***
С маем пришёл конец нарастающей боли и фальшивым улыбкам в тексте. Евгений привычным движением открыл почтовый ящик и достал конверт вместе с счетами за свет и воду. Бросив уличную обувь куда-то в угол, оставив рюкзак у стены в коридоре, он, раскрывая на ходу конверт, шёл на кухню. От долгой ходьбы невыносимо хотелось пить. Делая выбор между стаканом с водой и исписанным листом, Женя сделал выбор в пользу первого, ведомый чувством, что после прочитанного ему будет не до воды. Это письмо было короче, чем все остальные, а привычный почерк чуть скакал вверх от напряжения и волнения. Сев на стул, Женя с усилием заставил себя начать читать. «Каждый раз, когда я собиралась написать тебе, меня не покидало чувство, что всё это бессмысленно и глупо. И это чувство становилось всё сильнее и безжалостнее с каждым месяцем без ответа. Глупо убеждать себя и надеяться, что я просто спутала адрес или письма затерялись в каких-то коробках или, что ещё невероятнее, во времени. Но каждый месяц я шла против своих страхов и сомнений, идя на почту и отправляя заветный конверт. И с каждым разом делать шаг становилось всё тяжелее. И… всё меньше и меньше идей и тем для разговора в моей голове. Мне уже почти не о чём писать. Даже для монологов необходимо подспорье. И… Ох, как я надеюсь, что письма уходят в пустоту. От мысли, что… Меня просто игнорируют или, что ещё хуже, растаптывают, поливают грязью и насмехаются, становится… Нет, не больно. Наоборот, легко. Становится настолько легко, что не составляет труда подвести дуло пистолета к виску и нажать на курок. И это ужасно, когда самоубийство кажется таким простым выходом. Словно взять и заснуть. Навсегда и в испачканной собственной кровью комнате. Я уже стараюсь не подходить к окну. Последние несколько месяцев мне всё чаще говорят остановиться. Что мои письма как наркотик, в котором я нуждаюсь, но который высасывает из меня всю жизнь, радость и будущее. Говорят, что с каждым месяцем я попросту теряю время. Говорят, что надо резко прекратить и забыть. Тогда, даже если понадобится несколько лет, я успокоюсь, забуду. Всё будет хорошо. И я думаю, что… последую этому совету. Я знаю, что даже в старости все чувства, что я испытываю сейчас, буду продолжать терзать моё сердце. Это ведь не просто… увлечение или помешательство. Я поставила на кон свою душу. Но я просто хочу, чтобы боли было чуть меньше. Хочу обмануть друзей и родных, что всё закончилось. Хочу перестать видеть страх в их глазах. Хочу, чтобы они улыбались и думали, что всё в порядке. Я пронесу свою любовь через года. Но оставлю попытки ради своих близких. 5 мая 2016 года.»5.
20 января 2015 г. в 15:05
Вечер уже дышал на улице, разнося своим холодным дыханием запах приближающейся зимы и засыпающего города, ветром пиная мелкий мусор вдоль грязных чёрных дорог, мимо ног идущих людей. Вздутые тучи затянули небо, превратив его в рельефное море застывших волн, окрашенных в алые тона умирающего дня.
Евгений лежал на полу и время от времени открывал глаза, чтобы лениво скользнуть взглядом по потолку, отмечая новые неизвестные ему пятна и трещинки, которых, он мог бы поклясться, не было в предыдущие разы. Крупицы пыли летали в светлой дорожке заходящего солнца, чьи лучи проникали сквозь щель штор в комнату, минуя подоконник и идя напрямик к стене, разрезая её ровной линией. Он чувствовал на пальцах пыль почтового ящика, которая прилипла к мятым конвертам, что сейчас, словно лепестки прошлого, лежали рядом с головой обманчиво спокойно дышащего Евгения.
Его фигура была практически неподвижна. Словно покойник он лежал на полу, скрестив руки на животе и сведя ноги вместе. И только мирно вздымающаяся грудь не давала обмануться иллюзией траурности и замороженности времени, которые несведущий человек тут же бы признал в стенах квартиры и в её тишине. Но нет, нет! В душе, живущей в этом исхудавшем бледном теле, царил такой расцвет эмоций и мыслей, что весь этот переполненный жизнью дух мог прижать к земле и выветрить сознание любого, кто столкнулся бы с ним, будучи неподготовленным и застигнутым врасплох. Да и заранее настроенный на эту встречу мог без стыда упасть навзничь и задохнуться – столь сильна была буря в груди мирно лежащего мужчины.
Евгений до сих пор находился под впечатлением от полученных писем. Но самое главное чувство, что ясной мыслью стояло перед его глазами – это чувство правильности. Лёгкое неудовлетворение, что следовало за ним по пятам за время долгого отсутствия и что было столь призрачным, что Женя не мог его всецело ощутить и обозначить, стало понятным и осознанным перед тем, как испариться. И его место тут же заняло понимание, что в этот час, в эту минуту и эту секунду, всё именно так, как должно быть. Всё на своих местах: вещи, он сам, письма, чувства, мысли и дыхание старины, что вышли из раскрытых конвертов.
Приятное понимание дальнейших действий вновь посетило его, колыхнув нежные струны души. Разум и накопленное спокойствие упорно шептали ему, что нельзя поддаваться спонтанным порывам, родившимся от прочитанных строк, ведь иначе он снова «перегорит», разочаруется и опустит руки. И он понимал. Женя прекрасно понимал, что сегодня-завтра успокоится и будет мыслить уже трезво. Возможно, он больше не будет испытывать бури чувств, завидев прочитанные письма и вспомнив вкус бешеной жизни в венах. Так уже было. И так может случиться вновь. Но сейчас он лежал и уповал в своём закрытом личном мире, где сейчас, так же, как и первое письмо, всё его восхваляло, описывало и лелеяло.
Перед глазами то и дело всплывали строки, с нежностью и стыдом описывающие его. Из последних сил Евгений боролся, чтобы не сорваться с места и не взглянуть на своё отражение, чтобы понять, а ещё вернее, удостовериться, что его глаза, принимающие форму треугольников, когда он смеётся, щурится или хмурится, и правда выглядят так необычно и очаровательно, что невозможно не улыбаться при виде их. Боже, он бы впервые в жизни так тщательно рассматривал своё лицо в целом и каждую его часть в отдельности: губы, щёки, скулы, нос, который он сам осмеивал картошкой, лоб, брови, глаза – всё, абсолютно всё, чтобы сравнить себя прошлого и себя настоящего, себя, как он видит сам и как видят другие, как видит эта незнакомая ему девушка, чьи письма приносят её мысли и чувства с опозданием в неизвестный ему срок.
Но он держался. Он не вставал с места и не позволял своему проснувшемуся самолюбию, что дремало столько лет, своему мужскому эго встретиться со своим отражением. Этому мешали и стыд, и страх. Было стыдно перед самим собой вот так с непривычки себя рассматривать, и не в его привычке отмечать себя завидным красавцем или просто не обезображенным природой. И одновременно было страшно увидеть, как поблек он сам. Щёки стали меньше, были заметны скулы, само лицо ужасно бледное, в глазах особо не плескалась жизнь, а щетина, которая казалась чёрной в контрасте с кожей, делала его диким и оставляла шлейф одиночества. Да, сейчас он не видел себя, но именно такое впечатление осталось у него в памяти от редких взглядов на своё отражение. Возможно, если бы он сейчас встал и прошёл в ванную, то увидел бы совсем другого человека. Кого-то среднего. Между им, описанным в письме, и им, засевшем в воспоминаниях. Но Евгений продолжал лежать, а любопытство так и не было удовлетворено.
Но зато! Что было намного лучше и желаннее – он хотел стать тем человеком, поместить свою душу в ту оболочку, что была расписана в нескольких строках короткого письма. Даже если он не сможет изменить свою жизнь, даже если ему суждено и дальше страдать, сейчас он безумно хотел страдать в том живом и красивом теле, что было когда-то. Этот яркий образ, созданный точным женским словом, завистью скрёб в груди, желая вернуться, стать реальностью, а не каким-то жалким отголоском прошлого.
Раздался звонок домофона, который заставил Женю подняться с пола и оставить письма. Искажённый голос был мужским и почти неузнаваемым, но Евгений признал в нём своего друга, чью квартиру он покинул так же неожиданно и спешно, как и оставил его сестру. Высокий худой мужчина поднялся быстро, зашёл внутрь, но дальше порога не прошёл, а лишь протянул один чёрный пакет и сумку, которые были наполнены вещами. Его друг понял, что больше в его квартире Женя не нуждался. Он отметил, что сестра долго расспрашивала его, почему тот так внезапно подорвался с места и убежал, но, говоря о том, что не знал о причине, добавил, что знать и не хочет, так как это не его дело. Они вначале хотели позвонить, но телефон был оставлен на диване, поэтому, посмотрев адрес в паспорте, он собрал вещи, выпроводил сестру, которая продолжала сетовать и гадать, и сам поехал к нему с пакетом и сумкой.
Удивляясь его проницательности, он осыпал мужчину благодарностями и извинениями, чувствуя стыд и неловкость, пока тот не скрылся из виду. В какой-то момент промелькнула мысль, что, наверное, ему будет грустно и одиноко одному в квартире, но потом различными убеждениями Женя себя успокоил и, разобрав вещи, принялся заново обживать свою квартиру.
Перед тем, как оставить её, он сделал перестановку, как по мелочи, так и глобально, поэтому всё было новым со старыми вещами. И что больше всего ему нравилось, духа уныния и следа прошедших однообразных лет не было. Словно он переехал в новую квартиру, которая просто очень похожа на старую, но пропитана запахом чего-то нового и хорошего. Если бы не слой пыли, то Женя мог бы обмануться этим ощущением.
Пока он вселял дух жизни в свои вещи и по-новому воспринимал свою квартиру, он вспоминал остальные два письма, в одном из которых девушка рассуждала на бумаге, почему он выбрал бокс, чем его привлекли вирусные видео, какие есть и какие могут быть увлечения, перебирая практически всё, начиная от прогулки с собаками, заканчивая прыжками с парашютом. Второе письмо было на несколько листов и очень объёмное, словно девушке было одиноко или на неё напало вдохновение и любопытство. Третье письмо было похожим. Там продолжалась тема увлечений, но больше они касались уже её. Не получая ответа от собеседника, она рассказывала о том, что нравится ей, как разнятся их интересы и в чём их схожесть. Она рассматривала свои страхи, желания, переплетая их с возможными увлечениями Жени, которые она перечисляла во втором письме. Так, когда мысль дошла до страхов, невольно, между строк промелькнула фраза, которую можно сформулировать так: «Если бы ты прыгал с парашютом, то я бы могла рискнуть и попробовать тоже».
И складывая предложения за предложением, соединяя их с текстом первых писем и новых, попутно занимаясь различными домашними хлопотами, Евгений невольно превращал свои мысли и текст писем в безмолвный диалог. На вопрос про бокс, он про себя рассказал историю, как он пришёл к этому виду спорта, почему он ему интересен и прочее-прочее. И мысли складывались так, словно кто-то его слушал, кто-то, кому это интересно и важно. Он даже не удержался и произнёс вслух, что надо бы купить новую боксёрскую грушу и возобновить занятия, ведь ему это нравилось.
А когда девушка перешла к размышлениям, что ему могло бы нравится, он тоже перебирал эти варианты. Наворачивать круги на картах он бы не стал. Один-два раза в каком-нибудь парке аттракционов он бы проехал, но в хобби бы это не превратилось. Зато, возможно, он бы оценил сплав на каяке. И так одно за другим. Он не оставил без внимания ни одного её предположения, ни одной мысли, ни одной сказанной фразы. Найдя в простом, красивом почерке милого друга, который был всегда рядом и, пусть одними и теми же словами, прочитанными вдоль и поперёк, поддерживал в те минуты, когда это было столь необходимо.
Мир продолжал быть серым, бессмысленным и жестоким. Не изменилось ничего на работе, не поменялись знакомые. Всё шло своим ходом, привычным шагом. Москва больше не горела яркими огнями, вдохновлявшими на подвиги. Не хотелось менять мир и взрывать небо. Но больно хотелось жить.
Жить как человек. Пусть и в грязном, злом мире, но чувствовать, что вот он я. Вот мои стремления, желания. Вот мои падения и успехи. Хотелось крикнуть: «Смотрите! Я могу что-то сделать! Я могу хотеть этого! У меня тоже есть чувства!». Мир вокруг Евгения совсем не изменился. Но изменился мир внутри него.
Постепенно, письмо за письмом, что-то внутри загоралось и расцветало. Появлялись новые желания, новые стремления. По-новому заиграли старые интересы. Квартира, от стен которой тянуло последние несколько лет холодом, стала наполняться теплом по мере появления новых вещей.
Девушка из письма восхищалась боксом? Он ведь действительно его любил. Без фанатизма, но всё же. Поэтому зачем отказываться от того, что нравится? Старая боксёрская груша, что покорно ждала его в одной из комнат, вновь заняла своё привычное место. Снова стали раздаваться звонкие звуки ударов.
Она упомянула шахматы и карты? Что ж, почему бы и не сыграть с кем-то на другом конце света? Интернет позволяет это сделать. И ночи стали не такими однообразными.
Девушка интересовалась друзьями? А ведь они у него были. Сейчас остались в основном знакомые, которых из-за одиночества он зовёт друзьями. Но что мешает начать общаться чуть больше, чем раньше? И вновь стал звучать смех и истории чужой жизни.
День за днём Женя всё дальше и дальше отталкивал мрачный период своей жизни, стараясь притягивать что-то новое. Лишь две вещи оставались для него неизменными.
Он не возвращался к обзорам. Продолжая смотреть фильмы и мысленно их критиковать, он допускал лишь возможность, что в будущем, когда сердце уже не будет так сильно давить от воспоминаний, он может начать писать забавные рецензии, хваля или критикуя тот или иной фильм. И только часть сентиментальности и какого-то неизвестного чувства молчаливо засели в самом дальнем углу его души, продолжая надеяться, что текстами это не ограничится.
И Евгений, постепенно находя друзей в своих знакомых, оставался один. Даже спустя несколько месяцев, даже не раз обнимая стройное тело и получая жаркие, чувственные поцелуи, он не встречал ту, чьи слова были способны окончательно отвлечь от дурных мыслей, мягко поддержать и направить. Слушая слова поддержки, такие разные и тёплые, он накладывал их на одни и те же слова и строки, что уже легко появлялись перед его глазами. И вся теплота проходила. Чужой голос становился таким тихим и блеклым по сравнению с синими чернилами, что становилось как-то всё равно. Пустые звуки в красивых эпитетах и метафорах.
Когда зима стала подходить к концу, весна своим особым, неповторимым ароматом начала нести весть о своём приходе, а вместе с ней пришло то робкое, горячее и безумно желанное чувство.
Буквы перестали складываться в текст. Письма приобрели голос. Мнения. Чувства. О, как дрожали его руки, когда он держал мятые листы. Словно в его руках была не простая бумага, а та самая девушка из писем, так осторожно и ласково приобнимая его в ответ. Поиски кого-то другого, кто ближе, доступнее прекратились с окончательным приходом весны. Евгений перестал себя обманывать, с детской наивностью убеждать в другом. Просто смирился и принял новое чувство.
И оно подталкивало его к новым изменениям, оно поддерживало его. Ещё сильнее заиграла жизнь в его груди. Ещё больше хотелось отринуть своё прошлое, чтобы показать себе, этой жгучей любви и девушке из письма, что он не сломался, что он может не просто встать с колен, но выпрямиться и, выставив вперёд грудь, идти навстречу восходящему солнцу чего-то нового и прекрасного. Словно он жил не один в своей квартире. Словно рядом с ним было на одного человека больше. На одного важного человека больше.
Поэтому, когда в письмах проскальзывали нотки печали и отчаяния, что становилось всё чаще и явственнее, он страдал так, словно это были его эмоции, его боль. Момент счастливого вдохновения подошёл к концу. С его воодушевлением, его собеседница с каждым последующим письмом теряла надежду и уставала. Ненависть и угнетение к себе смешивались с короткими фразами, пытающимися быть милыми. Евгений пять месяцев черпал силы из этих строк, не отвечая ни на одно из писем, оправдывая себя их стариной, утешая свои волнения радостью и оптимизмом, которыми они лучились. Но лишь замечая ту боль и обиду девушки на саму себя, он стал задумываться о времени. Письмам могло быть как год, так и лет шесть-семь. И ещё почти полгода его эгоистичного чтения, во время которого он забывал, что всё это не вечно. Что страдающему сердцу, что так любило его, может надоесть весь этот безответный диалог. Всё это ожидание какого-то чуда, которое не наступало месяц за месяцем.
И было больно. Евгению было больно за неё, за себя, за время.
Он страдал, получая новое письмо. Он видел в её словах, как надежда превращается в отчаяние. Как крик замирает в буквах и знаках. Письма кричали. Так громко, что закладывало уши, лишало дыхания и давило, давило, давило!
Он страдал, ощущая ненависть к себе за свою ошибку. Насколько надо было быть равнодушным или отчаявшимся, чтобы, даже испытывая благодарность к словам, не ответить хотя бы на одно из них? Месяц, два, три… Можно было же тогда. Прошло почти полгода, и теперь порыв всё исправить прогибался под натиском сомнений.
Он страдал, проклиная время. Сколько? Сколько прошло времени? Если бы он знал! Если бы конверты не были такими старыми, то он бы мог обмануться мыслью, что упущено всего пять месяцев. Что не так долго её душа терзалась в тисках надежды и отчаяния. Но письма были жёлтыми и мятыми. И страх от неизвестности пожирал его сердце.