Бесконечное лето: Город в заливе

Был у меня когда-то друг и однокурсник — армянин по имени Арташ. Как и положено людям его крови, веселый, горячий и очень, очень любвеобильный. В университете половина девчонок на потоке была с ним в тот или иной момент крайне близка, а другая, хотя и ничего такого не собиралась, но все равно поглядывала порой с живейшим интересом. Ребята ему, конечно, все жутко завидовали (включая меня), но парень он был добродушный, и ни с кем умудрялся не ссориться навсегда. На четвертом курсе Арташ влюбился в Женьку Кляйман, девушку красивую и улыбчивую, но с мощным и холодным разумом. То есть на походы в рестораны, кино и подаренное на день рождения золото она реагировала с искренней радостью, но о свадьбе речь не заводила никогда и даже не намекала на такую возможность. Арташ, весь такой радостный и влюбленный, был уверен, правда, что наконец-то нашел любовь всей своей жизни, и с нетерпением ждал конца выпускного курса, чтобы устроиться на приличную работу и оформить отношения окончательно. Финал оказался предсказуем — он бросил аспирантуру ради высокооплачиваемой, хоть и выжимавшей все соки должности на другом конце города, чтобы ни в чем не отказывать своей любимой Евгении. А любимая Евгения бросила неперспективного Арташа ради многообещающего любовника в городе-герое Москва. Это я все к чему веду — очень трудно, когда твой мир рушится в пыль и щебень, когда за секунду умирает и распадается то, что ты считал вечным, стоящим навсегда — но нужно продолжать работать, отвечать на вопросы и улыбаться, будто ничего не случилось. Потому что как бы тяжело, как бы больно тебе ни было, планета продолжает все так же равнодушно вращаться. Ни ей, ни подавляющему большинству ее обитателей нет до твоего безысходного горя и отчаяния никакого дела. Время идет, часы тикают, и никто не может позволить себе остановиться, чтобы выразить свое сочувствие. Жизнь несется своим чередом. Помню, как мне на работу позвонил тогда Арташ и странным, мертвым голосом попросил встретиться. Попить кофе и поболтать, прямо сейчас. Я отпросился у начальника — срочных заказов на перевод все равно не было, граждане успешно использовали для этих целей своих детей-школьников — и выскочил в ближайший Coffee Life. Помню этот его взгляд — неподвижный, остановившийся, помню сорванный голос — Женька уже была в поезде, уже подъезжала к границе и готовилась заполнять миграционную карту, а он все звонил ей, все пытался что-то объяснить, переубедить в чем-то. — Не могу работать, — пожаловался он мне тем же самым голосом. — Руки дрожат, не могу ни одного чертежа делать. И говорить тоже плохо получается. Заколдовала, ведьма — как же так получилось, как вышло, ничего не пойму, да. — Жизнь продолжается, Адабашьян, — высказал я тогда самую отвратительную банальность, которую смог придумать. — Все, что остается тебе — забыть ее и выбросить из головы ко всем чертям. — Ха, — сообщил он без эмоций. — Как будто это можно сделать — забыть. Ты же ее помнишь? Даже ты ее помнишь и не забудешь, хотя и недолюбливал всегда, да и ты ей тоже, в общем, не нравился. А я? Что про меня говорить? И как вообще жить дальше, кто может сказать? В тот вечер Арташ, конечно, напился. И еще в несколько следующих — тоже. Проверенный способ, хорошо помогает. *** Девчонки встретили мои слова молчанием. — Это… не очень хорошая идея, мне кажется, — сообщила наконец Славя. Очень деликатная она все-таки, я бы выразился похлеще. — Бред сумасшедшего, — а вот и Алиска читает мои мысли. — И довольно мерзко само по себе, между прочим. Лена тяжело вздохнула и опустила голову еще ниже. Это следовало понимать, как согласие с предыдущими ораторами, по всей видимости. Я и сам был, мягко говоря, не в восторге. Тело Мику мы временно перегрузили в трюм, на измазанную палубу вылили четыре ведра забортной воды, но сильно легче от этого не стало. «Черная лагуна» медленно разворачивалась в маленькой бухте, раздвигая носом черные вязкие волны и набирая постепенно скорость. С момента нашего нежданного прибытия на борт в полном… почти… составе прошло не более пяти-семи минут. Но инструкции Виолы были недвусмысленными и четкими. Способности «кортексифановых проекций» — в узких кругах известных, как спецотряд «Совенок» — работают только в том случае, если они (то есть мы) испытываем положительные эмоции. Желательно ощущение полного комфорта и счастья, но на крайний случай сгодятся и просто интенсивные ощущения радости и удовольствия. Исключений не было. Смерть одной из «проекций» уважительной причиной для плохого настроения не считалась. А нам сейчас нужно было противостоять четырем катерам, предположительно, с тяжелым вооружением, и неизвестному количеству обученных людей с оружием. Противостоять — я не знаю, как, с оружием у нас пятерых… четверых, я хотел сказать… было не густо. То есть, в общем-то, никак. Один пистолет — у меня, еще из Барселоны, а в остальном — полностью пустые. Не озаботились. Наверное, что-то было припрятано у Датча, но рассчитывать на удачу при таком раскладе — это нужно быть очень большим оптимистом. — Так ты что? Предлагаешь в сложившихся обстоятельствах шутить шутки? — взорвалась маленьким рыжим фонтаном раздражения Алиса. — Анекдоты рассказывать, для поднятия боевого духа? Щекотка, как выигрышная тактика, истерический смех, как оружие массового поражения? Ружичка, мне сейчас хочется как следует зарядить тебе в ухо, вот честно! Наивная она у меня. — Ребят, все не так просто, — огорчил я девчонок. — Чувства должны быть искренними, иначе ничего не сработает. Поэтому физиологические рефлексы, типа истерического смеха при щекотке, не годятся. Все должно быть взаправду. — Тогда я вообще не вижу выхода, — пожала плечами Славя. — У меня до сих пор перед глазами это… и выстрел, как она на меня падает… и кровь на руках… — Ее передернуло. Ленка просто помотала головой. А плодотворная у нас дискуссия получается. — Есть выход, — коротко сообщил я. И, чтобы долго не объяснять, просто полез в карман, достал и развернул бумажку. — Это… — Алиска, как всегда, быстрее других ухватила суть. — Таблетки для хорошего настроения, — пояснил я. — Химическая радость, идентичная натуральной. Единственный способ добиться того, о чем я вам говорил, насколько могу судить. — Это… отвратительно, — сформулировала Славя. В ее взгляде было осуждение, очень сильное, граничащее, наверное, с отвращением. Крепко я их разочаровал. — Не понимаю, как ты вообще… как вообще можно такое предлагать. Я выдохнул. Медленно-медленно, чтобы успеть досчитать до пяти и не начать крушить скудную мебель прямо сейчас. — Послушайте, — слова с трудом вылезали из потерявшего чувствительность рта. — Не делайте из меня бессердечного монстра. Я любил Мику ничуть не меньше, чем вы. Но ее больше нет, а у нас на плечах висит очень нехорошая и озлобленная погоня, и оторваться от нее не получится. Я придумал выход, но для этого нужны наши способности, нужно, чтобы мы работали как раньше, все вместе — иначе всем крышка. И нам, и, между прочим, Датчу с остальными, которые тут уж точно не при делах. Да, метод не слишком приятен — меня от вида этого наркотического дерьма самого выворачивает — но это на сейчас то самое меньшее зло, с которым следует поладить. Иначе — смерть. Мику нет, но она показала нам самое важное — мы тоже можем умереть. По-настоящему, по-грубому, с кровью, кишками и мозговой тканью на три квадратных метра вокруг, как мы все недавно видели. Сейчас на острове из гавани уже выходят катера, и очень скоро нас найдут, остановят и уничтожат, теми же самыми остренькими цельнооболоченными пулями из желтой меди и мягкой стали. Поэтому решать нужно сейчас — и быстро. Наступила тишина. Шумно сопела Алиска, мотая головой и не поднимая на меня взгляда, отвернула к темному окну непривычно строгое лицо Славя, а Ленка… она вдруг грустно улыбнулась и протянула руку. — Давай… мне. — Нащупала, не глядя, гладкий розовый катышек и сунула его в рот. — Скоро… подействует? — Минут десять-пятнадцать, думаю, — механически сказал я. — Лен… спасибо тебе. — Это для Мику, а не для тебя, — девушка избегала моего взгляда. — И… да, мне не хочется, чтобы было как с ней… Я достал вторую таблетку и, демонстративно артикулируя, проглотил. — Два на два, девушки. Рекомендую присоединяться — иначе не прочувствуете градус веселья. Не будет того эффекта! — Иначе никак, да? — безнадежно спросила Алиса, вытаскивая свою порцию и бросая в рот. — Никаких волшебных палочек и чародейских дудочек, никаких возвращений с того света коллективной волей выживших, каких-то заклинаний и столбов света до самого неба… Красиво же, наверное, отчего такого не бывает? — Жизнь — она вообще всякая, Аля, — сообщил я. Вкус у таблетки был обыкновенный, чуть сладковатый, напоминающий витаминку. — Бывает прекрасной и такой, что аж дух захватывает — но нередко и грязной, мерзкой и отвратительной. Как сейчас, примерно. Суть в том, что не стоит останавливаться в этой темной полосе — а найти в себе силы, чтобы подняться и оставить ее за спиной. Земля вращается, девчонки, черное и белое меняется местами — здесь нельзя ошибиться. Славя колебалась дольше всех. Ну, от нашего ходячего морального компаса я ничего другого и не ожидал. «Я делаю так, чтобы в первую очередь было хорошо другим» — а тут я, получается, эгоистично предлагаю позаботиться в первую очередь о себе. Да, Мику очень жалко, но это боевые действия, тут такое случается, и вариант погибнуть из солидарности меня интересует не слишком сильно. Даже вовсе не интересует, по правде сказать. Глядя мне в глаза, Славя взяла таблетку. — Я запомню этот момент, — сообщила она. Я покладисто кивнул. Ну, хочется ей оставить моральное превосходство за собой — пускай. У каждого в голове живут тараканы разных пород и размеров. — Ну что вы там? — донесся сверху голос Датча. Не думаю, что он подслушивал, просто время и вправду истекало. — На левом траверзе наблюдаю огни на воде, беспокоюсь — не нас ли ищут, часом? — Думаю, что нас, дорогой товарищ, — согласился я. Голова уже начинала быть легкой, слова Датча, кажется, несли какой-то скрытый смысл, и это было… да, определенно они звучали забавно. Я проследил за тем, как Славя проглотила последнюю таблетку, и поднялся. — Выездное заседание ансамбля смерти и разрушения «Черный совенок» объявляю открытым! Как говаривали когда-то японские летчики-камикадзе, выпивая последнюю чашечку саке — «поехали!» *** В отличие от оптимиста Рейхардта, Билл Хойт радужных настроений относительно их грядущего похода не разделял. Слишком многое пошло не так с самого начала — причем это были не мелочи наподобие, скажем, усиленной охраны на катере — а нечто куда более серьезное. Ложная поломка, непонятный груз на дне, который доставали чужие аквалангисты, ни в какую логику не укладывающиеся способности этой пятерки ребят… Здесь что-то было очень крепко не так. А раз было — то, наверное, могло еще и не закончиться? Иными словами, Билл Хойт готовился к разным поганым сюрпризам — по крайней мере, морально. И когда сразу три катера, едва отчалив от пирса, внезапно зачихали черным дымом — точь-в-точь как «Черная лагуна» накануне — а радиоэфир донес ругань механиков, сообщающих, что неведомым образом повсюду закончилось топливо — он даже не особенно удивился. Зато Рейхардт был в ярости. — Как оно могло кончиться, олухи! — орал он по радио, размахивая микрофоном и кружа по комнате, похожий на здоровенного привязанного пса. — Ваша задача была еще с вечера залить баки! В хорошем смысле этого слова! А вы… что значит залили? А куда оно делось, по-вашему? Волшебным образом, скажете, испарилось? Магическим?.. — он осекся. — Так, вернуться и пришвартоваться обратно сможете?.. Понятно… Буксир вызывайте, значит. Нет, мы вас тянуть не будем, у нас другие дела. Давайте. Все. Он утер потный лоб ладонью, брезгливо, левой рукой, достал из правого кармана платок и промокнул мокрые пальцы. — У трех катеров внезапно кончилось топливо, а у четвертого — твоего, Билл — нет. Почему? Билл Хойт невесело ухмыльнулся. — На самом деле, у нас тоже дело дрянь, Рей, — сообщил он. — Основные баки — под дном кают-компании — пусты. Не знаю, как это у них получилось, но факт. Ситуацию спасают пока только запасные — по бортам. Наверное, про них они просто не знали. Надолго их не хватит, конечно, но несколько часов мы продержимся. Кто такие эти ребята, Рей? С кем или чем мы на самом деле связались? — Понятия не имею, — серьезно сказал Рейхардт. — Но планирую выяснить. Они не могли далеко уйти, как мне кажется, они поблизости, и мы их обязательно догоним. Что говорит сканер? — Есть точка в паре миль к северо-востоку, — сверился с показаниями прибора Билл Хойт. — Дрона сейчас не запустишь, конечно, но ставлю свою лохань против твоих старых семейных трусов — это они. Они самые. — Прекрасно, — откликнулся Рейхардт. Круглое лицо не выражало никаких эмоций. — По достижении огневой дистанции — огонь из гранатометов и автоматических пушек на поражение. Выплывших обездвиживать пулями в корпус и оперативно вылавливать из обломков. После этого вколоть пять кубов морфина, мешок на голову и в трюм. И пускай там спят и видят сны — так оно будет безопаснее. *** Боже ж ты мой, что это за блаженное чувство, что за радость такая в душе! Полная, всеохватывающая свобода, словно выбрался из душной каморки на свежий воздух, куда-нибудь высоко в горы, или вышел из теплого тропического леса на берег прекрасного озера, где над водой клубится туман и, а в глубине горят колдовским блеском неведомые фигуры. Я будто смотрел в бездонное небо, следя за приближающимися точками звезд — а они все росли в размерах, все набухали, как капли дождя на ветровом стекле автомобиля, и, в конце концов, становились такими огромными, что буквально вбирали меня в себя — и я поддавался их волшебству, и позволял нырнуть вглубь. Внутри было не так горячо, как мне чудилось вначале — не больше, чем от железной печки-буржуйки, но зато какие цвета, какое великолепие образов и красок.! Незабываемые узоры, медленно перетекающие друг в друга, как на картине «Звездная ночь» Ван Гога… Помню, как я когда-то искал ее в Амстердаме, в одноименном музее — обошел все залы, рассекая тихие струи кондиционированного воздуха, перешагивая через подростков, сидящих на лестницах и в проходах — но так и не нашел. Правда, нельзя сказать, будто сходил совсем уж зря, мне тогда очень понравилась картина «Пшеничное поле и вороны». Не видели? Ультрамариновое небо, ярко-желтая, выжженная солнцем пшеница, в которой проделана колея, будто от телеги или фургона — и в отдалении над чем-то, лежащим далеко в поле, вьются вороны. Не знаю, у кого как, а у меня всегда возникали вопросы — что они там такого нашли? Над чем вьются? Кто — или что — там лежит, уставившись вытекшими мертвыми глазами в эту жутковатую небесную синь? Понимаете? Здесь, правда, ничего похожего на это не было — водная гладь под светом луны мерцала обломками жидкого стекла, «Черная лагуна» быстро уходила от острова, оставляя за кормой пенные бурунчики, как в джакузи, а вслед… да, в отдалении уже слышался ровный и сильный ропот чужого двигателя. Так я и знал, что не справлюсь, что-то с топливом все-таки вышло не так, как хотелось бы. Впрочем, никакого значения это не имело — по крайней мере, для меня теперешнего. Вокруг метался испуганный шум, отчего-то похожий на кусок не очень плотно смотанной проволоки. Таиться больше не было никакого смысла, поэтому старенький магнитофон с натужным хрипением оказался снова включен в сеть. В этот раз играл Stiltskin со своей единственной приличной песней Inside — очень подходящей к ситуации, нужно сказать: And if you think That Iʼve been losing my way Thatʼs because Iʼm slightly blinded And if you think That I donʼt make too much sense Thatʼs because Iʼm broken minded Я метнулся было в рубку, преодолевая быстро густеющий и теряющий свою темную прозрачность ночной воздух, чтобы лично заняться управлением судна — Датч и Бенни были слишком медлительны и не успевали за полетом моей мысли — но по дороге как-то случайно обернулся на девчонок, занявших всю палубу целиком, и то, что было выше. Обернулся, да так и застыл — там и вправду было, на что поглядеть. Огненные алискины волосы горели, кажется, настоящим жарким пламенем даже в ночной тьме, она забралась на крышу рубки и жестикулировала, подставляя кричащее лицо ветру, сложив пальцы двумя пистолетиками и направляя их поочередно по левому и правому траверзу. Там, куда приходился «выстрел», немедленно вскипал небольшой пенный столб, как от упавшей в море каменной глыбы. С Ленкой было все иначе, она притаилась на самой корме и, кажется, вообще не обращала внимание на происходящее, подставив лицо Луне — слабые блики, дотягивающиеся до нее, каким-то образом отражались и с мелодичным звоном разлетались вокруг, вращаясь острыми иззубренными краями. Думаю, двухсантиметровую закаленную сталь вражьего катера они вполне могли бы прорезать. А вот Славя, как обычно, решила заняться гуманизмом — ее прекрасные косы трепал непонятно откуда взявшийся ураганный ветер, закручивая их в венки и превращая порой в диковинных змей. Ветер поднимал за кормой волны, которые, начинаясь с безобидных метровых малышей, уже через несколько десятков метров превращались в грозные валы, бороться с которыми не смог бы и средних размеров корабль. Ну, а я буквально чувствовал, как остренькие призмочки ЛСД заставляют кровь в мозгу кипеть — голова по температуре, похоже, была близка к раскаленному чайнику, и даже ледяной окружающий воздух не помогал сбросить пар. Почему ледяной, ведь вокруг была тропическая ночь? Впрочем, неважно — девчонки создавали отличную отвлекающую завесу, на которую должна была отвлечься погоня. А если в кого-то из них снова угодила бы пуля — что ж, этот риск следовало принять как неизбежный. Я играл гамбитно. Я был готов. Мы все были готовы. — Из-за острова на стрежень! — Это было условным сигналом — и означало, что я имею визуальный контакт с выплывающими из тьмы вражьими расписными челнами. На самом деле чисто визуального контакта у меня все еще не было — зато был гравитационный и сонарный. Иными словами, я улавливал изменения в массе и нехарактерное преломление звуковых частот, означающее появление поблизости неизвестного движущегося средства. Скорее всего, это был командирский катер. Флагман, несущий на себе как минимум Билли-Уэйда, того самого нервного типа, что выстрелом в глаз убил Мику. Убил мою Мику. Никакой злости я больше не ощущал — это больше было похоже на азарт охотника, трезвый, просчитанный, как если бы вы неслись на огромном внедорожнике по проселочной грунтовке, а от вас со всех ног улепетывал поджарый инвалид на горбатом «запорожце». Инвалид, правда, не знал еще, что давно превратился в жертву, он отчего-то был уверен, что ведет успешное преследование. Но это заблуждение я ему готов был разъяснить предметно. Реальность плыла и смазывалась — контуры предметов рябили, как воздух над асфальтом при жаре. Это не страшно, это так и должно быть — окружающая среда менялась слишком интенсивно и разнопланово — мы как-то не особо договорились с девчонками, кто и как будет делать. Интересно, как все это выглядит со стороны? Может, наш катер прямо сейчас превращается в испанскую каравеллу шестнадцатого века? А вдруг у него вырастают длинные паучьи ноги в духе Сальвадора нашего Дали — чтобы легче было по морю ходить? А то еще гиперионный двигатель под кормой образуется, для межзвездных перелетов. Фантазия у нас богатая, особенно если ее не сковывать дурацкими морально-этическими запретами. Черт, я что, все это вслух говорю? Не может быть… Да, точно вслух — то-то на меня так странно посматривают уже. Кто посматривает? Да вот эти звезды, которые проносятся по небу мимо, такие огромные и прекрасные. Довольно неодобрительно косятся, как мне кажется. Вероятно, не обманывал тот парень у «Ла Стацьоне», лизергиновая кислота и впрямь жестокая вещь. Хочется глупости говорить и гладить подвернувшихся не вовремя девушек по головкам, не боясь, что руку откусят… Хотя девчонки как раз попадались все больше вовремя, но поодиночке, а это не то, совсем не то… хм. Нужно как-нибудь их собрать и провести разъяснительную беседу. Собственно говоря, нет и необходимости собирать, все уже здесь, и все меня слушают. Особенно, если я захочу. А я хочу. — А почему бы всем нам, ребята, не послушать какие-нибудь приличные стихи? — спросил я у окружающего безумия. — Возможно, это положительно скажется на окружающем мире и поможет преследующим нас злодеям осознать и раскаяться. Не то, чтобы им это помогло и спасло от грядущей печальной судьбы, но все-таки… Надо бы вспомнить что-нибудь эдакое, подходящее к случаю… А! Я растопырил руки, обнимая холодные вихри, вращающиеся вокруг катера, принимая их внутрь себя, сливаясь с ними и становясь одним неразрывным целым: По бортам двенадцать пушек; С вольным ветром все ветрила Бригантина распустила И несется по волнам. Море кипело, подбрасывая вверх шапочки белой пены — нетипичный, конечно, сейчас период для шторма, особенно для второго за ночь, но ничего нельзя поделать, душа просит бури. «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой!» Пиратский катер, теперь уже вполне видимо висящий на хвосте, решил, что стихи ему не по нраву — с передней турели в нашу сторону хлестнула цепочка светящихся огоньков. Трассирующие пули — это вполне разумно для пристрелки, вот только расстояние еще слишком велико — не достанут, даже близко. Чистая демонстрация — все, шутки кончились, сейчас мы вас будем убивать. А то я этого раньше не знал — когда чья-то не в меру меткая пуля оборвала то, что обрывать никак не следовало. И за это, как принято и у дворовой босоты и изысканно благородных джентльменов, теперь придется ответить. Однако, по всей видимости, аудитория ждала продолжения банкета. Что же, не будем отвлекаться. Бриг пиратский прозван «Смелым» И, от края и до края Волны мощно рассекая, Страх внушает кораблям. — Технически, конечно, в переводе здесь допущена ошибка, — задумчиво сообщил я ревущим волнам и воющему что-то неразборчивое ветру. Над катером медленно сгущалась слабо светящаяся воронка. — В оригинале там корабль называется El Temido, «Внушающий ужас», о чем переводчик решил упомянуть тремя строчками ниже. У Бальмонта в этом смысле все-таки лучше сказано, он там его перевел как «Страшный», что не идеально, но все же, все же… По воде хлестнула очередная очередь из автоматической пушки, уже ближе. Эвон как разобрал-то! Мастерство все же не пропьешь и не забудешь. А самое странное, что объяснение не выглядело в сложившейся ситуации чем-то чужеродным, неестественным. Совершенно не вижу, почему бы благородному дону и не заняться декламацией испанской романтической поэзии девятнадцатого века. А вот дальше там совсем хорошо, кстати: Месяц льет свое сиянье На серебряные волны, И, глухих стенаний полный, Ветер паруса раздул. На корме — корсар веселый; Кадикс — влево от корсара, Вправо — скалы Гибралтара, С песней правит на Стамбул. До Стамбула нам, конечно, пока было далековато, но это дело наживное, нужно будет — прибьем свой щит на Святую Софию, или куда там его прибивать положено. В самом деле, таблетки-то, похоже, сработали как следует — стоя посреди страшных серо-зеленых отблесков, поливаемый кислыми брызгами и потом, я понимал это особенно четко. Двадцать пленных Захватили, Спеси сбили С англичан, И сдавал мне Флаг склоненный Побежденный Капитан. Дорога мне бригантина. Мой закон — лишь ураган, Королева мне — свобода, И отчизна — океан. Над головой сверкнула длинными щупальцами молния, и я, не выдержав, расхохотался. Мертвые огни, которые безуспешно тянулись ко мне светящимися лапами, норовя сцапать и унести в свое небесное электрическое царство, только подтверждали то, что я и так знал. Я им не по зубам, я — разящая молния старины Зевса, стремительная и неумолимая, летящая точно в цель. Я знал точно: будут и пленные, и флаг, и побежденный капитан тоже будет — просто потому, что мне так хочется. Точнее, нам так хочется — я лишь работал проводником между четырьмя безумно одинокими девчонками и упругой реальностью, послушно прогибающейся под натиском их незатейливых желаний. Качество проводника оставляло, конечно, желать лучшего, но на этот раз воля «якорей» была выражена единогласно и четко. Мерзавцы, поднявшие руку на одну из нас, должны быть наказаны. Как там в нетленке: «Месть решает все проблемы»? Чистая правда. А значит, предстоящее было неизбежно. Вздымающиеся горами черно-серебряные в лунном свете волны внезапно застыли, заледенели, и превратились в зеленовато-серые монументы, сработанные будто из малахита, внутри которых наверняка кипела невидимая глазу работа. Ветер стих разом — и бессильно обвис флаг на мачте, и проволочные снасти, только что напряженно гудевшие, как высоковольтные провода, замолкли в полном согласии. Стихия, кажется, решила замедлить свой ход — в точности так, как я и планировал. Шутки закончились. Пора было приниматься за настоящее дело. ***