Виновник: из Парижа в Вену
11 мая 2018 г. в 13:58
У Франциска дел много: восстановление Парижа, международные договора, разработка оружия... Но все свое время он проводит в Вене. Намного больше, чем другие страны, хоть и имея самую маленькую оккупированную территорию. После того, как Артур в излюбленной скандальной манере поделился фактом о Гилберте, Франциск перестал отсюда уезжать. Разве что иногда, по большим праздникам и вопросам.
Родерих определенно ему не рад. На его щеке красуется алый след от ладони, и Франциск почти с наслаждением узнает в её контурах свою.
— Тебе не стыдно? — как всегда вместо приветствия, ногтем по яремной вене, глаза в глаза. И вновь Родерих на мгновение отводит взгляд, прежде чем гордо поднять его и вежливо улыбнуться. — За твои пригрешения страдают другие.
Ничего не отвечает. Гад, думает, наверное, что любое слово — против него. Верно думает, в общем-то. Будто и не прошло десяти лет с победы над Германией.
— Тебе не стыдно. Откуда совесть у того, кто позволил разорвать себя и свое сердце и не чувствует при этом дискомфорта? Откуда совесть у государства, которое не чувствует боли своей страны? Ты буквально создан для войн. Но ничего, я устрою тебе революцию за революцией, и ты наконец будешь страдать, мой друг.
Взгляд таких же, как у Ивана, подернутых кровью глаз остается твердым. Что, не задеть? Посмотрим.
— Откуда тебе знать, что испытывает государство, когда его топчут ногами и разрывают снарядами?! Не припомню тебя во Франции. Наверняка на своей скрипке играл, пока меня убивали по твоему приказу. Несчастный Родерих, жертва аншлюса!.. Тьфу! Ты никогда не мог выбрать сторону, бегая от одного к другому.
У Франциска нервы сдают. Он видит в этих глазах, что Родерих помнит все. Вспоминает все от своего рождения до сих пор. Особенно ярки в его глазах взрывы Мировых войн. Пусть Иван хоть сотню раз тычет своей Московской Декларацией, пусть французское правительство хоть сотню раз подписывает новый договор. Плевать.
— Упрек несправедлив: в двадцатом веке я твердо стоял на стороне проигравших, — наконец подает голос Родерих, и Франциск едва не цепляется за его волосы, отросшие из «ежика» сороковых, — в отличие от Вас, герр Бонфуа. Вы позволили аннексировать Австрию, Чехословакию и Польшу. Минимум. По Вашему мнению, Вы позволили «слабаку со скрипкой, не умеющему держать оружие» захватить полмира. И споткнуться далеко не на Франции.
Пальцы Франциска непроизвольно сжимают горло, идеально ложась на прошлые синяки. Их видели все, кто кидал хотя бы мимолетный взгляд на Родериха. Иван, Артур, Альфред, даже Людвиг с Гилбертом. Наверное, думают, что по заслугам. Кроме Ивана, конечно, этот настаивает на австрийской невиновности.
— Сгори в аду, тварь, — шипит Франциск, впиваясь ногтями в кожу. Родерих пытается сохранять достоинство, не отрывает чужую руку от горла, дышит рвано, открывает и закрывает рот, но с какой-то пафосной гордостью. — Вспомни Наполеоновские войны, как ты бегал от меня к России, от России ко мне. Продажная тварь.
— Сам вспомни, — хрипит Родерих, из его глаз наконец выжимаются слезы. Злые, надменные, Франциск бьет его головой об стену. — После Аустерлица... меня не бросили только... потому, что ты хотел... чтобы я... лично упал... перед тобой на... колени.
— И сейчас упадешь, Родерих, — Франциск резко дергает его вниз, разжимая руку. И Австрия вновь на коленях. Родерих хватает ртом воздух, пытаясь подняться. Но тяжелый сапог на спине мешает. — Хочешь, у тебя на спине будет красоваться мой герб? Он будет аккуратнее твоего цепного орла на Гилберте. А на груди будет большая Эйфелева башня...
— Шрамов от тебя у меня больше, чем за весь Третий Рейх, — выплевывает Родерих, пытаясь скинуть со спины ногу. Наивный. — От концлагеря и боев.
— Потому что руководителям шрамы не положены, — но... концлагерь? Тень сомнения закрадывается даже в непоколебимую уверенность Франциска. И Родерих — в этом они похожи с Артуром, — словно стервятник, чувствует слабость. Резко дергается, освобождаясь от тяжести, и поднимается.
— Потому что Гилберт умеет заботиться.
Франциск всегда знал, что означают эти цепи. Но не хотел верить. Людвиг всегда выглядел подавленным, активно сотрудничал с союзниками. Но никогда — никогда! — ни слова не говорил в защиту Гилберта, Родериха или Кику. Даже Феличиано он обозвал тупицей, который попал под прусское влияние. Людвиг не считал кого-либо семьей.
А Гилберт и Родерих, видимо, считали.
Поздравляю, Франциск, вы снова осудили не того.
Пятнадцатое мая, 1955 год. Родерих выдыхает. Франциск уехал, а вместе с ним все союзные войска. Австрия стала свободной и независимой. Гилберт оказался прав.
И больше Родерих не хочет совершать ошибок, ввязываясь в чужую войну. Под пристальными взглядами Альфреда и Ивана он может думать только об одном.
Отныне Австрия сохраняет нейтралитет.