Игры вампира

Влад       Медленно сжав руки в кулаки, я почувствовал как Сумрак буквально закипает под ними. Не приручил, значит? Очень смешно. Если это приручение, то я бы хотел посмотреть на его способы доведения до белого каления. Просто из любопытства, чтобы узнать, чем отличается.       Сумрак кипел, а я пытался удержать рвущуюся наружу ярость. Катастрофически, адски хотелось сжимать кулаки не впустую, а на этой длинной бледной шее, чувствуя, как испуганно бьётся жилка и ломается гортань… Но я почему-то уверен, что даже если всё-таки начну душить его, то его сердце продолжит биться всё так же мерно и спокойно. Чай, удушение — не повод для волнения.       — Сынок, ну не сдерживайся ты. Тем более, из-за такой ерунды, — поморщившись, произнёс Виктор. — Я бы понял, если бы тебе грозили из-за этого серьёзные неприятности… Но так ты только сам себя калечишь, ничего кроме.       Угу. Назло маме уши отморожу. Точнее, назло отцу не побью его.       — Иди к чёрту. Я тебе лучше слабительного завтра в чай подсыплю.       — Какая пошлость. А я-то надеялся, что привил тебе вкус к пакостям.       — Просто. Заткнись.       Папа демонстративно провёл рукой перед губами, словно застёгивая их на невидимую молнию. Вот так-то лучше, а то у него рядом со мной вечно возникает желание меня дразнить, а у меня — желание его убить. И ладно бы мы были счастливой садо-мазо парочкой, но нет: жизнь на взводе меня существенно напрягает, а он сопротивляется серьёзно явно не от того, что ему нравится пробивать собой стенки.              Той же ночью я обнаружил свои старые запасы цветных маркеров. Ностальгия, такая ностальгия… Я этот инструмент вандализма давненько не использовал. Теперь пришло время для праведной, но коварной мести! Разрисовать отцу лицо.       Ну, а что? Это оригинальнее слабительного в чай, да и такой пакости он точно не ожидает. Если бы я сдал его Завулону с заявлением, что папаня перед судом появился без печати, то это было бы ожидаемо. А вот настолько детская выходка… Я захихикал. О да, это будет гениально.       Наложив на себя кучу заклятий невидимости и неощутимости я двинулся в отцовскую спальню с маркером наперевес. Был шанс того, что он почует меня и остановит, но попытка не пытка, тем более что всякие там сигналки на родственников слабо реагируют.       Открыв дверь, я замер на пороге. М-да, планируя свою пакость, я не ожидал, что будет так. Если бы он консервативно спал в гробу, я бы понял… Но тако-о-ое…       Виктор лежал на воздухе. В смысле, висел. А может и плавал. Короче, такое впечатление, что его тушку потащили из толщи воды за трос, продетый под мышками, да так и оставили с безвольно опрокинутой головой. Ощущение нереальности картины усиливалось благодаря его облачению: кипельно-белый то ли халат, то ли платье из лёгкого жатого шёлка спокойно плыл по воздуху, словно никакой гравитации и не было, повинуясь только дуновению ветра из распахнутого окна.       Я поёжился. Заворожённый картиной, я как-то не сразу заметил, что окно открыто. А за ним — могильное дыхание ноября. Свет полной луны беспрепятственно попадает в комнату, высвечивая висящую фигурку максимально эффектно. Кроме отца в комнате был только ворсистый ковёр и дверь в гардероб. Видимо, кровать была удалена за ненадобностью.       — Дверь закрой, — внезапно раздался низкий голос. Гораздо ниже, чем у отца обычно. — Сдувает.       Подобрав челюсть, я резко захлопнул дверь. Оставшись внутри, разумеется.       — Тебе что-то нужно? — ровно спросил он.       — Эм… Ну… — замялся я, делая шаг вперёд и пряча маркер за спиной. — Да так, любопытство вдруг взыграло. А ты что тут делаешь?       — Купаюсь в лунном свете, разве не видно?       — А, ну да, конечно, — сглотнув, проговорил я. — Как я только сам не догадался.       — Можешь остаться. Только не шуми.       Сглотнув, я оглянулся на дверь. О-па… А во всю стену тут теперь огромное зеркало. Видимо, чтобы отражать лунный свет и наполнять «бассейн». Я нервно хихикнул. Обожаю, когда метафоры оказываются совсем не метафорами.       Я присел в уголке, со стороны окна, накладывая на себя согревающее заклинания. За маркеры стало невыносимо стыдно, и я вздохнул, утыкаясь подбородком в колени. Красота. Полагаю, общественность оценила бы больше, если бы на его месте оказалась прекрасная дева, беззащитная, захваченная лунными тисками, которую обязательно надо спасти, спустить с небес на землю, доказывая свою правоту и смелость.       Но я видел ленивого, нежащегося в лунном свете дракона, что прикрыл глаза от удовольствия и блаженно расправил крылья. Спускать его с небес было бы кощунством, не говоря уж о том, что попросту опасно. А уж маркеры… блин, глупость какая.       — Не замёрз? — спросил отец через некоторое время. Через сколько точно — не имею не малейшего понятия.       — Да нет, наверное, — растерянно сказал я. Виктор фыркнул. — Но я лучше пойду.       Я начал подниматься на ноги, растирая затёкшие конечности.       — Подожди, — попросил он, медленно поворачиваясь в воздухе. Когда его босые ступни коснулись ворса, полы халата стремительно рухнули вниз, внезапно ощутив на себе всю силу гравитации. — Нам нужно поговорить.       — О чём? — раздражённо спросил я. Чем заканчиваются все наши попытки поговорить — известно давно. Лучше бы и дальше продолжал висеть в качестве декоративного украшения.       — О Наде.       — Я не хочу это обсуждать, — отрезал я, двинувшись мимо него к выходу.       — Ты знаешь, что светлые и тёмные не могут быть вместе.       Что называется «ВНИЗАПНА». Я остановился, не рискуя обернуться.       — Нет ты ли всегда говорил, что нужно выходить за рамки?       — Нужно. Но прежде чем выходить за них, их надо обнаружить. Вся жизнь — игра, но отношения — игра командная. Только светлые играют по другим правила и в другие игры.       Я всё-таки обернулся, потому что спиной я не смог бы выразить столько скептицизма, сколько взглядом. Однако, меня вышибло ещё на подлёте: Виктор открыл глаза, и из них струился лунный свет, усиливая обстановку всеобщей жути. Честно, лучше бы у него пентаграмма тут была и чёрные свечи.       — Вы с Надей два очень сильных игрока. Монстры, культуристы, олимпийские чемпионы среди подростков. Только вот беда, ты играешь в футбол, она — в баскетбол. Ты считаешь неправильным хватание мяча руками, она — его пинание. Да, пока у вас любовная эйфория, вы не обращаете на это внимания, наслаждаясь близостью равного. Но эйфория пройдёт, и явится раздражение. Вам обоим покажется неправильной манера игры другого. Ты тёмный, Влад. Она светлая. Это разделение придумали не просто так.       Я молча ждал продолжения. Отец уже благословил нас, значит, выход есть.       — Но можно сыграть в одну игру, если принять правила другого. В целом, вы именно это сейчас и делаете. Любовь — настолько эгоистично-альтруистичное чувство, что стирает грань между светом и тьмой. Ненадолго. Пылкость пройдёт, а дальше всё зависит от того, насколько хорошо вы успели приспособиться друг к другу в порыве страсти.       Я продолжал молчать.       — У тебя два варианта: либо совратить её на тьму и эгоизм, либо принять правила её жизни. Полностью. Обычно это светлые, со свойственной им жертвенностью, принимают правила своей второй половины. Но это причиняет им потом невыносимые страдания: они отдали всех себя, чтобы стать эгоистичными сволочами и теперь винят в этом партнёра. Ломаться… больно. Особенно когда окружающие принимают твои усилия как должное.       — То есть ты предлагаешь мне стать светлым?       — Нет. Я предлагаю тебе принять её правила, действовать как светлый, но не думать. То есть, ты по-прежнему сможешь любить футбол и наблюдать за ним, только вот поиграть больше не получится.       В том, что он говорил, была своя логика. Я уже видел что-то подобное у единственной на всю Москву тёмно-светлой парочки.       — Впрочем, — продолжал Виктор, — вы можете придумать свою собственную игру. Только для этого всё равно понадобятся усилия с твоей стороны. Не пускай дело на самотёк. Не позволяй ситуации стать такой, что Наде останется только ненавидеть тебя.       — Я уже делаю это.       — Ты про Кешу? Молодец, хороший ход. И искренность твоя была хороша на допросе, хотя Антону я бы голову оторвал, чисто в воспитательных целях. Но этого недостаточно. Ты и сам это чувствуешь.       — Ты говоришь о… Нет.       — Да. Настоящие тёмные уважают чужое право на секреты. Настоящие светлые доверяют близким.       — Это слишком, — я покачал головой и отвернулся.       — Она знает, что ты не ангел. И она может помочь.       — Но она не знает, насколько я чудовище!       — Так покажи ей. Попробуй показать ей себя во всей красе. Пусть она вытащит ту занозу, что застряла у тебя под когтем.       — Она испугается и сбежит.       — Вернётся. Это настоящее доверие, ни один светлый его не предаст. А недоговорки… ни один светлый не простит недоверия, когда близость столь велика.       — Ты не понимаешь, о чём говоришь!       — Ещё как понимаю.       — Вечно ты мне портишь жизнь!       — Неправда. Ни один родитель не будет злонамеренно портить жизнь своему ребёнку. Просто мнение о том, что лучше, может не совпадать.       — Вот именно.       — Ты знаешь, что я прав. И это бесит тебя неимоверно. Однако забудь на время обо мне. Подумай о себе и о своей возлюбленной. Не морозь уши мне назло.       Покачав головой, я вышел за дверь. Когда вместо привычного ехидного демона лекции тебе читает потустороннее существо, почти какое-то языческое божество — это тоже будоражит, да.       Чёрт.