The Boundaries / РУБЕЖИ

После ухода Бенедикта Мартин выпил весь алкоголь, который только смог найти в собственном доме. Вернувшись на следующий день к обеду, Аманда обнаружила, что муж спит на диване в гостиной, естественно, даже не раздевшись. На реанимацию ушли остаток воскресенья и весь понедельник – пришлось звонить Марку и отговариваться высокой температурой. К работе удалось приступить лишь в среду. Все эти дни Мартин прожил как сомнамбула – на автомате. Что-то говорил, что-то делал. Пил таблетки, спал, когда похмельный синдром отступил, играл с детьми, выгуливал собак, выносил мусор, помогал Аманде на кухне, а вечером после ужина забивался в уголок рядом со своей коллекцией виниловых пластинок. Заведя проигрыватель и приглушив звук, он сидел так до поздней ночи, до тех пор, пока весь дом не замирал, погрузившись в сон. Аманда, кстати, даже совсем не сердилась из-за дивана. Попрыскав на пятна каким-то волшебным средством, она за пару часов уничтожила все следы бурного вечера. * * * – Обещай мне, что такого больше не повторится, – Аманда еще в постели, смотрит, как муж одевается, чтобы ехать на съемки. Мартин, глядя в зеркало, завязывает узлом цветной шарфик, затем старательно пристраивает его в вороте рубашки. – Конечно, не повторится. Не повторится. Не повторится. Никогда и ни за что. Ни за что он больше не допустит такого унижения. Только как вот теперь работать... и как теперь жить? – Мартин, я серьезно. Ты ведь уже не юноша, чтобы так напиваться. Это же надо – столько вылакать! Все-таки что вы тут отмечали? – Ничего не отмечали, просто Бену было негде провести субботний вечер, вот он и приперся... – Лучше бы он завел себе девушку, тогда все субботние вечера оказались бы заняты, а мой муж оставался бы целым и невредимым. Твою мать, Аманда... – Он дурно на тебя влияет. – Не говори глупостей, – Мартин наклоняется к жене и чмокает ее в щеку. – Это правда. С тех пор, как они с Оливией расстались, он какой-то беспокойный и нервный. Наверное, он все еще ее любит... – Я сказал, не говори глупостей! – Что с тобой? Почему ты кричишь? – Прости... Где мои коричневые ботинки? * * * – Мартин! – Марк спешит навстречу и протягивает руку. – Как самочувствие? – Отлично, спасибо, – Мартин пожимает руку, аккуратно посматривая по сторонам. – Подлечился... – Чудесно. Мы уже отсняли все, что могли отснять без твоего участия, на сегодня запланированы пара-тройка ваших с Бенедиктом совместных сцен... Посмотрим, как будем проходить по времени. – Хорошо, – Мартин слегка прикусывает нижнюю губу. – Я готов. Где Бен? – Да только что был здесь, – Марк недоуменно оглядывается, – только что был здесь. Знаешь, он буквально издергался, узнав, что ты заболел. Так переживал, что чуть не сорвал нам съемки, баламут чертов. – Неужели? – Ага. А вот, кстати, и он. Марк смотрит куда-то позади Мартина, но тому даже не надо оглядываться, он спиной чувствует, что «вот, кстати, и он»... Один короткий выдох, и Мартин поворачивается к Бенедикту лицом: – Привет. Бен уже переоделся, на нем костюм Шерлока и его пальто. Черные кудри всклочены, он часто моргает, и на физиономии у него такое виноватое выражение, какое бывает у пса, который стащил со стола что-то запретное, а теперь вымаливает у хозяина прощение. Мартин невесело усмехается и опускает голову. Бен продолжает моргать, но чем дольше молчит Фриман, тем ощутимее плещется отчаяние в серых глазах Камбербэтча. И Мартин, наконец, не выдерживает: – Ну, все, хватит, прекрати. Прекрати, я сказал... Бенедикт перестает гримасничать и смотрит теперь очень серьезно. – Ты как – в порядке? Конечно, я в порядке, как я могу быть не в порядке, когда ты стоишь тут, в паре футов от меня, и смотришь своими чертовыми глазами, а прямо напротив моих глаз твой рот, которым всего три дня назад ты так жарко обрабатывал мой член... – Абсолютно. – Мне... – начинает Бен, но Мартин бросает на него исподлобья взгляд, в который старается вложить все свое желание убить Бенедикта, если он еще хоть словом, хоть жестом намекнет на то, что произошло в субботу. Взгляд достигает цели. – Мне нравится твой шарфик, – Бен впадает в полушутливый тон. – Мне он тоже нравится, – бубнит Мартин и отправляется переодеваться в Джона. * * * Все дни последующих нескольких недель были похожи один на другой. Съемки набирали обороты, количество отснятых сцен приближалось к половине. Пять дней в неделю Мартин вкалывал на съемочной площадке, а выходные проводил с семьей. Внешне их отношения с Беном не претерпели никаких изменений. Они все так же легко общались, шутили, подкалывая друга друга и остальных представителей съемочной группы. Правда, внимательный наблюдатель заметил бы, что эти шутки никогда не касались темы орального секса, а также то, что за эти недели Мартин и Бенедикт ни разу не оставались один на один. Надо сказать, Мартин чувствовал себя с Беном намного свободнее, когда был в одежде Джона. Неважно, играли ли они сцену или просто трепались о чем-то между дублями. Словно, войдя в образ, он мог – как Джон – вести себя без оглядки на случившееся. Он мог позволить себе не сильно заботиться о том, каким взглядом он смотрит на Бенедикта, поскольку, что бы там ни было – в этом взгляде, все можно было списать на игру. Единственное, что по-настоящему отравляло ему существование в эти недели – почти постоянная и сильная чуть ли не до болезненности эрекция. Поняв, что ситуация выходит из-под контроля, Мартин стал чаще заниматься сексом с женой, что ее приятно изумило, но все равно, стоило ему прийти на площадку, как в самый неуместный момент в штанах становилось круто и горячо. Мартин страшно нервничал, ему казалось, что его состояние всем заметно, что оно просто бросается в глаза. Он стал настаивать на удлиненной одежде для своего героя, предпочитая рубахи на выпуск прежним джемперам. Костюмер удивлялась и шла навстречу, но он все равно не мог успокоиться и дошел до того, что стал проситься отсматривать снятые сцены, чтобы тайно проверить – не видно ли чего лишнего в кадре. Пару раз ему позволили, потом ласково послали на хрен... * * * – Счастье порой так близко, но люди почему-то не желают делать никаких усилий, чтобы дотянуться до него, – Марк Гэтисс в костюме Майкрофта стоит, опершись на зонтик, и философствует. Мартин и Бенедикт стоят рядом и внимают. У них длительный перерыв в съемках, что-то не ладится с осветительными приборами. Мартин мрачен, а Бенедикт задумчив. Основная часть съемочной группы разбрелась кто куда, воспользовавшись неожиданной передышкой. – А еще бывает так, что, чтобы добыть счастье, нужно рискнуть и чем-то пожертвовать. Но люди опять же, – Марк легко взмахивает зонтиком, – слишком берегут свои задницы... – Извините меня, – Мартин с трудом заставляет себя улыбнуться. Он не думает, куда идет, просто следует настойчивому желанию скрыться от всех и хоть немного побыть одному. Что ж, пустующая сейчас площадка квартиры 221Б – неплохой вариант. Он опирается руками о стоящее посреди комнаты кресло и низко опускает голову. Черт подери гребаный ад, как же все глупо и каким же несчастным и измученным он себя чувствует... Забавно, насколько желанным и одновременно страшным звуком могут показаться шаги на лестнице. И как сладко бывает покориться неизбежному. Бен входит в комнату и останавливается на пороге. Мартин минуту стоит, как стоял, потом медленно разворачивается. Он ощущает дикую слабость, так что весьма удачно, что сзади его подпирает кресло. Бенедикт стремительно сокращает до минимума расстояние между ними, бросаясь на колени перед другом. Его взгляд не отрывается от лица Мартина, а руки торопливо расстегивают его брючный ремень. Мартин не сопротивляется и не отворачивается, лишь слегка вздрагивает, когда Бен стаскивает ему штаны чуть ли не до колен. В то же мгновение член Мартина глубоко входит Бену в рот. – Господи, Бен, как хорошо, как хорошо... * * * Они сидят за столиком в маленьком кафе, забрались в самый дальний и темный угол, ни дать ни взять гребаная парочка. – Мы не парочка. Ну вот, Бен опять читает его мысли. Мартин кладет на стол кулаки, один на другой, и пристраивает на них подбородок. Он чувствует звенящую легкость во всем теле, и это ощущение особенно прекрасно после нескольких недель ада. – Конечно, нет. Я вообще-то женат... – Почему ты решил напомнить мне об этом именно сейчас? Бенедикт ест бифштекс, ловко орудуя ножом и вилкой, и запивает красным вином. – Почему именно сейчас, а не два часа назад, когда... – Бен делает глоток, ставит бокал на стол, промокает губы салфеткой и в упор смотрит на Мартина, – когда столь энергично трахал меня в рот? Мартину неловко, и он сердится на Бена за столь вопиющую откровенность. – Да, наверное, я был несколько несдержан. – Несдержан? Да я чуть не задохнулся, твою мать! – Ну, хорошо. Ты прав. Я был груб. Я совсем потерял голову... Бенедикт больше не возмущается, он улыбается, и на физиономии у него весьма довольное выражение. – Ну и чему ты сейчас так радуешься? – Да ты бы видел себя в последние дни. Тебя же корежило так, словно у тебя разом разболелись все зубы. – И ты, конечно, решил, что причиной всему – твоя скромная персона? – А разве не так? – Так, – Мартин откидывается на стуле, увеличивая тем самым дистанцию между собой и Бенедиктом. – Все так, только это все равно ровным счетом ничего не значит. – Ничего не значит? – глаза Бена сощурены, а губы кривит неприятная усмешка. – Ну, может, я неправильно выразился. Пойми, – Мартин сцепляет лежащие на столе руки замочком и снова слегка подается в сторону Бенедикта. – Для меня все это, вся эта наша ситуация абсолютно нереальна и неуместна. Я совершенно не понимаю, что со мной происходит, почему вдруг мой разум и мое тело взбунтовались против меня. Ведь я раньше никогда не имел сексуальных отношений с мужчиной, потому что никогда и не хотел их, гребаный ад, иметь! – А я, значит, по-твоему, имел или хотел иметь? – Не знаю. Однако позволь напомнить, инициатива исходила от тебя. – Ты имеешь в виду эксперимент? – Да. – Так он удался? – Вполне. – Спасибо. Мартин минуту сердито смотрит на Бена, потом все-таки усмехается. Но Бенедикт не смеется. Он также слегка наклоняется в сторону Мартина, серые глаза темнеют, отчего взгляд становится тяжелым. – Так позволь и мне сказать, что я тоже никогда ранее не испытывал сексуального влечения к представителю мужского пола. Еще совсем недавно мне и в голову не могло прийти, что я могу, что я буду вот так стоять на коленях, а другой мужик засунет мне в рот по самую глотку свой... – он с горечью отворачивается, потом снова устремляет на Мартина горячий взор. – Это же унизительно, в конце концов! – Но... зачем же тогда?.. – Мартин ничего не понимает, но чувствует, что в груди становится тесно и как-то тревожно. – Затем что... ты! – Что я? – Просто ты! Ты! Чертов Мартин Фриман! Весь такой... – Бенедикт окидывает Мартина далеко не ласковым взглядом, – чертово хоббитово совершенство! – Почему хоббитово? – Мартин окончательно растерян и весь покрыт мурашками. – Я не знаю, – почти стонет Бенедикт, низко опустив голову и зарываясь пальцами в свою растрепанную кудрявую шевелюру, и у Мартина в очередной раз все внутри переворачивается. – Я не знаю, – продолжает Бен уже несколько спокойнее, – но ты вызываешь у меня какой-то дикий собственнический инстинкт. Я хочу, – он резко поднимает голову и обхватывает жаркими ладонями руки Мартина, – я хочу, чтобы ты принадлежал только мне. Я хочу иметь тебя, – Мартин вздрагивает, но Бенедикт только крепче сжимает его руки, – иметь тебя только для себя. Хочу владеть тобой полностью, каждой клеточкой, каждым нервом, каждым чувством, каждой мыслью. Не хочу тебя ни с кем делить! Минуту они отчаянно пялятся друг на друга, потом Мартин опускает глаза и осторожно высвобождает руки. – Что еще за феодальные замашки, камберлорд проклятый! Бен утыкается лбом в стол, и Мартин слышит его хохот, сдерживаемый, но с явными признаками истерики. – Перестань, – нерешительным жестом он едва дотрагивается до черноволосой макушки. – Не смей! – Бенедикт резко выпрямляется, его слегка трясет, в глазах блестят слезы. – Не смей прикасаться к моей голове! Он вытирает ладонью лицо, пару раз глубоко вздыхает, допивает вино и, улыбаясь, заявляет ошеломленному Мартину: – Зато я трогал твой зад. И Мартин чувствует, что его щеки заливает краска, что он, словно гребаная девица, краснеет, при воспоминании о том, как руки Бенедикта ласкали, поглаживали, мяли, пощипывали его обнаженные ягодицы. И как потом эти руки судорожно цеплялись за его спущенные штаны, когда Мартин, намертво вцепившись Бену в волосы, насаживал и насаживал его голову на свой исстрадавшийся член.