Бесконечное лето: Город в заливе

— Что там происходит? — Бенни опасливо выглядывал в смотровое окно — на палубе и вокруг катера творился, насколько было видно, форменный ад. Вздымалось десятиметровыми волнами взбесившееся море, свистал штормовой ветер, молнии освещали небо не хуже прожекторов на концерте какой-нибудь рок-звезды, с неба валились, кажется, многотонные глыбы… и при всем этом «Черную лагуну» почти не бросало из стороны в сторону — словно чудесным образом буйство стихий обходило ее стороной. — Как там ребята, на палубе-то? Их не смыло часом? — Они приняли свои Аспекты и подняли Атрибуты, — непонятно сказал Датч. Он выглядел спокойным и лишь изредка, когда с разгневанных небес доносились особенно громкие звуки, слегка покачивал головою, то ли удивляясь, то ли не одобряя. — Чего? — Бенни не понял. Он вообще не любил фантастику. Датч не стал пояснять. Суть хорошей цитаты — в ее загадочности. Дверь в рубку распахнулась, и внутрь словно бы порывом ветра втек Ружичка. Он двигался будто сквозь жидкое стекло, вокруг тела вырисовывались странные, медленно перемещающиеся потоки, волосы развевались, несмотря на то, что внутри никакого ветра не было. Замедленная съемка, вот на что это походило. На лице парня, как обычно, сияла бессмысленная ухмылка. — А вот теперь мне нужно ваше рулевое колесо! — громко сообщил он. Перемещаться у него получалось как-то странно, создавалось впечатление, что внутри разладился механизм равновесия, он нелепо заносил ноги, растопыренные кисти как бы пытались ловить в воздухе что-то невесомое, ускользающее, а голова вращалась во все стороны, следя за чем-то невидимым. — Оно вот там, — вежливо показал Датч направление, не пытаясь препятствовать. — Какое маленькое! — обрадовался Ружичка, скользя по покрытому ковриком полу. Бенни заметил странное: парень совсем не шевелил ногами, но какая-то сила все равно перемещала его в нужном направлении. — Я бы, по чести говоря, вообще почти не заметил рубку, несколько раз промахнулся мимо, но потом образумился, дал поручение глазам — и эти зоркие бестии на раз ее вычислили! Он коротко засмеялся лязгающим, чужим смехом. — Кстати, «штурвал» — это ведь из голландского, где оно как раз и означает «рулевое колесо». «Стююр-виль». Ну-ка, Датч-Голландец, ты знал этот любопытный факт о своей малой родине? С другой стороны, как родина может быть малой? Она не всегда хороша к тебе, это правда, но всегда — родина. Каково твое мнение по этому любопытному поводу, что подсказывают на этот счет твои шустрые черные синапсы? — Думаю, ты прав, — ровным голосом сообщил Датч. — Голландцы в свое время очень много вложили в мореплавание, и не меньше от него получили, возьми вот хоть Нью-Йорк, бывший Нью-Амстердам, столицу Новых Нидерландов. Глупец Стейвесант когда-то своими действиями практически отдал весь регион англичанам, и пошло-поехало, но это уже совершенно другая история… А зачем тебе штурвал? — Имею острое желание его вертеть, — сообщил Ружичка и вправду повернул колесо на несколько градусов влево. — Видите ли, снаружи эти грубые наемники решили, по всей вероятности, что мы им уже не очень нужны живыми, поэтому обстреливают катер из гранатометов. В данный момент в сторону рубки несется примерно две гранаты, а еще одна — или две, я не рассмотрел — идут чуть ниже и уже приближаются к машинному отделению. Если попадут, может случиться нехорошее, думаю, вы все согласитесь. — Так что ж ты стоишь, черт возьми! — взбеленился Бенни и сам рванул к командирскому креслу, но Датч его придержал. Ружичка помотал головой. — Там снаружи интересная штука происходит, забавно смотреть… и вода и воздух одновременно решили, что их плотность куда выше, чем икс на квадратный сантиметр… или кубический? в общем, не помню, но они сейчас сделались сильно плотнее, чем были раньше, поэтому гранаты едва-едва летят — публика поголовно в восторге, многие не могут сдержать крики удивления. Он задумчиво повернул штурвал. — На четыре, так считаю, — сообщил он. — Правда, с математикой у меня в школе все было… где-то между двойкой… и минус двойкой. Ну, давайте сделаем скидку на этот печальный факт и повернем на пять делений. И обороты чуточку увеличим, вот как-то так примерно. — Что-то не слышно ничего, — заметил Датч, прислушиваясь к тому, что творилось снаружи. Качка и правда не чувствовалась, да и инерция от резкого поворота тоже не ощущалась, они будто стояли на якоре в полный штиль, что здорово контрастировало с несущимися на них волнами, видимыми через передние окна. От такого несоответствия быстро начинали болеть глаза и кружиться голова, да еще где-то в отдалении послышался вдруг протяжный рокот, как от приближающегося поезда метро на выходе из тоннеля, и еще шум, как от сильного прибоя или водопада. — Так плотность же, — пояснил парень. — Плывем как по сметане. Жирной такой, в которой ложка стоит, чего уж о катере-то. Но ничего, это сейчас пройдет. Аллонс-и! Повинуясь восклицанию, катер чуть завалился набок и понесся по волнам, почти касаясь бушующей стихии правым бортом. Датчу повезло — он успел вцепиться ручищами в кстати подвернувшуюся скобу, но Бенни оказался не так удачлив и с грохотом закатился на стену, в которую временно превратился пол. Где-то позади — показалось, что совсем близко, но то была, наверное, иллюзия — послышались разрывы гранат. Осколков было не слыхать, значит, опасности разрывы не представляли. — Хорошо идет, ровно! — весело воскликнул Ружичка и внимательно поглядел вперед, по курсу. — Немного раздражает, правда, только эта скала прямо перед нами. Быстро приближается, чертяка. Как считаете, кто отвернет первым? — Ты что делаешь? — балансируя как акробат, Бенни попытался подобраться к безумному рулевому. — Не вывернем же! — Вы-ы-вернем! — скалясь в мертвой застывшей улыбке, парень вцепился в штурвал. — Мы народ не гордый, нам сейчас главное — молодецкую удаль показать! Поднимая облака брызг, сверкавших серебром, катер осадил прямо перед нежданно выросшей из морской тьмы массой. Это была высокая, угловатая какая-то, выступавшая из черного моря скала, в двадцать раз выше колокольни и раз в девяносто семь длинней их несчастного катера, и потоки воды еще лениво стекали с острых каменных склонов. Вражеского судна было пока не видать — потерялось как-то в происходящем безумии. Ружичка порывисто бросил штурвал, и не глядя — когда только наловчился — перемахнул тумблер режима хода из положения «самый полный» в «средний вперед». Катер понимающе провернул двигателями и сменил надсадный вой, от которого потрескивали стекла, на размеренное довольное похрюкивание. — Что ж, можно помолиться, если среди вас имеются верующие — да и баиньки, — объявил он. — Сделали все что могли, спасибо за ценную помощь и поддержку. Теперь настало наше время. — В каком смысле… баиньки? — даже немного растерялся Бенни. Магнитофон, последние несколько минут подающий о себе вести только неразборчивым шипением и хрипом, наконец щелкнул и заткнулся. — Мы тут болтаемся посреди настоящего «шторма столетия», за нами вовсю гонятся вражьи катера, стреляя из гранатометов, наверху творится черт знает что — а мы что же? Отойти в сторонку? И кстати, что это за риф такой, прямо по курсу? На картах его, насколько помню, нет. — Отвечаю на все вопросы сразу: в прямом смысле — поскольку ваша помощь и участие, которые в другой момент я принял бы с благодарностью, сейчас не требуются. А скала эта, которая, как ты метко заметил, не числится ни на каких картах — это мой личный, глубоко интимный подарок дорогим товарищам пиратам. Но не последний, прошу обратить внимание. Он отвернулся от штурвала и снова как-то плавно перетек к двери. — Вы это… на всякий случай говорю — позаботьтесь о Реви, она все-таки хорошая девчонка, хоть и грубоватая местами. И душевно вас прошу — смените Рока, в конце концов, он рядом с ней уже чуть не сутки безвылазно сидит. Страдает, бедолага. И бесшумно переместился наружу — на этот раз даже дверь открывать не стал, для экономии времени, наверное. *** Ночью на море всякое может случиться. Некоторые люди утверждают, что отсутствие солнечного света негативно влияет на физические параметры многих объектов. Оттого — указывают они — в темноте всегда кажется, что ты идешь дольше, и предметы выглядят выше, и слышится порой разное. Все потому, что мы, люди — существа солнечные, и на отсутствие светила реагируем не очень хорошо. Продвинутым безволосым обезьянам страшно находиться в черной равнодушной бесконечности, нас тянет в закрытый уют пещеры, к ласковому потрескивающему огню, к мирно храпящим сородичам. Подальше от этой странной пустой тьмы, где может прятаться кто угодно. Или что угодно. Наверное, это очень правильный инстинкт. Вот, к примеру, одной теплой темной ночью по морю плыл торпедный катер без названия, но с гонором — ощетинившийся горячими от непрерывной стрельбы автоматическими пушками и жерлами гранатометов. На борту его были злые и веселые люди, обвешанные оружием и вспомогательным оборудованием, сквозь бинокли, радары и приборы ночного видения они старательно вглядывались в непрозрачную тьму вокруг, пытаясь найти свою цель. Цель, по всей видимости, прибавляла в скорости — и катер-охотник сделал то же самое. Опасений не было, он был мощнее и лучше оборудован, и жертва не имела ни малейшего шанса. Снова заговорили пулеметы, с короткими перебивками отсылая куда-то вперед горячие жадные очереди. Свинец, медь и сталь тщательно искали свою цель во тьме. Порой им это даже удавалось. Но тьма была хитра и коварна. Она раздула из ничего ветер, а ветер поднял огромные медленные волны, словно вырезанные из какого-то пластичного камня, светящегося изнутри — никто из людей на катере раньше не видел ничего подобного. Теперь судно не прорезало острым железным носом податливую воду — оно катилось на самый верх очередной упругой волны, чтобы через мгновение рухнуть, точно с обрыва, вниз, в бесконечную водяную глубь. Казалось, даже сам воздух загустел и превратился в тягучий кисель, заползавший внутрь и приносящий с собой странный тяжелый запах. Возможно, это был запах страха. Люди на катере повидали многое, им не раз приходилось выкручиваться из самых гиблых и безнадежных ситуаций, и потому они давно отвыкли бояться и бога, и черта. Но здесь — здесь было что-то иное, все выглядело так, словно сама реальность изменилась и мутировала, извратив свою форму и суть в угоду кому-то с очень скверным чувством юмора. Все это походило на чье-то злое волшебство, случившееся в реальности, и оттого еще более грозное. Здесь не могли пригодиться абордажные крюки, штурмовые винтовки и пулеметы — привычные предметы ремесла. В борьбе против неведомой могучей воли они оказались бесполезны. А как вести себя в этой новой для них ситуации, люди не знали. Они боялись. И, если уж честно, имели на то все основания. Стрельба затихла как-то сама по себе — непросто наводиться на цель, когда палуба под тобой то и дело опрокидывается в очередную яму между волнами, а на лицо падают тяжелые маслянистые брызги странной здешней воды. Двигатель работал с перебоями — возможно, его свойства и принцип работы тоже изменились, а может быть, в катере очередным сверхъестественным образом снова заканчивалось топливо. В какой-то момент цель их преследования вообще скрылась из виду, поднырнув, видимо, под особенно хитрую волну. Катер без названия все также несся вперед, да еще бестолково пронизывал пространство радаром, пытаясь снова выйти на свою добычу. Долгий, протяжный, словно из-под воды доносящийся звук он позорно прошляпил, и потому явление огромной, не числящейся ни на каких картах скалы прямо по курсу стало неприятным сюрпризом. Но люди на борту были опытными моряками. Они не совершили ошибки рулевого «Титаника» и не стали пытаться отвернуть от широкой, черной в разлапистых сполохах молний скалы — вместо этого они пустили чихающие двигатели на «полный назад», уверенные, что катер успеет погасить скорость или хотя бы снизит ее до безопасной, если уж столкновения избежать не получится. Задуманное удалось, катер уронил скорость почти до нуля, когда до неизвестной морской картографии глыбы, полностью черной и сверкающей в лунном свете, и мертвенно белой в прерывистом свете молний, оставалось еще метров двадцать. Рулевые успели даже перевести дух и утереть подрагивающими руками пот со лбов, когда откуда-то снизу — казалось, с самого дна морского — вторично долетел протяжный, не приглушенный из-за отличной звуковой проводимости воды, рокот. Он нарастал и приближался, пока о стальное дно катера, каким-то волшебством, не иначе, протяжно и грубо заскрипел камень. Судно покачнулось, покосилось на один борт — и тяжело поднялось над водой, ведомое вверх упрямо лезущим со дна пиком, выше, еще выше, и затормозило только в нескольких десятках метров над уровнем моря, когда наступательный порыв подводного вулканического камня, решившего совершить внезапный бросок на поверхность, иссяк. Попавший в ловушку катер издал жалобный скрежещущий звук, покачиваясь на ураганном ветре и словно размышляя — не обрушиться ли обратно в воду. Из-под корпуса, изъеденного за долгие годы службы ржой и покрытого морскими ракушками в нижней своей части, струилась вода и сыпались мелкие камни. И в этот момент, как по мановению волшебной палочки, разом унялись и ветер, и шторм, и молнии. Вода стала просто водой, а волны — обычными волнами, слабо колышущимися в упавшем на море абсолютном штиле. Что же, силам тьмы не впервой играть самые мрачные шутки с мирными мореплавателями. *** Время снова застыло, но на этот раз с какими-то дополнительными особенностями. Вокруг резво плескались волны, по темно-синему небу — ночь еще не собиралась уступать свои права, хотя кажется, сколько часов они гнали за неуловимой «Черной лагуной»? — бежали перламутровые облака, где-то в отдалении плескалось в море что-то живое и довольно крупное, но неопасное. А вот на вздыбленном на самую верхушку невесть откуда взявшегося утеса катере течение времени словно бы прекратилось. По крайней мере, экипаж, каждый из его членов — кто на боевом посту, кто у борта, собравшись прыгать, кто на корме, сдирая ладони в кровь металлическими заусенцами и отвязывая спасательную шлюпку — был сейчас холоден и недвижим, словно мгновенно обратился в восковые статуи музея Мадам Тюссо. Это было страшно. Рейхардт Вольф не был бойцом по природе. На самом деле, глубоко внутри он так и остался хитрым немецким лавочником, хорошо разбирающимся в тонкостях мелкого делового мошенничества и поиска максимальной выгоды для себя и своих соратников — друзьями Рейхардт все же не смог бы назвать никого из них. Да, проницательным и умным, способным брать нужные заказы и разрабатывать для их разномастного отряда неплохие стратегии с минимумом риска и максимумом прибыли, но все же торговцем, а не воином. И если уж бывалые солдаты удачи, «дикие гуси», как их называли во многих странах, растерялись, столкнувшись с неизвестным, то Рейхардт пребывал в состоянии тихой паники. И тихой она была исключительно потому, что выплеснуть ее оказалось не на кого, а орать от страха в одиночестве, пуская слюни и делая под себя Рейхардту, с его гессенской гордостью, показалось все же неподобающим. Он стоял неподвижно, тихо, как мышь, посреди опустевшей рубки — Билл Хойт выбежал куда-то при первых звуках ударов стали о камень, да так и не вернулся — капли пота бежали по толстому лицу, а глаза с расширенными во всю радужку зрачками лихорадочно обшаривали ограниченное темное пространство. Ни огонька вокруг. Ни движения. Ни звука. Полная тишина вокруг. Нет, постойте. Что это — там, наверху? По крыше рубки прогремели тяжелые шаги — такие, что она сперва прогнулась, а потом с неприятным «бэнг!» распрямилась обратно. Кто-то — или что-то — прошелся там, неторопливо, чувствуя свою силу, взад-вперед. Рейхардт сжался, вцепившись в единственную оставшуюся у него защиту — тяжелый шестизарядный револьвер «Корт», дорогое, но невероятно надежное оружие, эксклюзивно производящееся в городе Лоллар, федеральная земля Гессен. Рейхардт Вольф был патриотом. Сверху как будто повеяло холодом. На глазах у ошарашенного кока, внутренние стенки и окна рубки быстро покрылись инеем, изо рта вместо дыхания вырывался пар, а на рукоятке револьвера от соседства с горячей человеческой ладонью набухли капельки воды. Рейхардт шумно сглотнул — в горло хлынул студеный морозный воздух — и сделал шаг назад, упершись спиной в переборку. Он боялся, безумно боялся. Когда Рейхардту было девять, старший брат уговорил как-то зимой сходить на Рейн — в тот раз он как раз замерз полностью, от края до края. Перейти могучую реку, застывшую под слоем толстого зеленоватого льда без помощи парома и вступить в Бинген, городок на противоположном берегу Рейна — выглядело достойным подвигом для того, чтобы потом вспоминать его в теплой кровати. До середины все шло просто замечательно, нанесенный на лед снежок весело поскрипывал под сапогами, и можно было представить, что они вдвоем — отважные исследователи Антарктики, открывают новую страницу в истории человечества. А потом по темно-зеленой поверхности побежали белые, похожие на паутину, трещины, и где-то совсем рядом с громким, плотоядным звуком лопнула корка, и плеснула страшная черная вода. Маленький перепуганный Рей пытался бежать, но ему никто не рассказывал о том, что по тонкому ломкому льду нужно ползти, и даже под его небольшим весом река трескалась все больше, и черное, глубокое приближалась все быстрее и быстрее, а потом нога соскользнула и он весь, с головой, погрузился в обжигающую воду. Рейн славится своим быстрым течением, и подводные потоки успели протащить мальчика подо льдом около сотни метров, прежде чем выбросили ниже, у большой, аккуратно выпиленной полыньи. То, что там сидел престарелый фермер и меланхолично вылавливал из стылой воды лещей, следовало считать чудом. То, что посиневшего, бессознательного Рея сумели продержать на этой стороне жизни до приезда врачей, было чудом вдвойне. Во взрослую жизнь теперь уже Рейхардт принес из той истории мало: жгучую ненависть к старшему брату — и жуткий, сковывающий страх перед холодом. От него-то он и бежал в теплые страны, от него спасался на тропических островах, и именно тот злой, колючий холод и нагнал его сейчас, в капитанской рубке катера, каким-то дьявольским чудом воздетого сейчас над черной равнодушной водой. Рейхардт облизнул губы и покрепче сжал рукоять револьвера. Ничего непоправимого еще не случилось, он жив, здоров и вооружен, и потому должен мыслить разумно. Чем бы ни было происходящее, оно наверняка имеет объяснение и источник. Объяснение пока можно оставить на потом, оно неважно — а вот с источником следует разобраться. Вполне возможно, на крыше, прямо над ним, сейчас находится тот, кто ответственен за все происходящее. Он имеет вес и передвигается на двух ногах, это живой человек, а это значит, что его можно убить. В конце концов, Билл Хойт вполне успешно влепил пулю в голову одной из девчонок на берегу — а это значит… Что именно это значило, Рейхардт додумать не успел, потому что с крыши раздался голос. Он был холоден и насмешлив, ни о чем не спрашивал, не грозил и не упрекал, но от звуков отчего-то все равно становилось невероятно, до одури страшно. Потому что он говорил о чем-то другом, совсем чужом, нездешнем — и одновременно это было о нем, Рейхардте. Голос знал о нем все. Голос не собирался его жалеть. Острым холодным прорежу килем Тяжелую волну соленых дней — Всё равно, друзья ли, враги ли Лягут вспухшими трупами на желтом дне. Рейхардт понял, что уже сошел с ума, когда увидел эту воду — черную, холодную, подступающую к плачущим длинными струйками конденсата окнам рубки. Под водой плавали мертвые распухшие тела, медленно ворочая по течению синими руками. Рейхардт узнал в одном из мертвецов себя — маленькое тельце с руками, запутавшимися в рукавах наполовину слезшего зимнего пальто и настежь открытыми белесыми глазами. Я не оплачу слезой полынной Пулями зацелованного отца — Пусть ржавая кровью волна хлынет И в ней годовалый брат захлебнется. Вот, значит, как все случилось на самом деле. Он не выплыл тогда из полыньи, и добрый герр доктор не растирал ему ноги спиртом, и не было никакой жизни дальше, и побега на край света, и этой странной встречи посреди моря — тоже не было. Он умер тогда, тридцать пять лет назад, и сейчас, в последние свои страшные секунды просто видел яркий и красочный сон о том, что могло быть когда-нибудь… Могло бы — но не случилось. Черная вода забрала все. И даже стихов серебряную чешую Я окрашу в багряный цвет, — А когда все зарыдают, спокойно на пробор расчешу Холеные волосы на своей всезнающей голове. Он, конечно, сообразил это не сразу, но сообразив, чуть не рассмеялся — настолько проще оказалось его положение после того, как все стало ясно! Не нужно никого бояться, нет нужды возвращаться на базу, объяснять той развязной девушке из ЦРУ причины неудачи, сваливать все на Билла или повесить голову самому — ничего этого не было, ни о чем не стоило беспокоиться. Рейхардт готов был молиться на неведомый голос, объяснивший ему нынешнюю ситуацию. Ненужный больше револьвер стукнул о ковролин, но толстый кок не заметил потери, он медленно сползал на пол, привалившись спиной к стенке. На лице застыла блаженная улыбка. *** — Что ты с ним сделал? — Славя удивленно рассматривала валяющегося на полу человека. Ружичка пожал плечами. — Свобода — опасная штука. Он изо всех сил старался найти объяснение происходящему — вот я и предложил не ограничиваться только разумными предположениями, а рассматривать вообще все, что приходит в голову. Полностью освободил его «рацио». Вот нашему мистеру Джаббе, похоже, и пришло в голову что-то достаточно правдоподобное. Мозг успокоился, теперь он вполне доволен. — Рейхардт, — сказала не к месту Славя. Голова все еще была наполнена светящейся пустотой, но воздействие наркотика, очевидно, слабело. — Его звали Рейхардт. — Эй, в рубке! — послышался снаружи недовольный голос Алисы. — Вы там заснули вдвоем, что ли? Второго козла будем ловить или как? Ружичка замешкался и неловко взглянул на Славю. — Сможешь перенести его на «Черную лагуну»? У меня есть еще к гражданину несколько вопросов. Да и не стоит тебе смотреть на то, что тут будет. — Вон он, клиент наш, за лебедкой схоронился, — Алиса сидела на корточках у левого борта. Волосы ее больше не горели странным колдовским огнем, но в них еще нет-нет, да и потрескивало электричество. — Я бы с радостью рванула вперед, конечно, да только у него автомат, а мне глаз жалко — они мне очень дороги почему-то. — Разумное решение, — согласился парень, покосившись в сторону кормы. Метров десять по прямой, но рисковать и правда не хотелось — Билл-Уэйд уже показал себя метким стрелком. — Мистер Уэйд! — громко сказал Ружичка. Ему никто не ответил, только катер, обретя неустойчивое равновесие на вершине скалы, продолжал покачиваться под порывами легкого — хотя не такого уж и легкого, на тридцатиметровой высоте-то! — ночного ветерка, да из-под днища продолжали сыпаться в воду далеко внизу мелкие камешки. — Мистер Уэйд, сдавайтесь! Шансы кончились, шансов больше нет, все ваши подельники нейтрализованы, даже этот толстый умный парень Рейхардт. — Я бы даже сказал — чересчур умный, — вполголоса добавил он Алисе, перевел дыхание и продолжил. — У вас нет больше работоспособного катера, нет команды и нет даже карты острова сокровищ с сундуком золота — а я ведь предлагал! Поэтому последнее предложение — выходите с поднятыми руками. Гарантирую объективное рассмотрение вашего дела в суде! — Что ты несешь, какое еще рассмотрение? — прошипела в ухо Алиса. Парень пожал плечами. — Да он все равно сейчас откажется и еще нагрубит чего-то, такой человек. Я его просто побыстрее подвожу к этому — время, мягко говоря, позднее. Тебя, кстати, как — отпускает, нет? — Да вроде бы, — задумчиво сказала Алиса. — А что это вообще было — все эти падающие в море метеориты, молнии, вспышки и прочее — это все по-настоящему происходило, или как? — Какие вспышки? — сделал большие глаза Ружичка. — Я ничего не видел. Проклятые динозавры все закрывали. Алиса хихикнула, а от лебедки донесся металлический лязг. — На твое щедрое предложение, парень, отвечу: засунь его себе туда, где не светит солнце! — Билл Хойт был почти спокоен, даже насмешлив. — Мы честные наемники… были, и сдаваться не обучены, пока не исчерпаны все способы обороны. У меня тут три полных магазина, на вас более чем хватит. Давешней девке и вовсе оказалось достаточно единственного патрона — и никакая твоя чертова магия, никакое ваше славянское мумбо-юмбо не смогло ее спасти. Ружичка дернул щекой, но сдержался. — Что ж, тогда… — Я не закончил! — Билл хохотнул. — Вы же русские, как я понимаю, так? Тогда позвольте сказать одну вещь. Я уже имел дело с вашим диким племенем — и не так уж давно, сначала в Джорджии, но не нашей, американской, а той, что у вас на юге… Там было хорошо, хотя климат паршивый, здесь куда лучше… Потом мы поработали в Ичкерии — и сами славно справились, и других научили делать разные игрушки. Я вообще люблю взрывное дело — все эти радиоуправляемые фугасы, неизвлекаемые мины, магнитные мины и мины с пластиковым корпусом, мины с электронными и сейсмическими взрывателями — и это я даже не говорю о способах закладки. У ваших тогда были самые крупные потери за десять лет, насколько я помню. Алиса скосила глаза на неподвижного Ружичку рядом. Лицо у него было мертвое. — Но лучше всего мы повеселились чуть западнее, это уже с полгода назад, не больше, — продолжил Билл Хойт. — Юго-восточная часть Юкрейн, «логистическое обеспечение и коучинг». Ха! Мы там зачищали местность, ребята! Мы сами, и натренированные нами ублюдки из местных — очень славные парни, немного, конечно, зацикленные на разном националистическом дерьме, но старательные и в хорошем смысле творческие. Зачистка и сбор трофеев — это было по-настоящему весело! Помню, был случай… — Саш, не делай этого, — прошептала Алиса. — Он же как раз и хочет, чтобы ты встал — и влепить в тебя пулю. — Я встану, — пообещал Ружичка ровным тоном. — А вот он ляжет. В следующий момент Билл Хойт почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит. Он не глядя ударил прикладом автоматической винтовки назад, но промахнулся, а в следующий момент оружие улетело в далекую воду внизу. Билл Хойт дернулся было за пистолетом, но опоздал и здесь — в висок ему уже глядело дуло мрачно поблескивающего револьвера. Того самого, рейхардтовского — не соврал, значит, парень насчет него. — А не приходилось ли тебе бывать с другой стороны баррикад? — почти спокойно спросил тот, кто держал оружие. — Лечь на пол, руки за голову. Билл Хойт подчинился. Он отлично знал, что расстояние от жизни до смерти даже в лучшие дни — три миллиметра мертвого хода спускового крючка. — Так как, друг Билл? — парень переместился чуть назад, судя по звуку, оперся на лебедку. — Никогда не доводилось лежать безоружным под обстрелом артиллерии? Видеть, как пакет «градов» ложится сначала далеко от твоего дома, потом ближе, еще ближе… а потом вылетают окна и на голову сыпется штукатурка с обоями, но ты все равно счастлив, потому что — в этот раз пронесло, и умер кто-то другой? Не случалось месяцами жить в условиях гражданской войны? Не носиться с автоматом наголо, обвешанным снарягой и датчиками — а выживать в городе на осадном положении? Думать, что продать из родительской ювелирки, чтобы затариться картошкой на месяц, к примеру? Сколько сунуть на лапу полиции, чтобы разжиться списанным стволом? Пить воду из унитазного бачка, потому что снаряд перебил водопровод? — Кое-что доводилось, — буркнул Билл Хойт, лежа лицом вниз. Говорить, с одной стороны, не следовало, чтобы не злить психа, но с другой — чем дольше они беседуют, тем меньше вероятность, что противник выстрелит. — Значит, знаком с ощущениями, Билли? Это отлично. — Голос у парня словно бы загустел, в нем проскакивала злая насмешливая нота. Рейхардт наверняка бы ее узнал. — А как насчет жизни после проигранной войны? Когда живешь под оккупацией, когда знаешь, что за тебя — уже никого, а против — вся чудовищная государственная машина, которая сотрет любую жизнь быстрее, чем успеешь сказать «помогите!», а ты ничего, ничего не можешь сделать? Человеческий мозг не рассчитан на непрекращающийся стресс, и через полгода, год, два — нервы просто не выдерживают. И происходит срыв. Парадоксально, но отсутствие войны на самом деле сводит с ума. Ты не знал об этом любопытном феномене? Билл Хойт счел за лучшее промолчать. — Наемники, — сказал парень с непонятной интонацией. — Вас не бывает там, где после обстрелов на улицах воют собаки и матери, где в завалах находят оторванные руки и ветви деревьев, где пылают пожарища, и хмурые санитары не спят сутками, развозя наглухо запечатанные мешки по моргам и кладбищам. Вы приносите смерть, да — но никогда не остаетесь, чтобы посмотреть на то, что она оставляет после себя. Вас нет на поминках и в переполненных реанимациях, вы слишком скромны, чтобы смотреть на неживые лица тех, кто в одну короткую секунду потерял все. Вы каждый раз являетесь в чужую землю, заходите в дом к чужим людям — и сеете, сеете горе, мрак и хаос, хотя урожай приходится собирать другим. Я был в разрушенных городах, где пахло порохом и кровью, я видел столько боли и отчаяния, что его хватит на пять жизней, но вас там не было ни разу. Вы исчезаете раньше, честно отрабатывая свое, послушно исполняя волю неведомого нанимателя… Вот только в этот раз вы зашли слишком далеко. Его голос рос, медленно наливаясь болью и гневом, и Алиса видела, как вокруг Ружички и Билла Хойта расползалось пятно плотной непроницаемой черноты, в котором вроде бы даже шевелилось что-то живое. Ей нужно было крикнуть, сказать что-то, позвать Сашу, который сейчас не очень-то походил на себя… но сведенное судорогой горло не издавало ни звука. — А ты что… чем-то другим сейчас занят, парень? — прохрипел Билл Хойт. Ему очень хотелось бежать — пусть даже прыжком со стофутовой высоты в море. Но звуки, доносившиеся из-за спины, были слишком тревожащими. Какое-то живое хлюпанье, шипение… иногда что-то, похожее на голос. Ружичка замер — и чернота вокруг него тоже. Провел рукой по лицу. Глубоко выдохнул. Помотал головой. Тьма перед глазами рассеивалась. — Алиса, — глухо сказал он, ежась, будто от ледяного ветра. — Обстоятельства слегка изменились. Гражданин поедет с нами — так что перенеси-ка его, забавы ради, на «Черную лагуну», а то здесь что-то становится совсем неуютно. — А… ты? — севшим голосом спросила девушка. Выражение лица Ружички ей не нравилось. Оно было неподвижным, усталым и опустошенным, словно едва выдерживающим невидимую тяжесть, только что свалившуюся на и без того согнутые плечи. Это было совсем не то лицо, которое она любила. Парень выдавил улыбку. — Я скоро вернусь, — пообещал он. — Но сначала… сначала мне нужно подумать. Он думал долго. ***