Обязанности австрийской горничной.

Шел первый день того, что Родерих мысленно уже окрестил «Адской Неделей», несмотря на то, что он еще не переоделся, а, значит, день официально не начался. Стоя в одной пижаме, австриец беспомощно разглядывал разложенную на кровати униформу, размышляя при этом, с какой вообще стати ему идти на такое, вместо того, чтобы благоразумно скрыться в какой-нибудь малоизвестной стране до тех пор, пока Гилберт не забудет об идиотском пари. Хотя, он не сомневался в способности Гилберта найти его хоть на краю света, и притащить, вопящего и брыкающегося (со всем присущим ему достоинством, разумеется), обратно в Австрию. Ну ладно. Уж и пофантазировать нельзя. − Не могу поверить, что ты заставляешь меня делать такое, − сообщил он Гилберту. Последний, стоя позади Родериха, обвился вокруг него, начисто лишая австрийца возможности выпутаться из объятий. Поэтому тот решил временно игнорировать такое положение вещей. − Тем более не могу поверить, что тебе удалось разрушить мою кухню всего за двадцать минут, − кисло добавил Родерих. − Должно быть, это рекорд. Накануне Гилберт попытался приготовить…кхм…Родерих не понял, что именно, и не думал, что Гилберт сам понимает это. В-общем, он попытался что-то приготовить и потерпел сокрушительное поражение. Со стороны это выглядело как полная разруха в кухне плюс раздавленный миксер. Еще ложка таинственным образом оказалась завязанной узлом, и Гилберт так и не смог ни объяснить, ни вспомнить, как это вышло. Это настораживало. − Я хотел есть! − запротестовал Гилберт, словно это было достаточным оправданием. − В буфете полно готовой еды, − раздраженно возразил Родерих. − А мне захотелось самому состряпать. Со стороны выглядит совсем нетрудно, − надулся Гилберт, положив подбородок Родериху на плечо. Австриец вздохнул. − Я до вечера провожусь с одной только кухней, − пожаловался Родерих, переводя взгляд на невинно расположившуюся на кровати униформу. Вчера Гилберт обзвонил всю приходящую прислугу и объявил, что им предоставляется недельный отпуск. Более того, он сказал, что им за него заплатят. Наверное, ему показалось забавным, что Родерих будет платить за работу, которую сам же и выполнит. Самому австрийцу так не казалось. – Тогда тебе пора перестать ныть и переодеться, чтобы начать? – предложил Гилберт, проявляя явные признаки нетерпения. Родерих снова вздохнул. Кажется, больше тянуть время не получится. – Ладно, – сдался он. – Я переоденусь, так что, будь так добр выйти из комнаты. К его удивлению, Гилберт подчинился без возражений. Родерих воспринял это как зловещую демонстрацию того, что пруссак собирается наслаждаться его образом горничной весь день. А целый день – это, по мнению Родериха, слишком долго, спешить некуда. Вообще-то и одной минуты было бы много. Натянув униформу, со вчерашнего дня ставшую, вопреки всей законам логики, еще короче, австриец неуверенно шагнул за порог спальни, где его уже поджидал изведшийся от нетерпения Гилберт. Родериху решил, что более голым он еще никогда себя не чувствовал. Вчера его хотя бы отвлекало от собственного неподобающего внешнего вида периодическое отбивание атак пруссака, но сегодня тот, видимо, уяснил себе основное значение слова «нельзя», поскольку не производил новых попыток домогательства. Вместо этого он медленно и со смаком обшарил глазами сверху донизу все тело австрийца, изучая и оценивая, от чего покрасневшему Родериху пришлось отвернуться. – Если мой костюм получил твое высочайшее одобрение, будет ли мне позволено пойти и начать убирать то, что осталось от моей кухни? – напряженно осведомился он, переминаясь с ноги на ногу. – Конечно, – рассеянно ответил Гилберт. – Как только я закончу трахать тебя своим взглядом. Шокированный Родерих резко повернулся голову и уставился на него. – Ты…! – Если и было слово, которым Родерих мог бы выразить свое возмущение, то он его не знал. Его мозг словно взял отпуск вместе с прислугой, а что еще страшнее – от слов Гилберта в животе начало разгораться совсем даже не неприятное ощущение. Темно-красные глаза встретились с его взглядом, и Гилберт плотоядно ухмыльнулся. – Так тебе нравятся такие разговоры, а, Süsser? – добавив в голос хрипотцы, спросил он. Родерих поежился и тут же чертыхнулся про себя, когда Гилберт, заметив его реакцию, победно усмехнулся. – Нет, – уверенно соврал австриец. – Больше всего мне нравится, когда ты совсем молчишь. Он уверенно устремился мимо пруссака к лестнице, и тут же подпрыгнул, ощутив весомый шлепок пониже спины. – Меньше слов, больше дела, так ты любишь? – весело сказал Пруссия. – Надо было раньше мне сказать – я бы разбудил тебя как-нибудь поприятнее. Родерих усилием воли заставил себя не передергиваться и не огрызаться, пока спускался по лестнице на первый этаж. По его личному убеждению, Гилберт уже зашел слишком далеко в своих методах пробуждения. Проявив пугающий энтузиазм, он ухитрился подняться, одеться и прокрасться в комнату глубоко спящего Родериха аж в восемь утра. Австриец проснулся от того, что под его пижаму забралась посторонняя рука, а чей-то голос нашептывал на ухо различные пошлости. Поскольку похмельем он больше не страдал, то на одних рефлексах одним толчком немедленно отправил Гилберта с кровати на пол. Судя по донесшемуся с пола потоку ругательств и проклятий, Гилберт такой реакции не одобрил. Как только Родерих вошел в кухню, при виде этого некогда идеально чистого, а сейчас превратившегося в поле боя места, у него начал дергаться глаз. Вообще, поле боя должно было быть чище его кухни в тот момент – хотя бы потому что кровь аккуратно впитывается в землю, а вот остатки еды на красивом кафельном полу обязательно оставят пятна. Он хотел вычистить все это еще вчера, сразу, как обнаружил, но Гилберт его не пустил, заявив, что он должен сначала одеться подобающим для такой неблагородной работы образом. Несогласный с эти заявлением Родерих почти прибегнул к насилию, но Гилберт оказался сильнее, и ему ничего не стоило предотвратить любые попытки уборки. В конце концов Родерих отступил, засел за рояль, и остаток дня играл с такой яростью, с какой только мог. Это вероятно было самое смертоносное исполнение «К Элизе», которое только звучало в этом мире. – Прежде, чем ты начнешь – предупредил Гилберт, – я позавтракаю. Он начал было протискиваться мимо Родериха на кухню, когда рука, ухватившая его за воротник и дернувшая обратно, расстроила его планы. Споткнувшись и едва не упав, он обернулся, чтобы посмотреть на Родериха свирепым взглядом, как обнаружил, что тот уже смотрит на него со свирепостью, способной заставить любую менее храбрую нацию затрепетать от ужаса. – Если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы тронуть хоть что-нибудь в этом помещении, я позабочусь, чтобы о тебе больше никто никогда не услышал, – угрожающе пообещал он. Гилберт был мало сказать впечатлен своими достижениями в области доведения Родериха до белого каления. Он буквально раздулся от гордости. Однако природная любознательность не позволила ему оставить без внимания вопрос, на что именно готов пойти разъяренный Родерих. – А почему это больше никто обо мне не услышит? – поинтересовался он. – Потому что я закопаю тебя на заднем дворе, после того, как до смерти забью корзинкой для фруктов, – прорычал Родерих. На миг Гилберт хотел было уточнить, а будут ли фрукты в корзинке при вышеупомянутом действии, но потом решил, что не стоит поощрять австрийца в развитии его убийственного плана. Всегда оставалась вероятность, что он найдет этот план слишком соблазнительным, увлечется, а кончится все тем, что в саду появится подозрительно продолговатая куча свежевскопанной земли, а Людвигу пришлют счет за сломанную корзинку для фруктов. Так что лучше не рисковать. Однако же, Гилберт был довольно-таки голоден. – В таком случае, ты можешь сделать мне завтрак – заключил он, довольно улыбаясь и надеясь, что его Великолепие сотрет с лица Родериха это устрашающее выражение. Оно начинало не на шутку пугать, пробуждая воинственные рефлексы, а Великий и Ужасный Гилберт просто не мог с воплями убегать от изнеженного аристократа в платье. Его потом перестанут уважать. – Стоило бы уморить тебя голодом, – рявкнул Родерих, однако же прошел по комнате, аккуратно избегая всего, во что не хотел бы вляпаться, и открыл дверцы буфета. Покопавшись, он извлек упаковку магазинных пирожных и швырнул через всю кухню легко поймавшему ее Гилберту. – Попытайся хотя бы не накрошить повсюду, – добавил Родерих, но по его виду уже не похоже было, что он собирается совершить какой-нибудь ужасный и, по мнению Гилберта, совершенно излишний акт насилия. Он даже ничего не сказал, когда Гилберт взгромоздился на стойку, чтобы организовать себе хороший обзор на свою – свою собственную! – горничную. Гилберт всегда был уверен, что смотреть, как кто-то убирается, может быть только скучно и никак иначе. Но наблюдать за делающим уборку Родерихом оказалось чрезвычайно увлекательно. Его лицо было расслабленным, полностью лишенным постоянной маски напряженной застенчивости, и в то же время сосредоточенным на выполнении задания. Гилберт зачарованно пялился. Движения, которые в любом другом исполнении были бы простыми, у него выходили неожиданно соблазнительными, его бедра ритмично покачивались вместе с движениями веника, а края юбки слегка поднимались и опускались, обнажая лишний дюйм гладкой белоснежной кожи, прежде чем скрыть ее снова. Гилберт лениво подумал, нормально ли это с его стороны – находить такое зрелище эротичным, как поток его мыслей прервался: Родерих либо забыл о том, кто находится позади него, либо не до конца понял природу платьев, потому что наклонился, чтобы подобрать что–то с пола, подол опасно приподнялся, и до того, чтобы узнать, какого цвета на нем сегодня белье, осталось всего ничего. Гилберт застыл, не донеся пирожное до полуоткрытого рта. У него будет целая неделя таких вот моментов, внезапно понял он, и ему немужественно захотелось разразиться слезами счастья. К несчастью, в один неудачный момент прозвенел входной звонок. Родерих выпрямился и повернулся к двери так быстро, что Гилберта едва не смело этим порывом. Безмятежность, порожденную механическими движениями, как ветром сдуло, австриец явно запаниковал. – О, нет, – Родерих прикусил губу, и развернулся к Гилберту, который только понял, что до сих пор держит в руке пирожное, и тут же откусил половину. – Сиди тихо, – велел австриец. – Может, они уйдут. Кивнув, Гилберт молча продолжил жевать. Родерих стиснул руки на ручке веника. Звонок прозвенел снова, Гилберт почти готов был рассмеяться над испуганным видом Родериха, одержимого страхом, что кто-нибудь может застать его одетым в платье специально для услады гилбертовского взора. Хорошо он придумал с этим нарядом… Однако даже Гилберт удивился, когда услышал звук открывающейся двери. Хотя все встало на свои места, когда непрошеный гость знакомым голосом позвал Родериха по имени. Австриец побледнел еще сильнее, и на этот раз Гилберт был с ним полностью солидарен, поскольку и в его жилах кровь слегка застыла. Это была Елизавета. – Избавься от нее, – прошипел Родерих, бешено жестикулируя. Гилберт молча соскользнул со стойки, оставляя недоеденный завтрак, не споря только потому, что слишком хорошо представлял, что будет, если Елизавета все это увидит. А для самого шумного побоища столетия было, пожалуй, рановато. Выйдя в прихожую, Гилберт ухитрился так прикрыть дверь, чтобы ни Родерих, ни кухонная разруха Елизавете были не видны. Заслышав его шаги, возившаяся с дверью женщина обернулась, и на ее лице выразилось явное разочарование личностью вошедшего. − Привет, Гилберт! − Сказала она своим подозрительным тоном, который обычно использовала в общении с ним. − А где Родерих? Гилберт попытался состроить физиономию рассеянной невинности. Поскольку, к подобным минам он не привык, то не был уверен, что ему удалось правдоподобно передать ее. − Его сейчас нет, − небрежно сказал он, предположив, что должен соблюдать более-менее вежливый тон, если хочет, чтобы она убралась поскорее. − Ему пришлось пойти навестить, эээ, Антонио, а я остался пока присмотреть за домом в его отсутствие. О, да, он, несомненно, гений. За исключением того факта, что на Елизавету его виртуозное вранье не произвело ни малейшего впечатления. − Это самая наглая ложь, что я когда-либо слышала, − заявила она. − Ничего подобного, − огрызнулся Гилберт, уязвленный тем, что ей так легко удалось его раскусить. − Та моя ложь про Гилбёрда, Эйфелеву башню и твой лифчик была гораздо наглее! Елизавета приподняла бровь. На Гилберта медленно снизошло понимание, что он только что признался, что соврал. − Ч-черт…. Из кухни донесся невнятный шум. Елизавета прищурилась. − Думаю, Родерих уже вернулся от Антонио, − саркастически сказала она, решительно направляясь в сторону кухни. Гилберт, разумеется, попытался ее остановить, но впустую. Никакая непреодолимая сила и никакой недвижимый объект не могли встать на пути Елизаветы, и пусть Гилберт во много раз превосходил и то и другое, у него все равно не было ни шанса. Распахнув настежь кухонную дверь, Елизавета шагнула внутрь, чтобы тут же застыть на пороге при виде невероятного зрелища: посреди кухни стоял напуганный, как олень в силках Родерих, выражая шок, панику и отчаяние одновременно. На миг все трое застыли, а потом Родерих, прислонившись к стойке, обвиняющее ткнул пальцем в Гилберта. − Это все он виноват, − заявил он. От такого безобразного предательства у пруссака отвисла челюсть. Елизавета очень медленно развернулась, и, увидев ее лицо, Гилберт невольно попятился. Она выглядела так, словно не могла выбрать между видеокамерой и оружием массового поражения. − Родерих, − очень спокойным, хотя и неестественно высоким голосом сказала она. − Могу я одолжить твою сковородку? Значит, она выбрала второе. Прежде, чем Родерих успел ответить, в прихожей зазвонил телефон, и Гилберт не упустил такой шанс. Не то, чтобы он боялся Елизаветы, что за бред, но, проклятье, получить по голове сковородкой было больно, а он не особо любил боль…если только ее не чувствовал кто-нибудь другой, и в таком случае это было весело. − Я возьму, − поспешно вызвался он и шмыгнул в прихожую, хлопнув за собой дверью. − Кто бы ты ни был, отныне ты являешься моим лучшим другом, − вместо приветствия заявил он, подняв трубку. На том конце раздался знакомый смех. − А я разве им уже не являлся? − притворно обиженным тоном осведомился Артур. Гилберт оживился. − Ты всегда мой лучший друг…особенно когда я выпью лишнего, − успокоил он англичанина. − Спасибо, − саркастически хмыкнул тот, − Очень мило, Гилберт. − Я тоже люблю тебя, дорогуша, − отпарировал Гилберт, посылая в трубку воздушный поцелуй, и тут же вспомнив, что в одном доме с ним находится женщина, всю свою жизнь пытавшаяся его убить. Эта мысль подействовала отрезвляюще. − Так чем я могу тебе помочь? Только не говори мне позвать Родериха. Если я останусь один на один с его психованной бывшей, может произойти что-нибудь плохое. Я имею в виду, я не хочу причинять ей вред, но она может не оставить мне шанса. – Не беспокойся, она, скорее всего, вырубит тебя раньше, чем ты успеешь замахнуться, – заверил его Артур. Гилберт смерил трубку мрачным взглядом, забыв, что англичанин его не видит. – Собственно, я звонил, чтобы поговорить именно с тобой, – посерьезнев, продолжил Артур. – Я тут размышлял, как ты поладил со своей горничной, и кое-что вспомнил. Гилберт, ты понимаешь, что Франциск знает о вашем пари? – Да, и что? – спросил Гилберт, не сразу уловив суть проблемы. – Ты точно расслышал, что я только что сказал? – устало переспросил Артур. – Давай повторю медленнее. Франциск знает, что Родерих будет в течение недели носить униформу французской горничной. Ты правда хочешь сказать, что ничего в этой фразе не вызывает у тебя тревоги? Ну, если преподнести это таким образом, то все становилось куда яснее. – Не волнуйся, Франциск даже не подойдет к моей горничной, не говоря о том, чтобы пристать к ней, – твердо ответил Гилберт. Прозвучавшая в его голосе уверенность, должно быть, задела какой-то сигнальный проводок в сознании Артура, потому что, когда он ответил, тон его был более чем подозрительным. – С чего такая уверенность? – поинтересовался он. – Потому что ты будешь отвлекать Франциска на себя! Шикарная мысль, подумалось Гилберт. Только-только он решил, что достиг апогея своей гениальности, как к нему пришло очередное блестящее озарение. Его мысленные поздравления были прерваны следующим ответом Артура. – Да, конечно, мечтай. Гилберт возмущенно уставился на трубку. Никто не смеет сомневаться в его способностях! – Я спас тебя от Франциска, который хотел забрать тебя домой в ту ночь, когда ты вдрызг упился, – напомнил он собеседнику. – Ты мой должник! На том конце провода шумно вздохнули, признавая его правоту. – Вообще-то, он пригласил меня на неделю погостить, – неохотно признался Артур. – Думаю, я поймаю его на слове. Гилберт победно ухмыльнулся. – Вот и умничка, – вредным голосом пропел он, практически почувствовав сквозь трубку ответный мрачный взгляд англичанина. – Удачи тебе с Елизаветой, – ласково произнес напоследок тот, и повесил трубку, прежде чем Гилберт успел обозвать его ублюдком. Какая наглость. К сожалению, теперь пруссак стоял перед вопросом, что делать дальше, когда у него больше не было веской причины оставаться в прихожей. Можно было, конечно, продолжать разговор с опустевшей трубкой, но это было бы трусостью, а кем Гилберт Байльшмидт точно не являлся, так это трусом. Также он не был слабаком. Или лентяем. И вообще, любыми длинными словами, которые часто использовал Родерих, и которые, он точно знал, являлись оскорблениями, даже если он и не вполне понимал, что они означают. Или…ну, короче, Гилберт Байльшмидт много кем не был, и трусом особенно. И поэтому, дабы доказать этот факт всем, кто посмел в нем усомниться, он промаршировал кухню, всем своим видом излучая уверенность. Тем не менее, двоих, находившиеся в комнате, это, видимо, не впечатлило, поскольку вместо того, чтобы упасть к его ногам и приступить к восхвалениям, они едва взглянули в его стороны и продолжили его игнорировать. Гилберт надулся, но промолчал. Надо было конечно, что-нибудь им сказать, но от его внимания не ускользнула большая сковорода угрожающего вида, покоившаяся на стойке. Предателя Родериха следовало позже как следует отшлепать. – Так, значит, ты будешь ходить в таком виде всю неделю? – слабым голосом переспросила Елизавета. Должно быть, Родерих успел в его отсутствие рассказать ей всю историю, вне всякого сомнения свалив всю вину на Гилберта, когда на самом деле…подождите, это и на самом деле была его вина. Гилберт просиял от гордости за самого себя, тут же забыв все свое негодование. – К сожалению, да, – ответил Родерих, сердито косясь на него. Гилберт ухмыльнулся еще шире. – Ты знаешь, что тебе на самом деле нравится это, Herzblatt, – ответил он, направляясь к австрийцу. – Разве может что-нибудь быть приятнее, нежели обслуживать меня, потакая каждой моей прихоти? Скользнув рукой по талии Родериха, Гилберт остановился на бедре, ощущая сквозь шелковую ткань платья жар тела австрийца. Схватив его за запястье, Родерих без колебаний отбросил его руку. – Много чего может быть куда приятнее, – огрызнулся он. Гилберт рассмеялся. – Какое совпадение, – растягивая слова, произнес он, обшаривая глазами все его тело. – Я тоже так считаю. Что бы там не собирался ответить австриец, его прервал судорожный вздох, донесшийся оттуда, где раскрасневшаяся Елизавета стояла, опираясь на стойку, и смотрела на них широко распахнутыми глазами. – Я…мне надо присесть, – выдохнула она, оседая на пол. К расстройству Гилберта, они выбрала место, которое Родерих уже успел очистить. – Ты в порядке? – забеспокоился австриец, опустившись рядом с ней на корточки. – Я всего лишь в шоке, – еле слышно вякнула Елизавета, глядя вверх на неподвижного Гилберта. – Я не думала, что настанет день, когда Гилберт сделает для человечества что-нибудь полезное! Родерих растерялся, а Гилберт разразился смехом. Он должен был догадаться, что ей понравится. В конце концов она была почти такой же извращенкой, как Франциск, как бы она этого не отрицала. – Не стоит благодарностей, – любезно ответил он. – Но ты мне мешаешь. Мой секс-раб должен продолжать уборку. Родерих сердито посмотрел на него, не потому что понял, что Гилберт только что получил благословение Елизаветы, а просто реагируя на непристойный эпитет. – Я не твой секс-раб, – холодно ответил он, помогая Елизавете подняться. – Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? – встревожено спросил он. – Может, стакан воды? Приведя себя в порядок, Елизавета покачала головой. – Спасибо, нет, но, если хочешь, я помогу тебе с уборкой, – предложила она. Гилберт нахмурился. – Тебе нельзя помогать, – сурово сказал он. Елизавета небрежно потянулась в сторону сковородки, Гилберт поспешно отпрянул, но Родерих ее остановил. – Не беспокойся, – заверил он ее, – я сам все уберу. Бросив на сковородку последний полный желания взгляд, Елизавета с улыбкой обернулась к бывшему мужу. – В таком случае, можно я останусь понаблюдать? – спросила она. – Просто, чтобы убедиться, что он не будет чересчур домогаться. Гилберту она послала ледяной взгляд. Но пруссака этим было не одурачить. Он знал, что ее мотивы во многом совпадали с его – они оба хотели смотреть на Родериха в платье. – Ну и кто теперь нагло врет? – усаживаясь обратно на стойку, пробормотал он, так, чтобы она услышала. Чуть покраснев, она аккуратно взобралась рядом с ним. Любоваться стройными ногами Родериха, купаясь при этом в атмосфере собственного всевластья, в присутствии Елизаветы оказалось куда труднее. Родерих методично подметал, Гилберт дулся, Елизавета весело болтала с австрийцем, прерываясь только когда он поворачивался спиной, чтобы молча попялиться. Короче, она пренахально пользовалась устроенной Гилбертом для себя ситуацией, что было неприемлемо. Как раз в тот момент, когда пруссак уже был готов схватиться за сковородку и повернуть ситуацию в свою пользу, желудок Родериха громко заурчал. Выпрямившись, смущенный австриец приложил к животу руку, словно пытаясь успокоить разбушевавшийся организм. – Может, прервешься, и поешь? – предложила Елизавета, пытаясь подавить хихиканье. – Нет, спасибо, – Родерих возобновил уборку. Гилберт внезапно вспомнил, что, в отличие от него, австриец остался без завтрака. Что за глупость! Разве он не понимает, что завтрак – самая важная трапеза дня? Перед носом подметающего Родериха внезапно возникло пирожное. Повернувшись, он увидел ухмыляющегося Гилберта, который, собственно, его и протягивал. Это были те самые пирожные, что Родерих отдал пруссаку на завтрак, и от одного только запаха у него едва не потекли слюни. Он и сам не осознавал, насколько был голоден. – Ешь, – велел Гилберт. – Не хочу, чтобы ты жаловался, что я плохо с тобой обращаюсь. – Я сказал, не стоит, – запротестовал Родерих, только потому, что привык протестовать против всего, что предлагал Гилберт. Пирожное коснулось его губ. – Кусай, – скомандовал Гилберт. Родерих, сдавшись, подчинился. – А теперь жуй, – продолжил Гилберт, усмехаясь своей с ума сводящей усмешкой. Родерих сердито уставился на него. – И проглоти, – пропел Гилберт. Родерих проглотил. – Я умею есть, – сообщил он, забирая у Гилберта остаток пирожного. – Ну конечно умеешь, после того, как я научил тебя! – отпарировал невероятно довольный собой Гилберт. Словно он и в самом деле верил, что без его инструкций Родерих уморил бы себя голодом. Приглядевшись к Родериху поближе, он недовольно цыкнул и подушечкой большого пальца стер прилипшую к губам австрийца крошку. – Хотя, до меня тебе, конечно, далеко. Я ем куда аккуратнее. Родерих мысленно сравнил прилипшую к рту крошку с почти разрушенной кухней и хотел было поделиться своими мыслями с Гилбертом, но тот не дал ему такой возможности, наклонившись ближе и соблазнительно прошептав ему на ухо: – Может тебе стоит попрактиковаться на моем… Позади раздался скребущий звук – Елизавета подобрала со стойки сковородку. Отступив немного, Гилберт смерил ее осторожным взглядом, но было не похоже, что она собиралась применить сковородку в воинственных целях. Елизавета просто прижала ее к груди, словно для моральной поддержки. Ее лицо раскраснелось, и вообще, она выглядела раздраженной на саму себя, за то, что прервала такой момент. – Продолжай, – пискнула она. – Мм? – не понял Гилберт. Елизавета приподняла сковороду в более угрожающее положение. – Продолжай, – более настойчиво повторила она. Гилберт не верил своим ушам. Что, теперь она его поколотит, если он не пристанет к Родериху? Эта женщина окончательно выжила из ума? – С удовольствием, – ответил он, решив воспользоваться ситуацией, коль скоро представилась такая возможность, но Родерих уже оказался вне зоны досягаемости. Он стоял, прислонившись к противоположной стене кухни, доедая остатки завтрака, и чуть напрягшись всем телом на случай необходимости бегства. Взвесив все за и против, Гилберт решил ничего не предпринимать, пока Елизавета еще здесь. Во-первых, Родерих добровольно ни за что ничего не позволит, пока она смотрит, а во-вторых, всегда оставалась возможность, что эта сумасшедшая внезапно передумает и кинется на него со сковородкой наперевес. Словно прочтя его мысли, из которых ясно можно было понять, что больше ничего интересного здесь не произойдет, Елизавета с разочарованным вздохом слезла со стойки. – Пожалуй, мне пора, – объявила она. – Я уже достаточно вам надоела на сегодня. Гилберт смерил ее подозрительным взглядом, но, Родериха ее слова о том, что она оставит его наедине с пруссаком, казалось, встревожили. – Ты нам совсем не мешаешь, – с ноткой мольбы в голосе возразил он, но Елизавета только покачала головой. – Меня ждут домашние дела, – ответила она. – Я всего лишь заскочила на минутку поболтать, потому что давно тебя не видела. Подойдя к Родериху, она крепко обняла его, спровоцировав Гилберта на самый ледяной из его арсенала взгляд, направленный ей в затылок. Однако он пропал впустую, потому что, выпустив австрийца из объятий, она покинула комнату, не удостоив Гилберта ни малейшей толикой внимания. Какова нахалка! – И нечего тут расстраиваться, – буркнул Гилберт, заметив, как вытянулось лицо Родериха при звуке закрывшейся входной двери. Родерих перевел на него удивленный взгляд. Гилберт притворился, что совсем не ревнует. Ну он же в тыщу раз круче нее, так почему Родерих хочет, чтобы она была здесь, когда у него есть Великий и Ужасный Гилберт?! Смерив его оценивающим взглядом, Родерих внезапно улыбнулся краешком рта, и махнул рукой в его сторону. – Не мешай мне еще пять минут, и я освобожусь, – пообещал он. Гилберт послушно отошел в сторонку, потому что когда воплощение твоих мокрых снов велит тебе сделать что-то, это надо выполнять. Теперь атмосфера в комнате стала куда менее напряженной, как минимум, для Гилберта. И как минимум, до тех пор, пока Родерих, ровно пять минут спустя, действительно не отложил веник и не обвел кухню усталым, но удовлетворенным взглядом. Это заняло пару часов, но все снова было на своих местах. – Отлично! – просиял Гилберт! – Теперь я могу попытаться снова! Умиротворение с лица Родериха испарилось во мгновение ока. Он недоверчиво уставился на Гилберта, который, по его мнению, совсем спятил, если полагал, что Родерих снова позволит ему готовить в своей кухне. – Нет! – отрезал он, – если хочешь готовить, иди и разрушай свою собственную кухню. – Я не всегда устраиваю такой бардак! – оскорбился Гилберт. – Я умею готовить все, кроме твоих дурацких австрийских десертов. Вздрогнувший Родерих смерил его удивленным взглядом. – Что именно ты пытался сделать? – поинтересовался он. Гилберт смущенно отвернулся. – Не твое дело! Раздраженно вздохнув, Родерих принял решение, о котором, он точно знал, еще пожалеет. – Ну, предположим, что, если ты очень хочешь приготовить что-то конкретное, я могу помочь, – неохотно сказал он, и тут же был шокирован появившемся на лице пруссака восхищением. – Но ты должен сказать мне, что именно мы будем делать. – Ту яблочную штуку, которую ты все время готовишь! – выпалил Гилберт. Родерих мгновенно пожалел о своем щедром предложении. Ничего удивительного, что Гилберт не смог это приготовить, если он даже не знал, как оно называется. – Яблочный штрудель, –устало сказал он. Гилберт с энтузиазмом закивал. – Ладно, дай я возьму все необходимое. Если произойдет очередная катастрофа, Гилберт будет убирать все сам, и плевать на их пьяное пари. Как ни странно, Гилберт вел себя вполне прилично, буквально следую всем инструкциям Родериха, и скрупулезно отмеряя муку, соль, и масло в необходимых для теста пропорциях. Родерих даже позволил себе немного расслабиться, не переставая, однако, зорко следить за процессом. – Ты делаешь это слишком резко, – заметил он, беря Гилберта за руку, и двигая ее медленными плавными кругами. – Если не будешь двигаться аккуратно и нежно, опять все разбросаешь. Он внезапно заметил, как близко стоял к пруссаку, и какое странное чувство распространялось по коже, там, где их руки соприкасались. Австриец попытался было убрать руку, но Гилберт перехватил его запястье. Вздрогнув. Родерих поднял глаза и, увидев знакомую хищную ухмылку, понял, что нарвался. – У тебя масло на руке, – промурлыкал Гилберт, и, не дожидаясь ответа провел языком – языком! – дорожку от запястья Родериха до кончика мизинца, ни на миг не прервав зрительный контакт. От ощущения влажного чужого языка на своей коже, Родерих покраснел, вздрогнул, и…это что, вспышка? Выпустив его руку, Гилберт резко развернулся. Стоявшая в дверях Елизавета как раз в этот момент опускала камеру, трясясь от возбуждения. Родерих побелел от ужаса, в то время, как Гилберт с рычанием двинулся на женщину. – Ты, кажется, собиралась домой, вуайеристка! – рявкнул он, пытаясь выхватить у нее камеру, но Елизавета проворно отскочила. – Прости, Родерих! – ликующе прокричала она через плечо на бегу к входной двери. – Но не волнуйся – это для моей персональной коллекции! – А ну вернись! – взревел Гилберт, устремляясь следом. Застыв в нерешительности, Родерих решил сдаться и, опершись на стойку, помассировал виски пальцами. Пусть Гилберт сам бегает и уничтожает улики, а если у него не получится…что ж, аптечка на такой случай в доме имеется, а фотографию можно будет забрать и потом. А пока что он воспользуется случаем закончить штрудель до возвращения Гилберта, потому что иначе тесто испортится, а он так давно не готовил в тишине…. Впрочем, тишина была весьма относительной, то и дело прерываясь криками и победным кличем Елизаветы, но, в мире, где жил Родерих и это могло сойти за тишину. Рассеянно напевая, он пододвинул к себе миску с тестом, проигнорировав пронесшуюся мимо окна Елизавету, за которой мчался Гилберт. ______________________________________________ Примечания: Herzblatt – Милый. Süsser – Дорогой.