Monster Divine

Он весь будто бы выплетен из острых углов, маслянисто-серых теней и шероховатых, жестких линий. Элегантные, смертоносные пласты металла, облекающие сильное, рельефное тело второй зазубренной кожей выглядят его идеальным продолжением. Кажется, будто бы я сплю наяву и вижу долгий, футуристический сон о плохом и неубиваемом робокопе, способном одним инертным движением выдрать твой сухопарый позвоночник из теплых недр омертвевшей, судорожной плоти… Руки, голени, запястья палача – все ощерено бритвенно - острой, вымороженной сталью. Подобные самурайские доспехи я видела только однажды, на третьем курсе университета, когда мои бедовые приятели едва ли не подпалили музей восточного искусства, замыслив забить славный косячок плана прямо под уютным брюшком мраморной лестницы… Бледное, бескровное лицо, помимо грозно прищуренных глаз-червоточин, тоже упаковано в тусклый металл. Меж бровей – слегка нахмуренных, ястребино - черных – пролегла едва заметная морщинка. Несмотря на все эти хромированные железки, теневой главарь движется с уверенной, опасной грацией прирожденного хищника, неотразимого в своем губительном величии. Настоящий безжалостный сегун в аутентичной, средневековой броне. Свез-ло же мне, однако… Как обмотанному пеньковой веревкой утопленнику в беснующийся шторм… Вместо бездонного, крысиного колодца – кружащий вокруг да около пыточный маятник.* Еще одно неловкое, скользящее сальто-мортале на кромке заупокойной, экстатичной пропасти. Получите меня еще тепленькой и кроткой, нежно препарируйте и разложите вдоль забетонированного кладбища красивыми, пунцовыми бутончиками… Бронированный убийца смотрит на меня в упор тяжелым, немигающим взором библейского Зверя. Смотрит, высверливает, выжигает насквозь, вплоть до сочной мякоти сердца и нервно прижавшихся к позвоночнику внутренностей. Сканирует мою потрепанную тушку вдоль и поперек, с изощренной точностью математической машины; и словно бы пишет мне смертный приговор, в котором один неверный жест равняется перелому пальцев, а слово – ехидно брошенное, дерзкое - небрежно разорванному горлу. Быть может, именно так хищные коршуны мимоходом оглядывают попавшихся в разверстые когти мышек-полевок?.. Нет, ничего личного. Вы - просто часть моего ежедневного рациона, дорогие. Наверное, мне бы стоило потупить куда поглубже свои наглые, гневом горящие очи и слиться плотью с полуразваленными, индустриальными постройками, являя собой исконно монашеское смирение. И, поддавшись на уговоры светлого разума, повесить на собственный рот огромный чугунный замок. Картинно прикусить краешек обветренных губ и смущенно заглянуть в лицо душегубу широко распахнутыми, оленьими глазами, изображая собой побитую святость… и - полную непричастность к творящейся здесь мертводраме. Наверное… Но только не в этой жизни. Глаза в глаза – ядовитая, болотная зелень против студеной, адамантово-черной бездны. Мякоть глазная в глазную мякоть – намертво и плотно, шипя и окисливаясь, агонизируя клубами желчных, аспидных змей. Мертвый металл супротив трепещущей, жаром объятой плоти. Страх - слишком ненадежная валюта для удолбанных, пропащих мизантропов, полюбовно распрощавшихся с собственной крышей еще в позапрошлом столетии. Да и квот на животворный, леденящий душу ужас внутри меня больше не осталось; вместо него – лишь оголенное, струпьями да перьями повенчанное веселье, карнавально-мрачная истома шального пира во время чумы. Dance Macabre, однако. Психогенная, несбыточная фуга мечты на желтушных далианских подпорках. Леди Ди называет мою глупую, непреклонную гордыню «геном сиятельного ангела Люцифера», а более циничная Джинджер – дурацким, архаичным принципом «пускай назло моей матери у меня отмерзнут уши». Что ж, если мне и умирать – то только с музыкой - зубодробительной и эпичной - так, чтобы драные поджилки у всех подземельных чертей тряслись, подобно сброшенным на поле бранное костяшкам домино; и обезображенной, погибельно-веселой улыбкой любимой жертвы компрачикосов** на устах. На своих похоронах я предпочитаю дикошарую, полупьяную толпу и плановые гулянья. Хмельные медовые воды, бисквитные берега и факельные шествия пост мортем. И, конечно же, сумеречные, тяжелые симфонии возлюбленных греков Septic Flesh вместо унылого похоронного гимна! Все неизбежно, комично, летально. Все лишь – зыбкий тлен за порогом разломанных, запятнанных сукровицей стен. И пусть будет так… Чтоб ты подавился моей жилистой, вегетарианистой плотью, изверг! Я больше не имею сил и желания бояться. Я просто хочу поиграть. - О чем вы, эээ… господин? – губы кривит дерзкая, прохладная усмешка обреченного на гибель висельника, которая едва ли ускользнет от цепких очей латного воина, - ну какой из меня репортер?.. я всего лишь вольный художник в поисках крупиц вдохновения… - складываю лапки на груди трогательной лодочкой, бессовестно подражаю повадкам блаженной матери Терезы, - Атропиновая красота свалок, упадническое настроение вымирающих окраин… Ну разве здесь не прекрасно, нет?.. Ну на вкус и цвет, как говорят французы, и тюбиков с краской не напасешься! И вообще я просто мимокрокодил - маленький такой, неопасный, и почти что плюшевый… В глазах дамасской стали промелькнула тень – свинцовая и мрачная, похожая на призрачный сгусток шаровой молнии. Странно, а мне уже казалось, что выглядеть еще более свирепым просто невозможно… Ниндзя приближается почти вплотную – нависает крылатой, асбестовой глыбой, сверкает монструозной, полированной маской, заставляет больно вжаться позвонками в ветхую, расшатанную стену барака. Черт, зря я все–таки запнулась раньше времени и не стала развивать дальше свою безумную, высокохудожественную мысль. Можно было бы еще предложить этому бронированному боссу попозировать мне в роли уникальной хоррор-модели… А что, это хромированное чудовище весьма неплохо выглядело бы в любом антураже – будь то жаропрочные сумерки или хрупкое плетение предрассветных лучей… Правда, это был бы мой самый последний, летальный фотосэйшен… Подсознание ехидно подсказывает, что с тем же успехом можно было бы поставить камеру на песчаную кручу в авторежиме реальной видеосъемки – и запечатлеть, как эта великолепная, идеально отлаженная машина для убийств аккуратно режет меня - любимую на безупречно ровные кубики окрошки… Да уж, эксклюзивный видео - снафф с потрошением оператора в главной роли – что может быть еще более маргинальнее?.. Тааак, а это что еще за интересные мысли всплыли?.. - Вот как. А ты смелая девчонка, и язык у тебя неплохо заточен. Или, быть может, вся эта смелость – лишь глупая бравада отчаянного зверька, забитого в угол? Я не люблю убивать женщин, а тем более – почти детей. Но иногда это просто необходимо - особенно в те моменты, когда они откровенно лгут мне! – рука палача – сплошные шипы, стальные протекторы и шершавая, крепкая кожа – резко впивается в загривок и грубо тянет вверх, к себе, будто изломанную, потрескавшуюся куклу на разболтанных шарнирах. Болезненно и властно, заставляя тело выгнуться луковой тетивой и насильно привстать на цыпочки. А глаза у него действительно нереальные. Словно бы чертоги Хаоса, начисто поглотившие амфитеатры Космоса Мутное, агатовое стекло – непроницаемое, дымчатое, и в какой-то мере даже красивое. Похожие на талые воды подземного Стикса – зрачок намертво потоплен в бензойно – черную, антрацитовую радужку. Тем не менее, его глаза почему-то действует на меня как подкожный укол лидокаина. И я снова могу улыбаться, медленно растягивая губы в безумной карикатуре перешитого джокеровского рта. - Господин, можно мне? – краем глаза замечаю белобрысого, зализанного локомотива с пораненной рожей. Тот порывисто топчется на месте озабоченным буйволом во время гона, шумно сопит и едва ли не роет пудовыми копытами промерзшую землю. Безусловно, от страстного желания похоронить меня где-нибудь здесь, возле расквашенной обочины, под чахлыми лапками верескового кустика. - Нет, Хан. Не ты, не здесь и не сейчас. Я думаю, тебе лучше выбрать противника… покрупнее. К тому же свою схватку ты уже проиграл, – палач чеканит холодно и глухо, в глубоком, грудном баритоне – нотки явного раздражения. Хм… И что же это - издевка, завуалированное уважение, отсрочка, или же нечто большее?.. Сам гребанный маэстро черт не разберет. Может ли быть так, что этот бронебойный господин также не лишен понимания чести? Верится со скрипом. Вылитый киборг… Если бы не истовый зверь, облекшийся шкурами и плотью человека. Слова во рту перекатываются как отгнившие, выпавшие зубы в бульоне из крови и слюны Реальность кроется червивой патиной и мелко дрожит, выгибается сопревшими, белковыми волокнами, стонет слабым и потусторонним воем. Что же это – нирвана опостылевшего безразличия в бездне некротической семантики? Или моя собственная заупокойная колыбельная?.. - Ты… убьешь меня? – от ощущения ледяного металла на затылке почему-то перехожу на сиплый, затравленный шепот и вольное «ты» в обращении. Когти палача лениво вырисовывают островки ключиц, прослеживают тонкую извилину сонной артерии и осторожно подхватывают трепещущий катышек пульса на лезвие. От него пахнет каленым железом, древесными нотками мускуса, умерщвленной плотью и прогорклыми частицами озона. Какая - то диковинная, мазохичная зверюга внутри меня словно бы поднимает голову… и вытягивает свою костистую, белесую шею навстречу очередной жестокой авантюре… Предчувствие гибели манит, ласкает и нежно вымораживает просевшие кости. Стягивает горло изящным скрипичным ключом и заставляет мысли бездумно скакать – оглушительным, органным стаккато вдоль изувеченной изнанки черепа… А я словно бы вступаю в долину позабытых снов, от которых никогда не бывает пробуждения. Корявую, обезвоженную пустыню своей собственной, церебрально-мертвой души. В этой бездумной, древней пляске кошмара мажутся и словно бы отмирают красочные силуэты драконовой толпы - и даже рожа белобрысого кабана набухает и лопается, словно перекаченный гелиевый шарик… Остается лишь кариозная чернота, подобная дегтю – живая, многомерная и тугоплавкая; оловянно-пустые глаза палача и ласковые, зазубренные когти на горле. Да, этот самурай более всего, что я видела в жизни своей, похож на смерть. Усталую, одинокую смерть – неминуемую, треклятую и беспощадную. Едва ли не погибающую под гнетом своего собственного, царственного величия. - Да. И это будет прекрасная, медленная гибель. Смерть, которой ты достойна. Лезвия – безжалостные, лютые, кровоохочие, одним красивым росчерком способные вскрыть мою глотку, скользят вниз неуловимым, слитным движением. Играючи пропарывают - нет, не горло – всего лишь кожаный ремешок фотоаппарата. Прощай, любимая заземленная удавка… Бездумно отслеживаю глухое падение старика Кэна оземь… И именно этот звук – механический шмяк поверженной фотоаппаратной тушки - возвращает меня из тягучего, беспросветного гипноза обратно в мир подлунный. Пряный эмоциональный коктейль мракобесия и шизофрении теперь еще сдобрен и неподдельной яростью… - Нет, ну какооого же черта?!! Этот объектив стоил мне всей последней зарплаты!!! - мое дыхание – сплошь рваная, легочная аритмия, нервные центры обесточены и пребывают в адреналиновом коллапсе; однако же в голосе – искреннем, неожиданно звонком – кроется почти что детская обида. И, тем не менее, сакральный морок оцепенения развенчан, растоптан и повержен. Сброшен вниз густым покровом полинялой, сероводородной плащаницы, вместе с корпусом невинно убиенной фототехники. Лицо самурая, полускрытое маской, все так же невозмутимо и безжизненно. Словно бы кусок айсберга с идеально выточенными, заостренными гранями. А вот плотоядные глаза латного убийцы, кажется, едва заметно усмехаются. Пальцы в черной коже все еще перебирают, исследуют горло – изюбревыми, стальными завитками - осторожно, стараясь не ранить. Сгустившая тишина компостирует, дробит барабанные перепонки, и кости обломанные венчает в подвенечно - алое. Что может быть интимнее и важнее, чем чувство близости собственной гибели?.. И почему именно сейчас мне должно быть неотвратимо страшно? У меня нет семьи, нет любимого человека, нет даже пространных, худо-бедных планов на будущее. Смысл жизни? Одна сплошная экзистенциальная диалектика. Иногда мне кажется, что, я, в сущности, уже и давно и не человек даже. Скорее, престарелая, компьютерная ЭВМ-машина с заданным алгоритмом непреложных функций. В игровом, полиуретановом мире, где кругом и сплошь одни лишь суррогаты – дешевые имитации желаний на крикливых рекламных столбах, фанерные катаракты целей в электронной памяти мобильника и паутины искусственных потребностей. Правда, у меня есть еще и черепашки. Любимые по-настоящему и беззаветно, практически семья… Странно то, что вся моя сознательная жизнь отныне вьется вокруг четверки забавных, жизнерадостных мутантов из канализации. И при воспоминании об этих бедовых воителях – оболтусах мне уже как-то совсем не хочется становиться органическим удобрением для богами позабытого пустыря… Еще каких-то пару часов назад я клятвенно обещала Рафу покататься на его преображенном мотозвере… Мудрый учитель Сплинтер собирался обучить меня новым техникам медитации, а обаятельный повеса Майки – приготовлению условно диетической пиццы с темным шоколадом, маленькими бананчиками и засахаренной вишней. Леонардо ждет от меня целую кучу книг – по индуистской мифологии, «Дао Де Цзин», биографию йогина Миларепы, «Золотую гирлянду мастеров». Старина Дон… Мне почему-то просто неловко представить этого молчаливого гения в гордом одиночестве, посреди своей собственной, чудесно обустроенной лаборатории. К тому же вместе мы собирались тайно проникнуть на грядущую выставку MASHEX-Pro, посвященную новейшим компьютерным технологиям… Глупости - шалые, и бессмысленные, похожие на карикатурных уродцев, вооруженных пластиковыми протезами, да?.. - Господин, если вы пожелаете… Мы сами можем расправиться с этой... проблемой. Некий голосок – подобострастный, козлиный, скрипучий – резко выдирает меня из ментального водоворота уютных, жизнеутверждающих воспоминаний. Откуда-то сзади раздаются противные, раскатистые смешки – кажется, позабытая, дефективная свора драконов все еще не потеряла боевого запала. В прищуренных глазенках толпы - масличная, похотливая погань, стесанные кулаки нетерпеливо мацают ножи, бейсбольные биты, кольчатые цепы; кадыки – потные и дряблые, возбужденно подрагивают. Их желания не менее выпуклы и красноречивы, чем у вездесущего, крашеного верзилы. Правда, вьются они в несколько иной плоскости… О боги, дамасская сталь ведь не совсем конченный ублюдок, верно?.. Он же не оставит меня – живую шайке этих подзаборных выродков на развлечение?!.. - Нет. Я сам займусь этим, - словно бы прочитав мои невеселые мысли, бронированный палач жадно впивается пальцами в мое плечо и слегка отстраняет назад, - сделка в силе. И никакая помеха не устранит ее. Не так ли, Харимото? - Кон-н-ечно, конечно же!.. Ваша воля, достопочтимый кумите, господин Шрэддер... – самураю отвечает уже знакомый мне нервозный хлыщ, с пупырчато-округлой лысиной и отвислыми, покоробленными ушами, - с вами всегда приятно иметь дело, - потрепанный дракон торопливо опускается на одно колено, вслед за ним, будто по команде – и вся размалеванная, разбойничья стая. … Одну минутку… Всего лишь жалкую, долбанную минуточку!.. Мне было бы неплохо и подышать теперь – полезным, обогащенным витаминками кислородным коктейлем… Мне наяву показалось, или татуированный хрен произнес имя… Шрэддер?!!... _____ * - отсылка к готическому рассказу Эдгара Алана По – «Колодец и маятник». ** компрачикос – термин Виктора Гюго. Средневековые продавцы детей, которые умышленно уродовали внешность своих подопечных, превращая их в шутов, акробатов, паяцев.