно иное слово, но в спокойной тишине собственной квартиры, сердце находило блаженный покой, а вместе с ним успокаивался и поток мыслей. И вот, прикрыв глаза, Женя уже строил планы медленно и последовательно. Это происходило точно так же, как он обычно устраивал распорядок собственного дня или недели, если вдруг что-то из привычной системы сменилось или выпало. Но на этот раз весь процесс, каждое будущее действие было наполнено волнением, которое испытывает непоседливый ребёнок, когда ему сказали, что завтра всей семьёй поедут на аттракционы. Он видел, как сменился обыденный маршрут до работы, как он не сидит вдалеке от коллег, как после трудового дня не с постным лицом едет назад, а заходит в какое-нибудь оживлённое место, будь то гипермаркет, музей, кино, игровой центр, проводит там пару часов, возможно, находит новых знакомых. Затем едет домой, где оживлённо поговорит с родителями и впервые за много лет не будет врать им о прошедшем дне, а потом будет простой, но праздничный ужин, вкус которого он будет ощущать. Он бы домыслил и дальше, но распорядок нового дня плавно перетёк в размазанные образы часов, почтальонов, ярких огней, что после перешли в спокойный крепкий сон. Холод по сторонам тянулся чёрными щупальцами к нему, вглядываясь алчными, до боли алыми глазами в самую душу. Чернильные рты растягивались в безумных улыбках, выпуская зловонную гниль из кровавых пастей, предвкушая агонию жертвы. Но он не обращал на них внимания. Впереди, в глубине водоворота безумного зла, горел свет, тихо и робко маня к себе, словно боясь привлечь внимание того сумасшествия, внутри которого он оказался. Ступая медленно и через силу, борясь с липкой дорогой, сдерживающей шаг, он шёл навстречу этому маленькому огоньку, превозмогая усталость и не обращая внимания на какофонию смеха оживших страхов. И постепенно, практически незаметно, становилось двигаться немного легче с каждым шагом. И чем легче, тем быстрее он шёл к манящему огню. Липкая, вязкая дорожка всё слабее цеплялась за ноги, и всё легче ломалась от резких движений. Шаг. Шаг. Шаг! Всё быстрее, быстрее, пока ноги сами не побежали вперёд, гонимые следующим по пятам сгустком грязного, пышущего жаром зла. Вперёд, только вперёд. К этому растущему свету! С каждой секундой он становится всё ближе, всё ярче, всё желаннее! Ещё немного и можно коснуться пальцами этого огня, отгоняющего глазеющую тьму. Руку сводило болью, но опустить её – значит проиграть в этой гонке. Значит отказаться от манящей мечты, что уже не шепчет, не зовёт. Она кричит! Кричит так громко и звонко, что отказаться от неё – грех. И вот он, последний рывок, перед тем как… Разлепить глаза и резко зажмуриться от яркого света. Солнечные лучи, не остановленные занавесками, проползли от подоконника до кровати и больно целовали глаза с грубой нежностью. Сильно сощурившись, Женя скользил взглядом по потолку, остановившись на своей руке, которая тянулась вперёд, так же, как и во сне. В плече тут же разлилась резкая боль, заставившая опустить руку. В воздухе витал запах тепла и пыли, и было настолько хорошо и спокойно, что мысль пошевелиться казалась слишком кощунственной, чтобы позволить ей задержаться в голове хотя бы на пару секунд. Но все эти сладостные, сонные сомнения и верования испарились в один миг, стоило только вспомнить про время. Упав с дивана, Женя добрался до телефона и с дрожью в руках посмотрел на экран. До работы оставался час, и он был готов расцеловать свою ложь и меланхолию за то, что теперь он играет роль больного. Поднявшись на ноги, он стал в спешке собираться: включив чайник, кинул в кружку пакетик заварки, попутно стягивая с себя мятую футболку, в ванной одной рукой расчёсывал волосы, а другой чистил зубы, а, натянув на себя другую футболку и налив кипяток в кружку, пил чай, попутно собирая вещи для работы, благодаря свой вчерашний порыв за то, что не стал ничего выкладывать, а оставил как есть. Отогнав от себя обиду за негладко начавшийся день и перестав себя корить за то, что не поставил будильник, он надел уличную одежду и выбежал из квартиры, оставив за собой разруху, словно по квартире прошёлся маленький ураган-беспорядок. На работу Женя приехал привычным маршрутом. Он не знал, сколько времени бы ушло на другой, а из-за волнения и спешки всё равно не мог насладиться новыми видами, хотя и успел отметить группку детей в пёстрых курточках и с красными румяными щёчками и то, как причудливо срослись два дерева рядом со старым домом. Но одно дело отметить, совершенно другое – насладиться и обдумать. Поэтому на работе Женя прибывал с чувством неправильности и незавершённости, что заметно отвлекали от дел. К тому же, начальник, заметив слишком бодрый и здоровый взор, приказал с завтрашнего дня приходить как положено утром. И всё! Абсолютно всё шло не так! Красочные вчерашние картинки столкнулись со стеной реальности. Женя был готов к прекрасным изменениям, но остальные – нет. Больше никто вчера ночью не испытывал те величественные душевные порывы, которые заставляют упасть на колени пред удивительным и безграничным миром. А один забывший, как сражаться, мужчина не может легко и резко открыть глаза закупоренным манекенам, сделав их не двигающимися декорациями собственных размышлений, а людьми, у которых есть своя история, свои желания и страхи. И милые девушки, что казались во вчерашних фантазиях молодыми, румяными и такими живыми, сейчас были скрюченными и серыми. Добрые коллеги превратились в кривых, ломанных планктонов. А благодушный начальник показался склизким червем, который показывался работником только задней частью. Падшие! О, как же он был самоуверен! Он не готов столкнуться лицом к лицу этими убогими людьми. Ему стала противна сама мысль стоять рядом с ними и о чём-то говорить, мило улыбаться и дарить им крохи своего зародившегося счастья. И в один миг он стал презирать женщин, которых полюбил вчера, стал бояться мужчин, к которым проникся уважением. Нестерпимо хотелось встать и убежать из этого места. Но упёртость и что-то ещё держали его до конца рабочего дня. И идя по шумным улицам, он жалел, что не сорвался с места, когда настойчиво требовала душа. Не было сил куда-либо заходить, что-нибудь смотреть и делать. Он вернулся домой привычным маршрутом. И вновь стены стали холодными, а солнце покинуло квартиру. И вместо запаха тепла и пыли почувствовался запашок ветхости и уныния. Стянув с себя куртку, привычным движением повесив её за крючок, он прошёл в комнату и включил спасительный свет, придающий немного жизни. Переодевшись в домашнюю одежду, по которой соскучилось тело, вскипятив чайник и сделав чай, оставив беспорядок на кухне, он вновь сел на диван, на этот раз придвинув к себе ноутбук. Он уже около недели не прикасался к нему, и пальцы немного нерешительно стучали по клавиатуре, вбивая в поисковик слово «Счастье». Высветилось множество картинок и статей. Даже слова пестрили задором, радостью и всем хорошим, что может быть только на земле. Он бездумно листал картинки и фотографии, совершенно не разбирая, кто на них изображён, какими цветами всё украшено. Он просто что-то делал, что-то пил, что-то смотрел. Он просто не умирал. Этим вечером ничего не готовил. Ни о чём не думал. А когда позвонили родители, он вновь соврал. Соврал настолько легко, что отвращение к самому себе забурлило в животе, и захотелось, ничего не объясняя, повесить трубку, прекратив слушать счастливые голоса родителей. Но он не так низко пал. Отбросив в сторону телефон, он не знал, что ему делать. Его накрыло разочарование. Разочарование обманутого мальчика, которого не повезли на аттракционы, а закрыли в строгом пансионате, где все ходили в одной форме, имели одинаковые вещи, не смеялись, а за провинность получали розгами по спине. Но, к своему удивлению он не чувствовал сердечной боли. И он не мог понять: то ли его сердце защищено так хорошо, то ли оно умерло в течение дня, а он просто не заметил. Оно продолжало биться. Но не обычное ли это механическое движение, поддерживающее жизнь в теле, не давая и ему начать гнить? Или всё же, если сердце бьётся, то оно продолжает жить, испытывая и счастье, и страдания? Не имея ответа на этот вопрос, Евгений поступил так же, как и в последние дни. Он взял в руки письма и стал читать. Вначале первое. Потом второе. Именно в них жили сейчас самые яркие чувства и эмоции. Именно сравнивая себя и душу писавшей это девушки, он мог понять, не умер ли он внезапно, столкнувшись с несокрушимым врагом. Сжимая в руках старую бумагу, он прислушивался к себе. Раздражение от скупости первого письма по сравнению со вторым, кольнуло в пальцах и висках, но прошло, когда принялся читать более откровенные строки, раскрывающие боль чужой души. И пытаясь пробудить в себе те эмоции, что испытывал, когда читал их и перечитывал, он понял одну вещь. Его счастье. Его вчерашнее, прекрасное и такое желанное счастье было душевным подъёмом. Тем душевным подъёмом, что испытывает каждый человек. Перед тем как резко умереть.