Love Story 2.0

Пожалуй, следует рассказать еще об одном аспекте наших отношений с Касом, а именно о сексе. Думаю, что, будь мы разного пола, этот момент не вызвал бы особенного интереса, в конце концов, многие знакомы с такими отношениями не понаслышке, а вот когда встречаются два парня, то тут обычно начинаются многозначительные взгляды, перешептывания за спиной и деланно невинные глаза, стоит обернуться. Я понимаю, что все пытаются вычислить, кто в отношениях "девочка", а кто – "мальчик", со всеми вытекающими последствиями, и делают выводы, основываясь на внешнем виде пары и на поведении партнеров в присутствии других людей. В принципе, иногда это действительно дает возможность понять "раскладку" (ненавижу это слово), но на деле все обстоит совсем иначе. На дворе стоял конец 1985 года, ученые уже заговорили о ВИЧ и СПИДе, инфекции, которую поначалу прозвали "болезнью четырех Г" – от жителей Гаити, гомосексуалов, гемофиликов и наркоманов, употреблявших героин. Однако большинство людей, а тем более студентов, совершенно не задумывались о каких-то там предупреждениях из толстых медицинских журналов. Студенческая жизнь всегда отличалась свободой нравов. К двадцати двум у меня был опыт общения с целой кучей девушек и несколькими парнями и мужчинами, хотя ни разу у меня не было еще долгосрочных отношений. Пока я учился в школе, на это у меня просто не хватало времени. В отношениях я всегда предпочитал линию поведения "буря и натиск" (10), мне хватало пары улыбок, чтобы развести понравившуюся одноклассницу на поцелуи где-нибудь в подсобке, и пары шуток, чтобы залезть ей в трусики. С парнями все было немного сложнее, несмотря на то, что мне многие нравились, я предпочитал не "следить" в школе, изображая законченного мачо, а время от времени выбирался в Канзас-Сити и посещал один из известных мне клубов. Родители думали, что я ночую у своих приятелей или хожу на дискотеку. Желания совершить перед ними "каминг аут" и открыто признаться в своей бисексуальности у меня не было. Меня устраивала ситуация, когда никто ничего не знал. В колледже все стало еще проще. Теперь мне не перед кем было оправдываться, и в первые пару лет моему соседу по комнате Биллу МакГерли нередко приходилось коротать вечера у знакомых, потому что на двери нашей комнаты висел галстук. Я расплачивался с ним тем, что во всех подробностях расписывал прелести очередной оказавшейся в моей кровати первокурсницы, сплавлял ему девушек, к которым быстро и неотвратимо терял интерес, и вообще ничего не скрывал из своей сексуальной жизни. А потом на моем пути попался Кас, и все резко изменилось. Потому что с ним все было совсем иначе. Если бы кому-то с любого факультета МИТа рассказали, что Дин Винчестер встречается с каким-то задохликом из художественно-педагогического колледжа вот уже больше месяца, а дальше поцелуев дело у него так и не зашло, его слушатели и слушательницы рассмеялись бы ему в лицо, и были бы правы. Потому что в своей манере поведения я до недавнего времени ничего не менял. Все эти галстучные вечера означали, что я не желал видеть одно и то же лицо дважды на своей подушке. Одного раза на человека было более чем достаточно. Не оставалось времени на то, чтобы успеть разочароваться друг в друге. Кастиэль же, который позволил поцеловать себя во время второй нашей встречи, не то чтобы отталкивал меня или пресекал попытки сближения, скорее, я сам не решался что-то предпринять. Почему-то мне казалось, что с ним все должно быть совсем иначе, и вообще... Это сложно объяснить, но я вдруг растерял всю свою решительность и превратился в слюнтявого романтика. Мучавшая нас в сентябре неожиданная и нетипичная жара отступила, сменившись ледяными затяжными дождями и ночными заморозками. Гардероб Кастиэля не отличался ни разнообразием, ни многочисленностью нарядов, поэтому он натягивал на себя все, что у него было, и по большей части напоминал этакий кочан капусты в разноцветных листьях. Добавьте к этому совершенно немодные вещи, кучу браслетов и фенечек из самых разных материалов на обеих руках, путаницу каких-то цепочек и ожерелий на шее, бОльшую часть которых он плел и набирал сам во время креативных занятий у себя в колледже, клетчатые или разноцветные шарфы и платки, которые он наматывал вместо шарфа, а то и вместо шапки, когда холодало, и грубые армейские ботинки – и вы получите того Кастиэля, которого я забирал на своей сверкавшей черным лаком детке и водил в кафе на коктейли и бургеры. Справедливости ради надо сказать, что Кас меня тоже регулярно куда-нибудь водил, на всякие представления неизвестных театральных групп, вернисажи своих знакомых, нередко в подвалах или зданиях заброшенных заводов, и кинопоказы альтернативного кино. Я старался не таращиться слишком уж откровенно и, если засыпал на представлениях или фильмах, то не храпеть и не падать со стула. Хотя Кас меня порой подкалывал, он ни разу не упрекнул меня в том, что я не интересуюсь чем-то, что было интересно ему самому. В общем, неделя шла за неделей, вечерами, когда Кас закрывал читальный зал, в котором работал три дня в неделю, или освобождался после занятий рисования с натуры, мы шли в кафе "У Бобби и Пэм" и съедали по бургеру, запивая колой или молочным коктейлем, а вечера пятниц и суббот проводили на описанных выше высокохудожественных мероприятиях. По воскресеньям мы нередко валялись у меня в комнате на полу и занимались. Топили у нас в МИТе несравненно лучше, чем в Лесли, поэтому обычно Кас начинал постепенно раздеваться, снимая сначала только расстегнутую куртку болотного цвета, потом сматывая очередной платок и отбрасывая его в сторону, потом скидывал безразмерную вытянутую буро-малиновую толстовку и так далее. Должен признаться, что этот целомудренный и естественный стриптиз заставлял мое сердце биться чаще, и мне жутко хотелось самому стащить с него остатки одежды и посмотреть, что же именно прячется под рубашкой и широкими мятыми штанами. Но стоило мне представить, что вот сейчас я это сделаю, и меня охватывала несвойственная мне робость. В воскресенье накануне Хэллоуина Кас опять пришел ко мне и достал из сумки большой альбом, коробку с акварельными красками и две стеклянные банки. – Мне надо нарисовать акварельный эскиз, – объяснил он мне. – Человека. Я надеюсь, ты не против послужить мне моделью? Меня фотографировали бесчисленное количество раз и даже снимали на видео, но никто и никогда еще не рисовал меня. Я почувствовал себя неловко. – И что мне делать? – То, что ты собирался. Бери учебник и учи. Только не меняй слишком часто позу. Я взял толстенный учебник по матанализу, тетрадь и пару отточенных карандашей и занялся подготовкой к зачету. Мои мысли, однако, постоянно уплывали от формул и сосредотачивались на совершенно других вещах. Например, на звуке, с которым карандаш Каса шуршал по толстой акварельной бумаге, или на бульканье, когда он ополаскивал кисточку сначала в одной банке с водой, а потом набирал чистой из второй. Еще я заметил, что в этот раз от Каса пахло каким-то очень приятным и пряным, совсем незнакомым мне запахом. Минут через двадцать я не утерпел: – Чем ты пахнешь? Кастиэль, который как раз пялился на меня, держа тоненькую кисточку перед собой в качестве ориентира, и измерял что-то, планируя перенести это на бумагу, вздрогнул. Он понюхал рукав своей толстовки, которую еще не успел снять, и улыбнулся. – Это сандал. Линда вернулась из Индии, куда ездила набирать спиритический опыт, и привезла мне в подарок целую упаковку разных ароматических палочек. Вчера мы их опробовали. Кстати, здорово перебивает запах травки. Я хотел было сесть поудобнее, но Кас предупредительно зашипел. – Я не могу сидеть так на полу, – жалобно сказал я, – у меня задница затекает и становится плоской. Кас вздохнул и наклонил голову набок. – Когда мне приходится позировать на занятиях, я порой сижу, не двигаясь, по полчаса и больше, а ты за пятнадцать минут весь извертелся. – Но я же не виноват, что мое тело требует движения! – У тебя есть поза, в которой ты сможешь оставаться немного дольше неподвижным? Я задумался. То, что я сейчас расскажу вам, вы, разумеется, расцените, как прямую провокацию, но в тот момент мне действительно было жарко. Поэтому я решительно стянул футболку и улегся на живот, подтянув свои учебные принадлежности поближе. Со стороны Каса донеслось шебуршение, похоже, он тоже решил избавиться от части одежды. Я не стал поворачиваться и рассматривать его. Вскоре в комнате вновь воцарилась тишина, прерываемая только шорканьем стиралки по бумаге и шелестом переворачиваемых мной страниц. Я вытерпел минут десять, а потом покосился на сидевшего под окном возле радиатора отопления Кастиэля. Он выглядел ужасно сосредоточенным, волосы торчали в разные стороны особенно сильно, щеки порозовели, и он постоянно облизывался, словно у него пересыхали губы. При этом его кисточка двигалась с невероятной скоростью, он, похоже, даже не стал ничего намечать карандашом, рисуя "на живую", как он выражался. Мне было жутко интересно посмотреть, что же там появляется, но я пообещал ему не двигаться как можно дольше, хотя это становилось затруднительным. Как всегда, когда нельзя что-то делать, захотелось почесаться, улечься по-другому, согнуть ногу в колене и так далее. Но я мужественно терпел. – Если ты будешь пялиться на то, как я рисую, а не заниматься, ты провалишь зачет, – вдруг сказал он мне, отдувая челку со лба. При этом он уставился на меня очень внимательно, словно я был этаким особенно интересным экземпляром жука, а он – энтомологом-профессионалом. – Я не могу сосредоточиться на формулах, когда по всей комнате воняет сандалом, а еще тут сидит некий тип, и он ворует мою душу, перенося ее на бумагу. – Что за языческие представления? – деланно возмутился Кас, продолжая водить кисточкой, время от времени обмакивая ее в разведенную на фарфоровой палитре краску. – Я тебе не жрец вуду. – Откуда мне знать? Я не выдержал, встал на колени и подобрался к нему поближе. С легким вздохом разочарования он бросил кисть в банку с грязной водой. – Ты хочешь побрызгать на меня святой водой? – спросил он, откладывая альбом. – Если честно, мне ужасно хочется на тебя кое-чем брызнуть, но это далеко не вода. – Фу, какая пошлость! – Он надулся, но я видел, что ему было смешно. Он был вовсе не против время от времени попошлить, мой Кас. А потом я потянул его на себя и поцеловал. Выпутывать его из одежды оказалось действительно именно так возбуждающе и интересно, как я себе и представлял. Во-первых, слоев оказалось больше, чем я думал, так что все превратилось в некое подобие распаковки рождественского подарка. Каждый раз, когда мне казалось, что вот сейчас я наконец-то доберусь до его кожи, на моем пути оказывалась преграда из мятой рубашки, застегнутой к тому же почти на все пуговицы, потом из фуфайки с длинными рукавами и дыркой на локте, под которой оказывалась футболка, а под той – старообразная майка в рубчик. Наконец майка улетела куда-то в угол, и я смог оценить свой "подарок". И, честно, я ожидал увидеть нечто тщедушное и бледное, под стать сложившемуся у меня образу витающего в облаках представителю студенческой богемы, но Кас оказался совсем не таким. Он был стройным, да, но совсем не тщедушным, просто не таким здоровяком, как я, а обычным человеком с хорошо развитыми мускулами и пропорционально сложенным. Он был... ну да, красивым. Разглядывая его, я вдруг вспомнил, что он сказал, будто ему приходилось подолгу сидеть, не шевелясь и позируя другим на занятиях. – Я надеюсь, ты не в голом виде из себя модель изображаешь? – спросил я и куснул его за нежно-коричневый сосок. – Ай! – Он дернулся, а потом улегся поудобнее на старом ковровом покрытии, которым была выстлана наша с Билли комната. – По-разному. – Хотел бы я посмотреть на это! – Я буквально зарычал и дернул вниз его штаны, которые даже застегнутые практически без сопротивления сползли сразу почти до колен. – Это очень эротично. – Он задрал ноги и сам избавился от штанов, даже не помогая себе руками. Напоследок он швырнул их куда-то, наверное, они отправились составить компанию одинокой майке. – Мышцы деревенеют и можно представить себе, что такое быть статуей. А на все части твоего замерзшего, покрытого гусиной кожей тела пялятся двадцать пять начинающих художников. Мало того, они еще и изображают тебя в самых разных техниках, так что потом хочется долго вертеться перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон и спрашивая, где же они усмотрели ТАКОЕ. На последнем занятии кто-то изобразил меня с козлиными ногами, типа сатира. Теперь я мучаюсь вопросом, не слишком ли они волосатые? Иначе как ему такая идея в голову пришла? Я поймал его щиколотку правой рукой, а левой ласково взъерошил редкие темные волосы на стройной голени, добрался до коленки и пощекотал с внутренней стороны. Кас фыркнул. – По мне, так в самый раз, – уверил я его. Наверняка вы думаете, что потом мы просто как с цепи сорвались и чуть не изнасиловали друг друга прямо на полу. А вот и нет. Я даже сам не ожидал, что эта язва Кас, всегда готовый обозвать меня или послать туда, где Поль Баньян (11) дрова не рубил, окажется таким нежным. И, если честно, от себя я не ожидал этого тоже. Мне мешали его многочисленные бусы, подвески и цепочки, поэтому я принялся медленно снимать их, каждый раз целуя в шею, плечо или ключицу. Наконец остался только маленький католический крестик на цепочке, похоже, серебряный, судя по тому, как потемнел металл. Цепочка была слишком короткая, чтобы снять его просто через голову, поэтому я принялся вертеть ее, отыскивая застежку. – Оставь. – Кас положил ладонь на мою руку. – Мама надела мне этот крест перед отъездом. Я этого не помню, но так говорит Чак. Я никогда его не снимаю, вообще никогда. – Не знал, что ты верующий, – пробормотал я, чувствуя себя жутко неловко. – Нет, – Кас покачал головой и скользнул пальцами по потемневшим звеньям цепочки. – Это просто как ниточка, которая связывает меня с ней. Кроме этого крестика и одной измятой и затертой фотографии у меня ничего нет. Никто же не думал... Он не договорил и потянул меня к себе, намереваясь поцеловать. И кто бы я был, если бы отказал своему парню в подобной малости в такой момент? Думаю, все, читающие это, ждут от меня слов, что потом я трахнул его прямо между альбомом с набросками и столом, на котором стоял мой полусобранный компьютер. Обломитесь. В первый раз "это" сделал Кас. А потом я. Потому что, знаете ли, во многих однополых парах нет четкого разделения на топов и боттомов. Мы меняемся. Часа два спустя мы лежали уже на моей разворошенной кровати, замотавшись в одеяло и лениво целуясь время от времени. – Слушай, Дин, – сказал вдруг Кас, поворачиваясь на спину и пихнув меня острым локтем куда-то под ребра. – Ммм? – А я тебе говорил, что я тебя люблю? – Нет, Кас. – Хм. А почему ты меня об этом не спросишь? – Ну... – Я не знал, следует ли мне ответить честно или соврать. И решил, что лучше честно. – Боюсь. – А ты все-таки спроси. – Ты меня любишь, Кас? – Не то чтобы люблю, – сказал он таким безразличным тоном, что у меня сердце ухнуло куда-то глубоко-глубоко и вообще почти перестало биться. – Я тебя очень-очень люблю, Дин.