***
Сердце не должно быть отобранное насильно — оно должно быть отнято в бою. А для этого придётся сражаться. Не думаю, что Кора пойдёт на это своими руками, да и Голд тоже не похож на того, кто будет затевать драку. А вот Киллиан… Затылок пронзает резкая боль, я останавливаюсь, и так отставая от Реджины и Эммы, и касаюсь его. Смотрю на свои пальцы, ожидая увидеть следы крови, но на коже ничего нет. Видимо, всего лишь отголосок той травмы, которую я получила из-за удара о шкаф. — Лу, ты идёшь? — окликает меня Эмма. Я концентрирую взгляд на её ярко-красной кожаной куртке и киваю. Солнце почти зашло за горизонт, и сейчас на Сторибрук опускаются закатные сумерки. Красиво. Наверное, со стороны моря такой вид смотрится гораздо лучше, чем со стороны берега. — Лу! — настойчиво зовёт Эмма. Плохое я время выбрала стоять посреди улицы и пялиться на небо. — Прости, — снова киваю я, срываясь с места и в несколько больших шагов на скорости лёгкой пробежки сокращая расстояние между собой и женщиной. В конце концов, это не последний мой закат. — Ты уверена, что она пойдёт к ним домой? — Реджина сжимает и разжимает руки в кулаках, будто готовится к чему-то. — Не знаю, — честно отвечает Эмма. — В конце концов, Кора же твоя мать, тебе её знать лучше. Женщины буквально секунду испепеляют друг друга взглядами, не сбавляя при этом темп ходьбы, а затем Реджина поджимает губы. — Мне кажется, не время вам обеим спорить, как старым супругам, — бурчу я. Мне хочется поскорее добраться до Коры и закончить начатое, и, желательно, ещё до того, как она причинит вред кому-либо из Прекрасных или Киллиану. У меня окоченели пальцы. Не знаю, с чем это может быть связано, но из них будто всю кровь выкачали. Я прижимаю обе к губам и дышу тёплым воздухом, затем растираю между собой. Стало лучше, но не намного — костяшки всё равно ломит, как если бы я беспрерывно била кулаками что-то мягкое, но прочное, вроде кожаной обивки дивана в гостиной Реджины. Спустя пару минут мы на месте. Поднимаемся на нужный этаж, и когда дверь лофта появляется в поле зрения, я различаю странный блеск на её поверхности, будто перед ней стена из водной мороси и прозрачных блёсток. — Стойте! — кричу я, но Эмма уже протягивает руку на встречу дверной ручке. Меньше секунды мне требуется на то, чтобы достать из колчана за спиной стрелу и выпустить её вперёд. Она пролетает совсем рядом с Эммой, которая тут же отклоняется назад. Стрела врезается в дверь и взрывается десятком вспышек. — Что за чёрт? — восклицает Эмма. — Барьерное заклинание. С твоей рукой могло случиться то же самое, — констатирует Реджина. Эмма оборачивается на меня и благодарно кивает. В этот же самый момент за стеной раздаётся грохот, от которого мы приходим в лёгкий ступор. Я дёргаюсь в сторону двери, но меня опережает Эмма. Она с силой толкает её от себя и тут же срывает пистолет с кобуры на поясе. Оружие взлетает вверх на её вытянутых руках так же быстро, как и я хватаюсь за новую стрелу. В доме Прекрасных настоящий погром. Кажется, ни одна вещь не лежит на своём месте: кухня перевёрнута вверх дном, по полу разбросана мелкая утварь, вроде книг и цветочных горшков. Здесь было сражение, я уверена. — Мэри Маргарет? — зовёт Эмма. — Дэвид? Поначалу ответом ей служит лишь тишина, но спустя какое-то время я различаю шорох со стороны спальни. У меня перехватывает дыхание, лук выпадает из ослабевших пальцев. Я почти уверена, что ничего хорошего мы в спальне не найдём. Слабый и тихий голос подтверждает мои опасения: — Эмма… Это Мэри Маргарет. Мы втроём одновременно срываемся с места. В спальне, отделённой от кухни деревянными перекладинами (одна из них треснула и выглядит так, будто вот-вот сломается пополам), поддерживающими потолок, мебель совершенно не тронута. На полу возле кровати сидит Мэри Маргарет. Она прижимает к груди изрядно побитого Дэвида, чьи руки раскинуты в стороны слишком неестественно. Я касаюсь ногой чего-то и опускаю глаза вниз: длинный стальной и блестящий меч с массивной ручкой, украшенной неизвестными мне узорами. Оружие приковывает мой взгляд к себе на долгие мгновения, пока я не слышу неожиданно обрушившийся на тихую комнату плач. Поднимаю голову. Мэри Маргарет гладит Дэвида по волосам, Эмма опускается на колени рядом с ними, и боль на её лице режет меня без ножа. — Кто сделал это? — спрашивает Эмма. Её голос холоднее металла, но я всё-таки улавливаю, как он срывается на последнем слове. — Кора пришла… Она сказала, что нужно сердце… — Мэри Маргарет не сводит взгляд с лица любимого мужа. — Принесла меч, и заставила их сражаться… Она задыхается, словно каждый звук, слетающий с языка, приносит ей невероятную боль. У меня звенит в ушах, хочется опуститься на корточки, обхватить колени руками и громко кричать, но я лишь прикусываю нижнюю губу — так сильно, что она немеет. — Ничего нельзя сделать? — спрашивает Эмма. Хотя, нет, не спрашивает — умоляет. Она поднимает глаза на Реджину и снова повторяет свой вопрос. — Я… Я не знаю. То, что сначала я приняла за спокойствие на лице Реджины, оказывается смятением. Женщина запускает пальцы в волосы и ерошит их, будто пытаясь освежить мысли. — Останься, пожалуйста, — Мэри Маргарет касается своими губами губ Дэвида. Её слёзы оставляют мокрые пятна на его щеках. — Не поступай так со мной… Я люблю тебя… Не поступай так со мной. Я обхватываю корпус ладонями. Если это и есть цена власти и магии, то почему так много людей готовы заплатить её? Все злодеи, о которых написано в книге Генри, причиняли боль и убивали людей, но при этом они никогда не чувствовали то, что сейчас чувствую я. Дэвид умер по моей вине и ради того, чтобы моя бабушка стала практически всемогущей, но всё, о чём я могу думать — это как же мне поменяться местами с мужчиной, который должен быть жить долго и счастливо вместе со своей супругой и дочерью. — Мам? — зову я, еле сдерживая крик о помощи. — Помоги ему. Я смотрю в глаза Реджины и вижу в них отражение собственной боли. Она не желает Дэвиду смерти, даже после всего того, что случилось между ней, Белоснежной и Прекрасным принцем когда-то в прошлом, ещё в Зачарованном лесу. — Я не знаю, — Реджина касается своего лба подушечками пальцев, будто пытается что-то вспомнить. — Есть один непроверенный способ, но вам он точно не понравится. Мэри Маргарет поднимает на Реджину глаза, полные слёз и горя. — Что угодно, Реджина… — тихо произносит она. — Что угодно. Реджина коротко кивает. Она опускается на корточки перед Мэри Маргарет и Дэвидом, растирает ладони друг о друга и говорит: — Будет немного больно. Когда её кисть исчезает в грудной клетке Мэри Маргарет, я охаю. Реджина осторожно вытаскивает розовое и светящееся бьющееся сердце наружу и предельно аккуратно перехватывает его двумя руками. Мэри Маргарет жива и в сознании, но что-то в её лице меняется. Она будто перестаёт чувствовать — хоть и всё ещё держит Дэвида на своих руках, но её ресницы перестают дрожать, а мышцы вокруг рта расслабляются. — Что ты задумала? — спрашивает Эмма. Её рука дёргается к пустой кобуре. Пистолет лежит в шаге от меня, точно там, где Эмма его выронила. — Расслабься, Свон, — Реджина прыскает. Я вижу, как напрягается вена на её предплечье, когда женщина ломает сердце Мэри Маргарет пополам. Если бы не спокойное лицо Реджины, я бы начала паниковать, но пока я жду, как и Эмма. В этот момент Мэри Маргарет вдруг падает навзничь. Её голова приземляется аккурат на край кровати, из-за чего шея неестественно прогибается. Она перестаёт прижимать Дэвида к себе, и теперь её руки подобно лианам расслабленно обнимают его плечи. — Она мертва? — спрашиваю я. Голос звучит хрипло, и я откашливаюсь. — Ты убила её? — На время, — уверенно произносит Реджина. В её руках две половинки одного сердца. Я смотрю на них некоторое время, пока Реджина бездействует, и начинаю понимать, что именно она задумала. В подтверждение моим мыслям, Реджина резким и быстрым ударом возвращает левую половину сердца в грудную клетку Мэри Маргарет. Правая достаётся Дэвиду. Могу поспорить, такой фокус проходит лишь с истинной любовью. Внезапно — словно в лёгкие наконец попал воздух — Дэвид и Мэри Маргарет распахивают глаза и выпрямляются на местах. — Ого! — первой подаёт голос Эмма. С её губ срывается нервный смешок, но в уголках глаз я вижу блестящие слёзы радости. Дэвид же не произносит ни слова — просто берёт лицо Мэри Маргарет в ладони привстаёт на руках и нежно целует. — Не за что, — произносит Реджина слегка дрожащим от облегчения голосом. Как только Прекрасные размыкают поцелуй, они принимают дочь в крепкие семейные объятья. Я смотрю на них и даже мечтать не смею о том, что и у меня могло бы так быть. Вместо этого я молча изучаю Реджину. Она улыбается — совсем слабо —, а потом поворачивается ко мне, складывает руки на груди и произносит: — А нам нужно идти. Её взгляд в один момент становится жёстким. Я уверена — именно так выглядит и моё лицо, когда я вспоминаю о Коре. — Вы не пойдёте одни, — произносит Дэвид, привлекая к себе внимание. — Это не ваш бой, — отвечаю я раньше Реджины. — Ты и так чуть не погиб… Если с кем-нибудь из вас опять что-то случится, никто из нас уже не сможет помочь. Я жду, что кто-нибудь из Прекрасных начнёт спорить со мной, но вместо этого они лишь единогласно кивают. — Будьте осторожны, — произносит Мэри Маргарет. — Вы обе. — Хорошо. Реджина протягивает мне руку, и я принимаю её. Ладонь у женщины мягкая, без единого изъяна или крохотной мозоли. Второй рукой я поправляю колчан, висящий за спиной. Лук подбираю на выходе, там, где его и оставила. Бездыханное тело Дэвида, которого чудом удалось спасти, обозначает лишь одно — Кора получила второе сердце. Осталось ещё одно, и мы не знаем, кто именно станет её целью. В этой войне шансы победить велики лишь в том случае, если я приму другую сторону и встану против тех, кого когда-то считала друзьями: против Генри, против Прекрасных и Эммы, против Руби… Это будет значить, что Таран умер зря, и что зря сейчас страдает Киллиан. Но зато я буду рядом с Реджиной, ведь у неё не останется другого выбора, как присоединиться к дочери и матери. Когда мы выходим на улицу, нас встречает ночной полумрак. Разве могло так быстро стемнеть? Кажется, Реджина озадачена тем же вопросом. Она, стоя посреди улицы в одном платье с коротким рукавом, потирает предплечья и оглядывается по сторонам некоторое время, пока не догадывается поднять глаза к небу. Я делаю то же самое и замираю как вкопанная. Со стороны леса в облака поднимается клубящийся чёрный дым, переливающийся серебром и ещё чем-то угрожающим и прекрасным одновременно. — Кажется, нам туда, — Реджина кивает головой в сторону леса. Мне нужно сказать хоть что-то, желательно, важное — такое, чтобы в том случае, если это окажутся мои последние слова, я не стану жалеть. Но почему-то на ум ничего не приходит, да и Реджина уже вовсю вышагивает в нужном направлении, оставляя меня позади. Поэтому мне ничего не остаётся, как двинуться следом.***
Реджина точно знает, куда идти. В этой части Сторибрукского леса я никогда не была, и потому не поправляю выбранный ею маршрут и лишь вглядываюсь в темноту под ногами, чтобы не наступить на какую-нибудь ветку и не наделать лишнего шума. Вдруг Реджина впереди меня тормозит, и я, не успевая сориентироваться, легко в неё врезаюсь. — Прости, — шепчу я, делая шаг назад. — Ничего, — так же тихо отвечает Реджина. Она оборачивается, и, находясь так близко, мне удаётся различить её блестящие в лунном свете глаза. — Могу я кое-что у тебя спросить? — Разумеется. — Кто назвал тебя Луизой? Вопрос ставит меня в ступор. Я хмурю брови, обозначая непонимание, но этот мой жест остаётся незамеченным за полумраком лесного массива и тенями, которые отбрасывают высокие деревья. — Не совсем понимаю, о чём ты, — произношу я. Реджина коротко выдыхает и берёт меня под руку, будто мы вышли на обычную прогулку. На мне кремовый атласный пиджак, который Реджина разрешила взять, зато её руки открыты, и когда я легко касаюсь её пальцев, то чувствую, какая холодная у неё сейчас кожа. — Сначала — в тот самый первый день, когда Кора вернула нам воспоминания — я подумала, что именно она назвала тебя Луизой… Или Лу, как тебе удобней. Но потом я кое-что узнала, и… В общем, это была не она. Не думаю, что сейчас самое время для подробностей, но так получилось, что целых два года после нашего расставания ты провела у Румпельштильцхена. В ответ я тихонько смеюсь — настолько сказанное кажется мне бредом. — У мистера Голда? — уточняю я. — Ты шутишь, что ли? Зачем я ему сдалась? — Это не так просто объяснить, но обещаю, когда всё кончится, мы обязательно об этом поговорим. Когда всё кончится; я бы сказала если. — Так что? — продолжает Реджина. — Есть предположения? — У меня в детстве было одеяльце, и, кажется, на нём и было вышито имя. Правда, так получилось, что люди, вырастившие меня, умудрились порвать его ещё тогда, когда я была совсем малышкой. Всё, что на нём осталось от имени — это Лу. Поэтому, когда Кора назвала меня Луизой, я очень удивилась. — Получается, что так назвал тебя Голд? — по растерянному тону Реджины я понимаю, что она удивлена не меньше моего. — Не знаю, — я пожимаю плечами. — Да и не думаю, что сейчас это уже так важно. Как не назови — смысл от этого не поменяется. — Имя Ханна тебе пошло бы больше, — как бы невзначай бросает Реджина, придерживая свободной рукой ветку перед нашими лицами. — Это была идея твоего отца. Он считал тебя своей благодатью. «И в итоге он за эту благодать и расплатился», — чуть не срывается с языка. Вместо этого я замолкаю, Реджина тоже не произносит больше ни слова, но всё ещё продолжает некрепкой хваткой придерживать меня под локоть. Через метров десять деревья начинают редеть, и вот перед нами среднего размера колодец с небольшой деревянной крышей. Точно над ним в воздухе балансирует жёлтый шар, словно круглая гигантская лампочка освещающий всё вокруг. Я вижу Кору и Голда, беседующих о чём-то на повышенных тонах, и ещё чей-то силуэт, скрытый за мощным стволом дерева. Киллиан. Почему он не уходит? Ведь есть возможность, пока Голд и Кора слишком заняты друг другом? Чувствую, как Реджина выпускает мою руку. Светящийся шар отбрасывает на её лицо угловатые тени, отчего женщина выглядит старше своего возраста. — Я люблю тебя, — произносит она так, будто это наш последний разговор. По спине бегут мурашки, когда я резким движением хватаю из колчана, висящего за спиной, стрелу, и размещаю её на тетиве, беря голову Коры под прицел. Вдруг Реджина ждёт от меня того же? Что мне сказать? — Я… — начинаю я, но вместо того, чтобы послушать, Реджина делает последний шаг из тени, который и выдаёт наше присутствие. Я ожидала увидеть на лице Коры хотя бы каплю удивления, но вместо этого она лишь улыбается и даже немного разводит руки — в одной из которых нож — будто бы ждёт, что Реджина бросится её обнимать. — Мои любимые девочки! Ну наконец-то! Я уж думала, придётся отправлять за вами свою прислугу. Я морщу нос от отвращения. Её явно доставляет удовольствие командовать тёмными силами. Жду, что Реджина скажет что-то, но вместо этого женщина вдруг взмахивает рукой, выставляя ладонь вперёд. Луч ослепительного красного света появляется из неё и бьёт по Коре. Однако, попадает он в кинжал Тёмного, от которого тут же отлетает в сторону лесной чащи — Пришли убить меня? — хохочет Кора. — Снова, Реджина? А духу-то в этот раз хватит? Снова? Неужели, Реджина уже пыталась? Мстила за моего отца, или был ещё более веский повод? Реджина игнорирует слова матери и совершает ещё одну попытку, но как и в первый раз против потока магии с завидным успехом встаёт кинжал. — Мы можем заниматься этим весь день, — скучающим тоном сообщает Кора. Мои пальцы почти разжимаются, отпуская стрелу в полёт, когда Киллиан выходит из тени. Наши взгляды пересекаются. Он что-то говорит мне одними губами, но я не могу понять, что именно. Если хочет сказать, чтобы я бежала прочь, то это не сработает. Кора найдёт меня в любом уголке Сторибрука. Если её магия сильнее магии Реджины, то что уж говорить обо мне? Несмотря на то, что Кора всё ещё на моём прицеле, на какое-то совсем незначительное время я ослабляю натяжение тетивы, когда замечаю синяки и ссадины на лице Киллиана. Я была права: Кора заставила его и Дэвида сражаться для того, чтобы забрать сердце второго. Словно прочитав мои мысли, Киллиан касается кончиком языка разбитой нижней губы и едва заметно ухмыляется, будто говорит: «Это не то, о чём сейчас стоит беспокоится, Миллс». А потом трогает подушечкой безымянного пальца рассечённую бровь, как бы добавляя: «К тому же, такого красавца, как я, шрамы только украшают». Его голос в моей голове такой настоящий. Я вздрагиваю и сильнее сжимаю лук, переводя взгляд на Кору. Дэниел. Таран. Дэвид. Голд. Киллиан. Последним человеком, кто пострадает от рук моей бабушки, станет она сама. Я отпускаю тетиву. За долю секунды мой мозг успевает показать мне картинку недалёкого будущего: Кора повержена, её тело, продырявленное моей стрелой, распласталось по земле; под ним зеркальной алой лужей собирается кровь, а в волосах путаются сухие ветки и зелёные листья. И пусть после этого Реджина обозлится на меня — плевать. Это единственный шанс спасти немного больше людей, чем то количество, что пострадало по её вине. Но вместо этого, не достигнув цели, стрела меняет направление и устремляется на Киллиана. Он только и успевает, что сделать маленький шаг назад и отклонить корпус. Ветка хрустит под его ботинком, и этот звук эхом проносится у меня в голове, когда наши взгляды снова пересекаются. А стрела вдруг замирает, когда между ней и грудью мужчины остаётся расстояние не больше длины указательного пальца. Я бросаю лук на землю, будто тот пропитан ядом, и озираюсь по сторонам, как воришка, пойманная на месте. Реджина с таким же недоумением цепляется взглядом за стрелу, выражение лица Коры не выдаёт совершенно никаких эмоций, а Голд… Конечно, это всё он! Его рука, направленная в сторону Киллиана, с помощью магии удерживает мою стрелу! Огромный ледяной ком берёт начало где-то в животе и поднимается выше, застревая в горле и не давая продохнуть. Одно движение — и Киллиан покойник. — Вы обе невероятно упрямы, — сообщает Кора. - Как, впрочем, и я сама. Она клонит голову в сторону — мой поступок её вроде как удивил. Какое-то мгновение она изучающе смотрит на меня, переводя взгляд с моего лица на лук, лежащий под моими ногами, а потом, будто потеряв интерес, разворачивается к колодцу. Только теперь я вижу стоящую на самом его краю чашу. Именно от неё тоненькой струйкой в небо поднимается чёрный дым. И как я сразу не заметила очевидного? Я смотрю на жесткую прямую спину Коры, на то, как её руки не дрожат, когда она открывает небольшую шкатулку, стоящую рядом с чашей, достаёт оттуда сердце (наверняка, Дэвида) и раздавливает его своими тонкими пальцами; на то, как со скучающим выражением лица она разжимает кулак, и серые хлопья пепла россыпью падают в медную чашу, отчего дым только сгущается, и меня как током бьёт: всё тело на секунду превращается в желе от того, что наконец доходит — Кора никогда не чувствовала ко мне хотя бы расположения. Внучка ей никогда и не была нужна. «Я больше никогда не перестану сражаться за тебя», — слышу я голос Реджины в своей голове. Сражаться. Она не отдавала меня, меня у неё забрали силой. Кора, кто же ещё. Наконечник стрелы издевательски раскачивается из стороны в сторону, будто выбирает, в какое место нанести удар. Киллиан опускает один скупой взгляд вниз на угрожающее ему оружие, а затем поднимает его на меня. Он молчит. Я хочу, чтобы он сопротивлялся, чтобы вернулся тот Капитан Крюк, который руководит огромным кораблём и покоряет моря один за одним, но вместо этого вижу лишь… Киллиана. Его глаза — ярко-голубые, бездонные и такие красивые — смотрят на меня так, будто смирились с возможной смертью. — Отпусти его! — От злости мой голос срывается на крик. Снимаю со спины колчан со стрелами и тоже кидаю его на землю. — Я больше не буду бороться. Я… — оборачиваюсь на Реджину. Она качает головой, её глаза наполняются слезами. — Я готова тебе помочь… Буду проводником, только не трогай его… Никого не трогай. Губы Коры расплываются в улыбке. Она прижимает к груди ладонь, держащую кинжал, и издаёт вздох, полный непонятно откуда взявшейся нежности. — Это так мило, — произносит она слишком сладко. — Знаешь, сначала я подумала, что ты похожа на меня в молодости, но сейчас понимаю — ты копия Реджины. Вы так наивны и так добры, что сами не понимаете, как просто вами руководить, направляя на путь истинный. Чем больше слов слетает с губ Коры, тем грубее становится её голос, а лицо жёстче. Это как смотреть на солнечное небо, в секунду покрывающееся тучами перед первым и самым мощным раскатом грома. — Мама, прошу тебя, — отзывается Реджина. — Останови это, пока не поздно. — Это? — Кора разводит руками. — Это? — Повторяет ещё громче, будто Реджина задела её гордость. — Я помогаю тебе, Реджина. Помогаю нам. Вы - всё, что у меня осталось… Мои девочки. Всё это — только ради вашего благополучия. Реджина, милая, — Кора заводит ногу, будто собирается подойти к дочери, но всё же остаётся на месте. — Генри наконец будет твоим, когда Эмма перестанет стоять на пути. — Луиза… — Теперь Кора смотрит на меня. — Ты сможешь мне доверять, если я научу тебя такой магии, о которой сам Тёмный мне поведать не захотел? У тебя в руках будет весь мир. — Если только она выживет, — доносится до нас голос Киллиана. Ну что за глупый человек! Кто будет болтать попусту, когда в грудь нацелена стрела, которая никогда не промахивается? Но Кора пропускает его слова мимо ушей, в отличие от Реджины, которая ещё мгновение назад выглядела так, будто вот-вот согласится принять правду матери. Теперь её вытянувшееся лицо больше напоминает угрозу, нежели смирение. — О чём он говорит? — её голос выдаёт появившееся напряжение. Я отворачиваюсь от неё и снова смотрю на Киллиана. Забавно, как Голд, будто безмолвная тень, просто стоит всё это время и удерживает мою стрелу лишь по приказу Коры из-за её обладания магическим кинжалом. — Вы же наверняка читали об этом заклинании в твоей книге, Реджина, — говорит Кора, и вдруг повисает такая тишина, что на какое-то мгновение мне кажется, будто всё вокруг умерло. — Переходник должен быть очень сильным, а иначе либо заклинание не сработает, либо он… — Погибнет, — заканчивает Киллиан. На него, как на надоедливую жужжащую под ухом мушку, никто не обращает внимание. Никто, кроме меня. Я качаю головой, потому что, по правде говоря, моя судьба меня уже не волнует. После всего, что случилось — хорошего и плохого, — и после всего, что я увидела и узнала, мне сложно думать о том, что жизнь, даже если всё кончится хорошо, пойдёт своим чередом. Все, кто когда-нибудь помогал мне или относился ко мне хорошо, за последние две недели либо страдали, либо и вовсе умерли. — Только власть и могущество вечны, и то лишь благодаря несоизмеримой цене, которую необходимо заплатить. К тому же, я верю в то, что Луиза достаточно сильная колдунья. Я смотрю на Кору и понимаю, что не хочу кончить как она: не хочу быть озлобленной на весь мир, не хочу заставлять близких людей страдать или играть по правилам, которые я сама и выдумала. А ведь так и будет, если я сдамся и продолжу винить себя во всех смертных грехах; рано или поздно они поглотят меня, если я не остановлюсь, и превратят в монстра со страниц сказок Генри. Я буду мстить миру за то, что когда-то сама выбрала неправильный путь, и в конце люди будут помнить меня лишь как ту, кого победил кто-то добрее и смелее. Я не должна этого допустить. И я прощаю себя. Прощаю за то, что полжизни провела в страхе перед чужими мне людьми и так и не смогла просто уйти, а так же за то, что, когда всё-таки ушла, потом вернулась и отомстила. Прощаю за то, что была слишком эгоистична, когда покинула Таран и Айлонви, и за то, что так злилась на первого, когда он последовал за мной. Прощаю себе каждое грубое слово и каждый злой умысел, который когда-либо рождался в голове. Прижимаю одну руку к животу, нащупывая под тонкой тканью блузки выпуклые полосы шрамов и ощущаю, как на душе становится легче. Кора плохая, потому что она ненавидит весь мир, включая себя. Ей нужна чужая сила, чтобы искоренить собственную слабость и трусость. А я прощаю себе трясущиеся руки и подгибающиеся колени, потому что я просто человек, и я имею право бояться. Я не дочь Злой Королевы — я дочь Реджины Миллс. Той, которая когда-то, я уверена, тоже смогла себя простить. Той, которая сегодня спасла жизнь Дэвида. И именно поэтому я делаю то, что должна: перенаправляю собственную стрелу против самой себя. Голд, кажется, пока даже не думает дёрнуть рукой, а я уже взмахиваю своей. Стрела исчезает в белом — почему белом, а не фиолетовом и почти чёрном, как раньше? — дыме, и в это же мгновение я успеваю сделать последний вдох полной грудью, прежде чем чувствую острую, разрывающую грудную клетку со спины, боль. Колени подкашиваются, но я умудряюсь устоять. Опускаю взгляд и вижу торчащий наконечник стрелы, прошедшей насквозь. Сила, с которой я мечтала убить Кору, была удивительной; именно она и стала моим наказанием. Я осторожно хватаю наконечник. Хочу вытащить стрелу, но пальцы скользят по свежей крови, а в нос ударяет сильная металлическая вонь, и я заваливаюсь куда-то в сторону. Мир вокруг вдруг превращается в одну сплошную карусель с мелькающими невпопад лицами и пейзажами. А затем вдруг всё наоборот проигрывается будто в замедленной съёмке: непонятно откуда взявшийся ослепительно белый поток чистой энергии ударяет Коре в грудь, и Киллиан бросается в его сторону, на миг исчезая вместе с женщиной. Как только магия рассеивается, я вижу, как он прижимает Кору к земле весом собственного тела. Затем мой взгляд цепляется за что-то блестящее на земле, но оно практически сразу же само взлетает в воздух и оказывается в руках мужчины. Кинжал Голда теперь у Киллиана. Наконец он сможет отомстить ему, если, конечно, успеет к тому моменту, как Кора не окажется на ногах. Но происходит странное, от чего я на миг думаю, что уже умерла, и это лишь игра ещё живого мозга после остановки сердца — Киллиан протягивает кинжал Голду. У него в руках то, о чём он так давно мечтал — возможность отомстить — и он так просто с ней расстаётся? Мне хочется узнать, что же будет дальше, но я не успеваю — щека наконец касается холодной и влажной лесной земли, и я закрываю глаза, потому что очень хочется спать. Странно, но спину больше не разрывают тысячи петард, как это было в тот момент, когда наконечник позволил стреле застрять у меня в рёбрах. Теперь я совершенно ничего не чувствую: ни ног, ни боли, ни даже того, что поднимаю грудную клетку для того, чтобы сделать новый вдох. И вообще, поднимаю ли? — Луиза! — голос Реджины заставляет меня приоткрыть глаза. Не вижу ничего, кроме чьих-то ног и тела, лежащего навзничь. На теле красный брючный костюм, похожий на тот, что идеально сидит на Коре. Чужие руки переворачивают меня на спину, и вот тут боль, которая, как я думала, ушла навсегда, возвращается. С губ срывается не то стон, не то крик о помощи, но всё, о чём я могу думать: добейте меня, кто-нибудь, умоляю. И выключите гул, звенящий в ушах! — Луиза, родная, что же ты натворила? — знакомая мягкая ладонь гладит меня по щекам. Я шире открываю глаза. Это стоит мне ещё одного острого приступа, от которого боль из спины перетекает в лёгкие и заполняет их раскалённым железом. Жить было тяжело и невыносимо, но умирать оказалось ещё больнее. — Прости… меня, — выдавливаю я и тут же захожусь в кашле. Лёгким больше нет места в грудной клетке — теперь они хотят выбраться наружу. Я снова совершаю попытку вытащить стрелу из груди, но теперь рука просто меня не слушается: лежит на земле, раскинувшись, словно крыло, и совершенно не хочет помогать. Где-то далеко кто-то истошно вопит. Я хочу было спросить, но ловлю себя на том, что это мой рот открыт и кричу тоже я, просто голос совершенно не похож на тот, что привыкла слышать. Совсем рядом, буквально над ухом, хрустят ветки. Пытаюсь повернуть голову, но мне говорят не двигаться. — Душа моя, только глаза не закрывай, ладно? Это Киллиан. Его голос умирающий мозг умудряется исказить до неузнаваемости, но мне помогает запах рома и осторожный поцелуй мягких и горячих губ, который он оставляет между моими бровями. После того, как Таран дал мне понять, что между нами не может ничего быть, я решила, что любовь не для меня; когда смотрела на Прекрасных, то думала, что бесполезнее истинной любви ничего и быть не может; когда видела, как они с заботой обнимают Эмму, считала, что родительская любовь для тех, кто слишком слаб, чтобы самому позаботиться о себе. Но после встречи с Киллианом я поняла, что взаимопонимание и ощущение нужности кому-то бывает гораздо нежнее любви, а после того, как по-настоящему обрела маму — что нет ничего сильнее любви родителя к ребёнку. Словно щелчок переключателя, в голове рождается одна-единственная мысль — нет, я не хочу умирать! Вот только, кажется, уже слишком поздно. — Мам? — зову я, точнее, пытаюсь — губы почему-то шевелятся еле-еле. — Я здесь, родная. Реджина плачет. Я слышу это, чувствую даже теперь, когда едва могу держать глаза хотя бы полуоткрытыми. — У злодеев никогда не бывает счастливых концов… — Только ты не злодей, Лу. — Я знаю, — перехожу на шёпот. — Теперь знаю… И ты тоже. Просто над счастливыми эпилогами нужно чуть дольше… работать. И ты на правильном пути. — Что же я за герой… что за мать, если позволила собственному ребёнку умереть? Я же обещала больше никогда не переставать сражаться за тебя! У меня печёт глаза, словно плачу я, а не Реджина. — И не надо, — подбадриваю её я. Разве кто-то в этом — или любом другом — мире может исцелять смертельные раны? Не думаю. Но всё же произношу: — Я верю в тебя. Ты что-нибудь придумаешь. Собираю последние силы и распахиваю глаза максимально широко. Мой голос становится едва слышимым: — А ты… — я пытаюсь приподнять руку, чтобы схватить Киллиана за воротник рубашки. Наверное, он видит, что у меня не получится, потому что успевает перехватить мои пальцы и прижать к своим губам, и на миг я забываю, что именно хотела сказать. — Я готова была возненавидеть весь мир, но ты что-то изменил во мне, и я… научилась принимать его. И себя тоже… Спасибо. — Надеюсь, это не прощальная речь, красавица, потому что я не собираюсь отпускать тебя. — Цинковая тяжесть век заставляет меня закрыть глаза. Не знаю, видят ли это Реджина и Киллиан, но я улыбаюсь. — Я верну тебя любой ценой из любого из миров, потому что, чёрт возьми, так и должно быть. Что-то влажное падает мне на щёки, и когда скатывается к губам, я ощущаю соль. Слёзы. А затем всё вдруг становится таким незначительным и далёким, а разум погружается в темноту.