Янтарное море

Незаметно подкралось Рождество. Снег успел несколько раз замести улицы и растаять. В ординаторской кто-то повесил еловую ветвь, на омелу, к счастью, не решились. Однако я не спешила привносить дух праздника в свой дом; к чему, если последние годы я проводила праздники вне него... Сейчас, конечно, кое-что изменилось, и меня, как молодого и необремененного семьей специалиста, поставили работать как раз в сочельник. Под вечер в больнице стоял оживленный гул, всем хотелось скорее попасть домой. Целители, совершив последний обход, поторопили засидевшихся родственников пациентов и сами отчалили к рождественскому ужину. И вот последние сотрудники окрасили камины зеленым пламенем, напоследок успев пожелать счастливого Рождества. Осталось только по несколько дежурных на этаж. Мне в напарницы досталась Мэнди, мы неплохо ладили, хоть и не часто общались. Она была на год младше меня, но работала уже второй год, после трех лет обучения на медсестру. — Это самое вкусное печенье в моей жизни! Ну просто тает во рту! — заявила Мэнди, с детским азартом поглощая угощение. — Могу дать рецепт, — улыбнулась я. — Обязательно! — А мне нравится твой пунш, что ты добавила? Мускатный орех? Что-то необычное, — задумчиво протянула я, глядя на стакан; с виду — ничего особенного, но пахнет очень заманчиво. — Не-а, это одна индийская травка, название не скажу, язык сломаю! Лучше потом принесу, — ответив, Мэнди снова принялась хрустеть печеньем. Она мне определенно нравилась. Казавшаяся с первого взгляда немного инфальтильной, в работе она была усердна и исполнительна, а добрый нрав помогал легко находить общий язык с самым привередливым посетителем или пациентом больницы. Вот и сейчас она беззаботно болтает о том, что накупила племянникам, немного печалясь, что не застанет их радостные моськи при распаковке подарков, но не забывает поглядывать на часы: минут через двадцать нам предстоит очередной обход. ...Едва зайдя в последнюю палату, мы услышали колокольчик сигнальных чар — кто-то нуждался в нашей помощи. Оставив Мэнди продолжать обход, я поспешила в приемный холл. Меня дожидался пожилой мужчина с внуком, которого выворачивало в мусорное ведро, его поддерживала медсестра. Что ж, Рождество без происшествий — редкий случай. — Доброй ночи, я целитель Кроссман. Мальчика начало рвать еще дома или это реакция на перемещение? — без лишних объяснений я кинула в пострадавшего пару диагностический заклинаний. — Да это, — неуверенно начал мужчина, утирая вспотевший лоб, — я отвернулся, а он пакет с конфетами умыкнул, ночью наелся малек, я и не заметил… Диагностическая сетка мигала оранжевыми всполохами. Плохо. Действовать надо быстро. — Сэр, присядьте и ответьте. Когда началась рвота? — А? Может, час назад, но прекратилось, потом снова. Я растерла виски. Часы над регистрационной стойкой, украшенной нетающими сосульками, начали отбивать четыре. — В палату его живо, — распорядилась я. — Промывание желудка зельем номер пятнадцать. Регидратация и, если позывы прекратятся — укрепляющее. Если через полчаса картина не изменится — сообщить мне. Это всё. Медсестра, получив указания, взмахом палочки очистила ведро, сунула его в руки деду и поспешно увела пациента, который, хоть и был бледен, явно находил ситуацию довольно забавной. — А вы, — я обратилась к старичку, — постарайтесь все же вспомнить, во сколько отправили ребенка спать и что это были за конфеты? Может, что-то экзотическое дарили? Фрукты? — Что вы, какая экзотика! Гусь, пудинг, как всегда, — он замолчал, рассеянно поглаживая лысину. — Мистер? — я замялась, пытаясь вспомнить говорила ли мне медсестра его имя. — Крон. Джеймс Крон. — Мистер Крон, постарайтесь успокоиться и ответьте по делу, прошу. Когда, по-вашему, ваш внук начал есть эти конфеты и как они выглядели? — Милочка, я ж и не волшебник, так, старый сквиб, а тут дочь сподобилась приехать. Вот внука привезла… — Мистер Крон! — Да... Наверное, часа в два, — он задумался. — Не знаю, большой магазин, мне сказали, все мальчишки от них без ума, яркие такие обертки. — Вы сами их покупали? Где? — Вот это было важно. — В Косом! Там много детей было, я и подумал, раз всем нравится, надо взять. — Где сейчас мать ребенка? — можно немного расслабиться, кажется, картина начинает вырисовываться. — Она легла раньше, устала, выпила это сонное зелье, чтоб сразу. Убедившись, что большего я от него не добьюсь, я попросила старичка подождать, а сама отправилась посоветоваться с напарницей, которая сейчас должна была закончить осмотр мальчика. — Мэнди. Помоги, — отыскав напарницу, обратилась я. — Похоже, это смесь простых конфет с блевательными батончиками. Но что-то меня напрягает. Видишь это? — взмах палочки, оранжевые искры продолжают бегать по телу мальчика. — Вижу. Может, просто слишком много съел? Концентрация высокая для ребенка, сколько ему там, года четыре. — Столько бы не вместилось. — Ты плохо знаешь детей, — она хихикнула. — Пока состояние стабильное, рвота прекратилась, он, конечно, ослаб, но зелья организм не отвергает. — Хорошо. Значит, оставляем на несколько дней под наблюдением. Пять утра. Небо — выцветший переплет. От магического света уже режет глаза. Звонят сигнальные чары.

***

Она вернулась домой почти к обеду. Столкнулись на лестнице, она лишь устало кивнула в знак приветствия. В гостиной стояла небольшая синяя ель, вчера ему было оставлено немало угощений, но никаких подарков. Он и не ожидал. Даже хотел уйти, чтобы не смущать, но она опередила, сказав, что будет дежурить. От себя он лишь пополнил запасы аптечки укрепляющим и бодрящим, что в последнее время все быстрее исчезали. Из комнаты она вышла уже ночью, застав его в гостиной. Он как раз дочитывал письмо из небольшой стопки. — Я все заберу, добрый вечер. Эмбер не спешила отвечать, она прошлась по комнате, взглянула на две стопки цветных коробочек. Уселась рядом на диван и, вдруг повеселев, спросила: — Тут завелись мыши? Или ты вчера изображал огнедышащего дракона? — В ответ на поднятую бровь, она пояснила: — Исчез пряничный домик. Он был хоть и вполне съедобным, но больше декоративным, имбиря я пересыпала изрядно, — она пытается не рассмеяться. — Гм, с чаем вполне сносно. Она откинулась на спинку дивана, все еще улыбаясь. — Его запасы, наверное, надо пополнить? — Не помешает. Он едва не фыркнул от раздражения. Вот так, не общавшись почти месяц, они сидят около рождественской ели и говорят о печенье и чае. О, на самом деле его раздражал ее запах. Чертовка минут пять как вылезла из ванны. Кожа ее, еще покрасневшая, источала густой, для его тонкого нюха зельевара, цветочный аромат. Должно пройти не меньше получаса, чтобы запах стал менее плотным, смешиваясь с природным запахом ее кожи. Жарко. От едва тлеющего камина жарко. От ее близости жарко. Протяни руку, коснешься тонкого запястья, не скрытого широким рукавом домашнего халата. Пальцы в кулаки. Хорошо, что не видит. — Ты сбила ритм. — Не беда. У меня пара дней выходных. Сухо. По-бытовому. Но язык не поворачивается подумать "по-домашнему". — Я, собственно, пришла за тем же, — она открыла глаза, махнула на стопку писем и подарков. — Ты не против, что мои попали сюда? Настроено на адресата, не на дом, но все же. — Нет, тем более, слухи, что мы работаем вместе, уже разлетелись, — она пожала плечами, скорее делая вид, что ей все равно. — Не слухи, факты, — он внимательно следил за реакцией. — Да, факты, — она все же поморщилась. — Я не скрывала, но и не рассказывала специально. Однако, то, что я заполучила самого удивительного специалиста как рецензента дипломной работы, вызвало множество слухов. Но, надо признать, половина из них верные. — Например? — Тебе не о чем беспокоиться, — Эмбер передернула плечами, словно стало зябко. — Магическая общественность старых устоев. В их глазах ты чуть ли не свят, а я эдакая нахальная соблазнительница, у которой нет ни родителей, ни чистокровных родственников, ни связей, ни триллионов галлеонов, а есть только молодое тело и желание найти покровителя хотя бы в научной сфере. Повисло молчание. Последний уголек потух в камине. Свечи на столе едва разгоняли мрак. — Северус, если ты переживаешь за мою репутацию, то не стоит. Я ожидала чего-то подобного. Если же, — она глубоко вздохнула, — если же тебя волнует, почему я с тобой легла, то вовсе не по этой причине. Рука к руке, кожа к коже. Ее касание, легкое, почти невесомое, пробирает до раскаленных искр по позвоночнику. — Я устала обижаться на тебя. Мне хорошо с тобой. — Вздох. — Но так сложно. — Что изменилось? — голос звучит почти грубо; ему не нравилась ее власть, как ни противься, как ни скрывай. — А ты не думал... Впрочем, о чем я, мужчины о таком никогда не думают. Вникнуть, приласкать, успокоить. — Нет. Я сама все позволила. И для тебя эти правила, точнее их отсутствие — тебя это идеально устраивает, — вывернула ладонь. Поймать, вернуть, присвоить. — Я женщина, мантикора меня задери, не кухарка, не лаборант, не шлюха в конце концов! Остановить, сломить, утешить. — И я сделаю самую женскую вещь, Северус, я просто снова обижусь, если ты сейчас не скажешь ни слова, — сердце колотится, как у загнанной совы. Ты. Нужна. Мне. — Мне съехать? Ну что ж, два слова. — Делай что хочешь, раз я тебе не нужна. Спина прямая, ушла не обернувшись, и кого ему это напоминает? Остановить? Вернуть? Успокоить?

***

Как же болит голова. Надо завязывать с бодрящим. Еще и живот ноет. ПМС как он есть, только как-то долго, даже маги не додумались, как держать в узде женские гормоны. Вот кто вчера за язык тянул. Хотелось тепла, а вышло? Лучше не вспоминать. Выбраться из постели, как душно. На письма ответить. Может, заглянуть к Вивьен? На Новый год надо слетать к Эспену. Чаю купить, большую пачку. Готовить лень, уж для себя так точно. А вдруг уехал? Вот и проверим. Лаборатория встречает привычными запахами и бульканьем котлов. Аптечный шкафчик забит под завязку. Придирчиво разглядываю темное, как чернила, обезболивающее. — Усиленное, достаточно пять капель. Вздрагиваю, вот ведь кошачья поступь. Не стыдно, совсем не стыдно, имела право, скорее, обидно от несдержанности. — Спасибо, запомню, — не оборачиваюсь. — А что беспокоит? Может, кровевосполняющее для профилактики? Что-что, а цикл мой он помнит. Ну, получай. — Пока не нужно. У меня задержка, — нейтрально, буднично. Затылком чую, нет, не заклинание, тяжелый взгляд. — И ты говоришь только сейчас? — голос звучит, будто лед крошится. Выпив зелье, разворачиваюсь к нему лицом. Надо же, не давит, в голову не лезет, лишь брови нахмурены. — Самое верное средство контрацепции это воздержание, и мы не спим два месяца. А задержка, — пожимаю плечами, — дней шесть, может, перенервничала. — Ты много работаешь, больше других. Есть чему удивиться, ведь не расслабился. Медлю, обхожу стол. — У меня нет протекции. Мне приходится отстаивать свое место, взять-то меня взяли, но уже один раз уволили. Я даже диплом писала одна, без присмотра. — Как ты осталась без рецензента? — О! Я и без куратора осталась, — кусаю губу, но решаюсь досказать: — Я банально ему не дала. А рецензент его хороший друг, и солидарно с ним не захотел со мной сотрудничать. Черт, неужели этот разговор встает на рельсы вчерашнего. Забрать зелье наверх, пусть под рукой будет. Не успеваю уйти. — Ты талантлива, — он говорит утвердительно. — Этого мало, Северус, тебе ли не знать? Снова хмурится. Его брови, единственное, что выражает эмоции, ах, и еще уголок рта дергается в исключительных случаях, лицо застыло маской, даже глаза оживают только вечером, наверное, блики от свечей отражаются в черных агатах. — Мы все платим, меньше или больше. И я плачу терпением к слухам, осуждению, пренебрежению, неуважению. Но это лучше, чем предавать гордость и самоуважение. — О плате, — он заговорил чуть медленнее обычного. — Хорошо, что напомнила. Я ведь все время вел журнал ингредиентов, вот посмотри, колонка истраченного, колонка купленного, колонка собранного... — Ты так ничего и не понял, — вздох застрял где-то в горле, ни вздохнуть, ни выдохнуть. На кой кельпи ты остался, только мысли бередить непотребные, сам приучил, к рукам, к сладкой неге, и сам же отдаляешь, не называешь своей. Сама хороша, не держу, не гоню. Клубок садомазохизма. К дракону в пасть. Не думать, не думать, уйти. Он тоже не держит. Как же живот ноет. Ступенька. Голове вроде легче. Другая. На письма ответить. Дверь скрипит, всё забываю смазать.