***
Рука замирает, не коснувшись двери, выкрашенной в белый цвет. Поджав губы, я сверлю её взглядом, пытаясь в очередной раз сопоставить все немногочисленные «за» и все бесконечные «против». — Ну же, Миллс, — подначиваю саму себя. Окончательно одёргиваю руку, завожу её за спину и делаю шаг назад, спускаясь на одну ступеньку. Киллиан и раньше называл меня этой фамилией, но я не обращала внимания — просто пропускала мимо ушей, как обычное прозвище, придуманное старым другом. Сейчас же, когда фамилия Реджины слетела с моих собственных губ, это кажется мне таким правильным и ужасным одновременно, что я, опешив, несколько секунд просто стою с открытым ртом, как громом поражённая. А потом дверь передо мной вдруг открывается. — Луиза? — брови Реджины от удивления ползут вверх. Я не успеваю поправить её, как она делает это сама и добавляет: — То есть Лу. Что ты тут делаешь? В её голосе удивление и радость смешивается в коктейль, отражающийся лёгкой улыбкой на лице. В этой улыбке есть немного меня: то, как при этом щурятся глаза, то, как на щеках образуются вытянутые ямочки. — Привет, — заторможено произношу я. — Привет, — улыбнувшись ещё шире, говорит Реджина. Она выходит на крыльцо и замирает, когда между нами остаётся полшага и ступенька. Почему раньше я не замечала, какая она красивая? Чёрное приталенное платье так хорошо подчёркивает точёную фигуру, идеально уложенные волосы ниспадают на плечи, алая помада на пухлых губах придаёт изюминку всему образу. Её внешность пышет уверенностью, силой и властью. — Мне, наверное, не стоило приходить, — я оборачиваюсь спиной к Реджине, но не ухожу. Жду, чтобы она сама меня остановила. Пытаюсь подобрать нужные слова в голове. Боюсь, что если уйду сейчас, то не наберусь смелости снова прийти. — Постой, — короткий стук каблуков, и её ладонь легко ложится на моё плечо. — Прости меня. — За что? — не оборачиваясь, спрашиваю я. — За всё. За то, что ты не видела отца. За то, что я позволила тебя забрать. За то, что ты попала к жестоким людям. За то, что не узнала материнской любви. За то, что у тебя не было настоящего детства. — Реджина тараторит, словно в лихорадке. — Прости за то, что всю заботу, которая предназначалась тебе, я отдала Генри. Прости, что смогла так легко забыть и прости, что не пыталась найти. Я смотрю на проезжающие машины из-под опущенных ресниц. Глаза жжёт от слёз, конкретную причину которых я не могу отыскать: боль, облегчение, разочарование, отчаяние … радость? Не ускользает от внимания и тот факт, что она говорит «позволила забрать», а не «отдала». Значит ли это то, о чём я думаю? Не забрали ли меня насильно? — Не надо, — я качаю головой. — Наоборот, — возражает Реджина. — Давно пора. — Я разворачиваюсь, женщина убирает руку с моего плеча и хватает ею мою ладонь, крепко сжимая, словно я в любой момент могу убежать. — Я бы никогда … клянусь тебе … Когда с уголка её левого глаза скатывается первая слеза, я перестаю контролировать свои. Это происходит непроизвольно, словно сам вид плачущей Реджины приносит мне дискомфорт или даже боль. — Реджина, я … — Что бы не говорила тебе Кора, в чём бы не пыталась убедить … Сколько бы раз не стирала твою память или мою, я всегда, — Реджина кладёт ладонь свободной руки себе на грудь, туда, где ориентировочно находится сердце, — всегда тебя любила, пусть и не подозревала об этом. И сейчас люблю. — Миссис Лукас всегда смотрела на меня с каплей раздражения, Руби с дружеской добротой, Мэри Маргарет с заботой, а Эмма с пониманием. Киллиан каждый раз смотрит на меня так, словно видит впервые. Взгляд же Реджины наполнен настоящей любовью. — Ты моя дочь, моя плоть и кровь. Ты последнее, что осталось у меня от Дэниела — твоего отца. Я готова отдать всё, лишь бы ты мне поверила — я не трогала твоего друга. Я забыла, зачем шла сюда. Я смотрю на Реджину, вижу почти незаметное очертание собственного силуэта в её зрачках и не понимаю, чего именно хотела добиться: правды или извинений — потому что, кажется, получила и то, и другое, и даже немного больше. В голове возникает ускользающий образ, вернувшийся вместе с воспоминаниями: то же уставшее лицо Реджины, те же глаза, в которых материнское влечение и забота перемешиваются со страхом потери. Она и правда любила меня: с самой первой секунды моего появления на свет. — Мама, — говорю я хрипло. Реджина резким, но мягким движением заключает меня в крепкие объятья. Я слышу, как она сипло что-то шепчет мне за спину, и лишь когда прислушиваюсь, у меня получается разобрать слова: — Я больше никогда тебя не отпущу. Обещаю.***
— Мисс Миллс, — невысокий мужчина в белом халате устало смотрит на меня и кивает. За серыми тенями под глазами, помятым воротником рубашки и стойкого запаха кофе из автомата в коридоре я различаю несколько бессонных ночей, проведённых на дежурстве. - Лу. — Доктор Вэйл, — я киваю в ответ. Мужчина не смотрит на меня так, как смотрят другие жители Сторибрука. Он лишь хмурит брови и выпячивает челюсть, пытаясь скрыть зевоту. Наверняка то, что он не шарахается от меня, как от открытого огня, дело рук Руби, которая иногда ходит с ним выпить. — Сегодня, я погляжу, Таран особо популярен. — В каком смысле? — Ваша мать … То есть, мисс мэр только что пришла. Я видел, как она шла в сторону его палаты. Не думаю, что здесь есть ещё люди, которых она могла бы навестить. Это невозможно. Мы совсем недавно попрощались. Она бы уж точно предупредила меня, если бы собиралась к Тарану. — Хорошо, — только и выдаю я, уже не смотря на доктора. В коридоре, где находится палата Тарана, подозрительно пусто и тихо. Или мне просто так кажется? — Извините, я пойду. И, не дожидаясь ответа, направляюсь в нужную сторону. Странно, что Реджина решила прийти к Тарану, если учесть тот факт, что именно её он обвиняет в собственном похищении. Мой взгляд цепляется за нужную дверь и не отпускает до тех пор, пока я не подхожу к ней вплотную. Из небольшой щёлочки доносятся голоса, и я не спешу прерывать их диалог. Останавливаюсь так, чтобы из палаты меня не было видно, и прислушиваюсь. Два голоса: Реджина и Таран. И если первая настойчива и немного груба, то второй явно напуган и чертовски устал. Таран: — Я не буду её обманывать. Вы можете убить меня, если хотите, или отправить обратно в Неверленд, но я так больше не могу. Реджина: — Не беспокойся. У тебя осталось лишь одно дело, которое ты должен выполнить для меня. Таран: — Пожалуйста … От тона его голоса меня начинает мутить. Это уже даже не усталость — это отчаяние. Я берусь за ручку, но невидимая сила останавливает меня, и я лишь замираю, крепко сжимая холодный металл. Вдруг удастся услышать ещё что-то важное, что мне лично никто не скажет? И словно по волшебству, Таран тут же произносит: — Вы же её семья … Разве так можно? Разве можно жертвовать родным человеком ради … ради … ради чего вы вообще это делаете? После короткой паузы Реджина отвечает: — Ради волшебства. — Что? — голос Тарана срывается. Я в таком же непонимании, как и мой друг. Подхожу ближе — совсем близко, так, что кончиком носа касаюсь двери — и заглядываю внутрь. Обзор открывается скудный: спина Реджины, стоящей напротив кровати Тарана. Самого парня не видно, и это странно. Не представляю, в какой комок он умудрился сжаться у изголовья, чтобы полностью спрятаться за стройной Реджиной. Единственное, что различаю — это его рука, сжатая в кулак с такой силой, что мне даже отсюда отчётливо видны веточки синих выпуклых вен и побелевшая кожа на костяшках пальцев. — За волшебство, особенно такое сильное, нужно платить, — спокойно отвечает Реджина. Её спина ровная, словно женщина проглотила лом. Сначала я вижу лишь, как она дёргает плечами, а потом в поле моего зрения появляется деревянная шкатулка, украшенная то ли медными, то ли позолоченными металлическими вставками. Реджина зажимает её подмышкой. Кажется, это что-то действительно ценное. — Я знаю, как вы выглядите. Можете больше не притворяться. — О, это не ради тебя, дорогой мальчик, — волосы Реджины дрожат — видимо, женщина едва качает головой. — Это ради безопасности. Хотя, ты прав — пока в этом больше нет нужды. Тёмный, вязкий и густой дым появляется из ниоткуда и обволакивает Реджину, начиная с головы и спускаясь вниз, к идеально начищенным чёрным туфлям. Непроизвольно отстраняюсь, но не перестаю держать хотя бы кусочек комнаты в поле зрения. И когда дым рассеивается, и передо мной снова возникает точёный силуэт, в этот раз облачённый в другую одежду, я зажимаю рот ладонью. Рыжеватые длинные волосы. Властная и уверенная поза. Это не Реджина. Точнее, больше не она. Теперь перед Тараном в красной блузке и чёрной юбке-карандаш стоит Кора. Она продолжает придерживать шкатулку, но теперь вместо коротких изящных пальцев матери я вижу длинные и тронутые возрастом руки моей бабушки - той, которая говорила мне, что она единственный человек, которому можно доверять. Неужели, всё это время я не только обвиняла не того человека, но и слушалась чужака и притворщика? В горле словно моток колючей проволоки. Я беззвучно откашливаюсь в ладонь, смаргиваю подступившие слёзы и готовлюсь к тому, чтобы раскрыть себя и войти в палату. — Ты знаешь, что там? — металл в голосе остался, но теперь он принадлежит Коре. Она перехватывает шкатулку, и теперь, видимо, держит её двумя руками, демонстрируя Тарану. Снова медлю. Таран молчит. Я, обездвиженная открывшимися мне фактами, продолжаю одной рукой хвататься за дверную ручку, а другую прижимать к губам. — Вы собираетесь убить меня, — это не вопрос, и от этого мурашки пробегают вдоль позвоночника. — Всё не так просто, — голос Коры звучит сухо и жёстко. Никаких сомнений в правильности своих слов и действий. — Сердце жертвы. Сердце, отданное добровольно. Сердце, отнятое в бою. — По резко сменившемуся мелодичному тону я понимаю, что она что-то процитировала. — Ты будешь первым, мой мальчик. Меня словно ударили под дых. Пытаясь переварить сказанное Корой, я буквально на мгновение отвлекаюсь на проходящего мимо медбрата. Он улыбается мне и кивает, но я не отвечаю ему тем же. Его лицо меняется за секунду, видимо, когда он различает беспокойство на моём собственном. Я поворачиваюсь обратно к двери, заглядываю внутрь и почему-то уже не вижу Коры. Дёргаю ручку на себя, и передо мной возникает хорошо освещённая палата с одноместной кроватью, на который, свернувшись, словно котёнок, лежит Таран. Его рот открыт, губы демонстрируют беззвучную букву «О», а глаза прикрыты, будто парень впал в дрёму. Руки обхватывают живот, голова откинута под тем углом, под которым у любого живого человека давно бы занемела шея. Но Тарану всё равно, потому что его грудная клетка не двигается, обозначая вдохи и выдохи. — Таран? — я медленно подхожу ближе к кровати. В какой-то момент мне кажется, что сейчас я произнесу имя друга громче, и тогда он проснётся — откроет глаза, глянет на меня и скажет «Привет, Лу!» своим бархатным голосом. Но Таран не шевелится: ни его пальцы, ни ресницы — ничего. Я подхожу ближе, надеясь на то, что это очередная магия: глупое волшебство, иллюзия, игры памяти - всё, что угодно. Но нет, вот он, мой Таран, мой друг, мой брат и моя первая любовь, лежит неподвижно и больше уже не дышит. — Таран, — мне кажется, что шёпот, с которым я произношу такое знакомое имя, гулким эхом разлетается по палате. — Это я — Лу … Пришла навестить тебя. Но он уже не слышит. И навряд ли когда-то будет. Я не могу кричать. Даже позвать на помощь нет сил. Я словно пробежала десяток километров без остановки: болит каждая мышца, даже самая маленькая, и колет где-то в груди. Так сильно, словно сердце вырвали из рёберной клетки. Присаживаюсь рядом на кровать, протягиваю руку к лицу Тарана и касаюсь его щеки. В любой другой момент он бы смущённо улыбнулся, или неуклюже махнул головой, или сказал бы какую-нибудь глупость. Но сейчас ни один мускул на его лице не дёргается. Снова зову Тарана по имени. С каждым разом у меня получается всё громче. Имя друга перемешивается со всхлипами, а они, в свою очередь, с глухим скулежом. Похожий звук издавала подбитая военными Рогатого Короля дворняга, которую мы с Тараном смогли выходить за несколько недель. Тело откликается раньше мозга: я хватаю Тарана за мягкую ткань футболки и трясу с силой, неведомой даже для меня. Следующее воспоминание: непонятно откуда взявшийся Дэвид берёт меня в кольцо своих крепких рук и оттаскивает прочь. Ноги едва касаются асфальта даже носками. Когда я успела оказаться на улице? — Шшш, Лу. Всё будет хорошо, — раздаётся мягкий голос Дэвида прямо мне в ухо. — Мы разберёмся. Обещаю. Я перестаю брыкаться, когда судорогой сводит всё тело. Висну на руках Дэвида словно бальное платье на вешалке. Перед глазами лишь лицо Тарана, но не мёртвое, ведь так было бы легче. Я вспоминаю его весёлого, счастливого, беззаботного — именно такого, каким бы сейчас его я помнить не хотела. За секунду меня разрывает: голос срывается на крик, я перестаю различать объекты и всё вокруг сливается в одно сплошное размытое пятно. Меня то ли трясут чьи-то руки, то ли дрожь воспроизводит собственное тело. Я полностью отдаюсь в распоряжение людям вокруг и закрываю глаза. Войди я раньше, открой эту чёртову дверь палаты, ничего такого бы не произошло. Почему я медлила, что мешало? Испуг? Любопытство? Так или иначе, именно жалкие секунды моего бездействия погубили друга. — Эй, Лу … Посмотри на меня, — просит кто-то. Голос доносится издалека, словно я на дне отстойной ямы в куче всей той грязи, которую заслужила. — Оставь её, — ещё один голос, мужской и более жёсткий, кажется принадлежит Дэвиду. Хотя я не уверена — теперь уже совершенно ни в чём. Не нужно было верить Коре, ведь в глубине души я чувствовала — что-то не так! И Крюк предупреждал. Крюк … Киллиан! Это его голос просит меня посмотреть! Я с трудом разлепляю глаза. Мы уже не на улице, а в помещении с высокими потолками и наглухо зашторенными окнами. Не лофт, значит, дом Реджины. Я лежу на кровати поверх одеяла. Надо мной стоит слишком много людей. Я накрываю лицо ладонями в немом жесте протеста. Чей-то голос просит всех выйти. Всех, кроме «любителя смоки-айс». Спасибо, Эмма. Кровать прогибается под телом человека, который присаживается на самый его край. Скрип кожи и присущий только одному человеку запах-коктейль из рома и морской воды ударяет в нос даже через ладони. Киллиан хватает меня за запястье и убирает одну руку от лица. Вторую я убираю сама. Пират бледен, а в его глазах читается странное выражение — словно он только что увидел призрака. — Мне очень жаль, — тихо произносит он. — Не надо, Киллиан. Мой голос хриплый. Я откашливаюсь. — Я должен был что-то сделать … — Ты знал, да? — я задаю вопрос с отсутствием даже крохотной доли удивления. Если он пытался меня предупредить, то наверняка знал. — Зачем вы приехали? Зачем нужен был Таран? Что значит: «Сердце жертвы. Сердце, отданное добровольно. Сердце, отнятое в бою»? Вопросы сыплются из меня непрерывным потоком. Я замолкаю и впериваю взгляд в Киллиана в ожидании объяснений, но он лишь смотрит на меня так виновато, словно это он убил Тарана, а не Кора. Не знаю, сколько времени мы проводим в тишине, просто уставившись друг на друга, всё равно для меня время больше не имеет прежней ценности. Не выдержав, я выпаливаю: — Если ты пришёл, чтобы молчать — уходи. Киллиан суёт руку под плащ, словно хочет что-то достать из нагрудного кармана. — Не прогоняй меня, красавица. — Тогда говори, — требую я. На мгновение мне удаётся забыть о Таране, но затем в голову кинофильмом возвращаются последние секунды его жизни, увиденные мною через щель между дверью и косяком. Я крепко сжимаю челюсть. Во рту образуется лёгкий металлический привкус. — Я не могу. Клянусь тебе, если … — Хватит. Ты пытался предупредить меня, говорил не верить. Я так понимаю, это касалось Коры, да? — Киллиан кивает в подтверждении моих слов, и я продолжаю: — Ты знал, что она собирается делать, но не остановил её. Всё ради мести Голду? Киллиан слегка отклоняется назад. На мгновение его лицо накрывает едва уловимая тень. — Сначала — да. Но потом … Это сложно объяснить, но, я уверен, ты сама почувствовала это, красавица. Нас почему-то притягивает к друг другу, словно магнитом. Необъяснимо. Меня к людям в жизни так не тянуло … даже к Миле. Как бы глупо не звучало, но только на своём корабле я чувствую тоже самое. Это словно, — пират морщится, как от боли, — попасть домой после сотен лет блуждания по чужой местности. Киллиан продолжает держать руку на сердце. Только теперь он зажимает ткань рубашки с такой силой, будто она душит его. Шея мужчины напряжена, но я списываю это на стыд. Ведь ему наверняка стыдно за то, что он упустил возможность помочь Тарану. Хотя бы ради меня. — Уходи, Крюк, — сквозь зубы произношу я. Предпочитая в обычных ситуациях называть его Киллианом, использую пиратское прозвище, чтобы подчеркнуть наличие огромной пропасти между нами. Нет никакой связи. По крайней мере, теперь я сделаю всё, чтобы её не было. — Красавица … — Если ты не уйдёшь, я убью тебя. Мне терять нечего. Я не блефую. И, что самое странное, Киллиан это понимает. Я замечаю, как его взгляд скользит по моему лицу к шее, груди и ниже к рукам, сжатым в кулаки. — Ты не такая, как она. Ты не убийца, — твёрдо произносит он. Она. Кора. — Знаешь, что мне удалось почерпнуть из сказок Генри? Злым человек не рождается, он им становится, чтобы скрыть боль от потери и слёзы, навечно поселившиеся в уголках глаз. И я готова, — не узнаю свой голос. Кто вложил в него столько жестокости и металла? — С сегодняшнего дня я готова носить свою маску.***
Кора знает, что дочь ждёт её, хоть и сильно злится за всё, что было в прошлом. Поэтому, когда она появляется у неё в кабинете, женщину совершенно не удивляет то, что Реджина резко вскакивает со стула, словно готовясь кинуться в бой. — Мама? — Здравствуй, доченька, — ласково произносит Кора. Реджина одаривает её хмурым взглядом. — Что тебе нужно? Их последний разговор закончился тем, что женщины в пух и прах разругались на фоне прошлых обид, поэтому сейчас у Реджины нет совершенно никакого желания видеть мать. К тому же, именно из-за неё Лу вот уже второй день не выходит из комнаты. — Я соскучилась, — Кора проходит вглубь кабинета и садится на диван. — И пришла просить прощения у вас, мои девочки. — Ты серьёзно? — Реджина издаёт нервный смешок. Она бросает взгляд на часы, затем на дверь, словно кого-то ждёт, а после снова переводит на мать. — После всего, что ты сделала, после стольких лет, что ты управляла мной, словно марионеткой, думаешь, я прощу тебя от одного только «Я соскучилась»? А Лу! Ты убила дорогого ей человека … Ты поступила с ней так же, как со мной и Дэниелом. Снова на те же грабли, мама! — Я буду просить у вас обеих прощения столько, сколько нужно. — Тебе придётся делать это не одну жизнь, — сухо отвечает Реджина. — Однажды я уже совершила ошибку, простив тебя. Больше этого не повториться. Ты подставила меня перед Лу — она так долго считала меня предателем! Зачем, мама? Зачем? В голосе Реджины слышится отчаяние, но оно едва ли действует на Кору. Та клонит голову на бок, опускает подбородок и тяжело вздыхает, словно действительно чувствует вину. — Я пыталась защитить её, Реджина … Это был единственный способ — Луиза должна была безоговорочно мне верить. — Её зовут Лу, — исправляет Реджина. — Ты права, — соглашается Кора. - Лу. Послушай, милая, я люблю тебя и люблю внучку. Моя проблема лишь в том, что доказываю я это не теми способами. Напрасно я заставила тебя выйти за короля, и напрасно забрала у тебя Лу. Напрасно убила и этого милого мальчика из Придейна, но он был вынужденной жертвой. Однако … — Кора тяжело вздыхает. — Мне стоило дать вам возможность решать самим, и теперь … — Теперь ты всё также продолжаешь манипулировать нами. Реджина непреклонна. Она прекрасно знает, что права, хоть это и чертовски больно — ненавидеть родную мать. — Лишь для того, чтобы помочь … Чтобы заново построить всё то, что я у вас отняла. — Кора встаёт и делает шаг навстречу дочери. — Пойми, родная, все люди, окружающие тебя сейчас, ничего не значат. И Голд … — Что Голд? — Если удастся заполучить силу Тёмного себе, только представь, какие нам откроются перспективы! — Мне не нужны никакие перспективы, — отрезает Реджина. — Мне нужна моя дочь. И мой сын. Сын. Вот она — ещё одна ниточка, за которую Кора может дёрнуть. — Генри, — кивает Кора. — Но пока есть Эмма, он не будет твоим. И Луиза … Сейчас, когда жители знают, на что она способна, они не дадут ей спокойно жить. Ты сама прекрасно знаешь, как люди обычно реагируют на тех, кто сильнее: презирают, боятся и даже ненавидят. Но если Тёмный станет нашим … Если нашей станет его сила, то мы сможем устранить сразу все проблемы. Мы очистим твой город от недоброжелателей — окончательно и бесповоротно. И Лу с Генри … будут твоими. Кора знает, куда стрелять, чтобы попасть в десятку. Она тут же улавливает перемену в лице дочери: то, как мышцы на лице расслабляются, подбородок заостряется, глаза больше не щурятся так, словно смотрят на солнце. Кора всегда считала свою дочь мудрым человеком, единственной её проблемой было то, что её было слишком легко заставить поверить в нужные другому слова.***
— Пора начинать, Крюк, — произносит Кора. Мужчина и женщина стоят напротив центральной башни с часами. Именно там, за циферблатом, Румпельштильцхен спрятал кинжал, и сегодня Кора настроена получить его, а вместе с этим — и повиновение самого Тёмного. — После того, что ты сделала, Лу не станет тебе помогать, — подаёт голос Киллиан. Он знает, о чём говорит. Лу прогнала его, теперь она навряд ли когда-нибудь захочет его увидеть после всего, что случилось, и это приносит Киллиану ещё больше боли, чем отсутствие сердца в грудной клетке. Кора поворачивается и одаривает спутника заинтересованным взглядом. — Меня даже немного задевает то, насколько ты меня недооцениваешь, Крюк.