***
Выставка проходила в зале колледжа Лесли, который производил бы весьма мрачное впечатление, если бы не развешанные повсюду цветные гирлянды и китайские фонарики. Вдоль стен на некотором расстоянии друг от друга были расставлены мольберты, судя по потекам краски, их использовали и по назначению, а на них стояли натянутые на рамы холсты. Первая и самая запомнившаяся мне работа Каса называлась "Чак". На ней был изображен бородатый темноволосый мужчина в истрепанном домашнем халате, сквозь разъехавшиеся полы которого виднелась мятая, испещренная пятнами футболка сверху и тощие голые ноги снизу. Мужчина смотрел куда-то вдаль, прислонившись к ободранной оконной раме. В руках у него была коричневая кофейная кружка, только почему-то у меня создалось впечатление, что в ней был налит совсем не кофе. Картина дышала тоскливой безысходностью, ею веяло и от неряшливой одежды, и от давно нестриженных, встрепанных волос мужчины, и от захламленного, прорисованного до малейших деталей подоконника. Даже видневшееся в окне здание выглядело унылым, серым и грязным, под стать всей обстановке. Я сразу понял, кто именно нарисован на этой картине. Подозреваю, однако, что я был единственным, кто догадался, потому что, как я уже знал, несмотря на редкостное дружелюбие и массу знакомых и приятелей обоих полов, о себе Кас рассказывал очень мало и неохотно. Он и со мной делился информацией только при случае. В общем, даже если бы Кас выставил только эту работу, его бы несомненно заметили. А у него был еще обалденный коллаж размером два на три метра, который вблизи выглядел как странный узор, а издалека становилось понятно, что на нем изображен пустынный пейзаж с горами на горизонте. Третья работа была совсем абстрактной, она вызвала у меня смешанные чувства. Хотелось рассматривать ее долго-долго, но одновременно хотелось отвернуться и не видеть. Отвернувшись, однако, хотелось как можно скорее вернуться к ней вновь. Я до сих пор не знаю, каким образом Касу удалось добиться подобного эффекта. Самого художника я нашел в группке всех остальных студентов последнего курса. Заметив меня, он подошел и нервно вцепился в рукав моей рубашки, как обычно делал. – У тебя сногсшибательные работы, Кас, – сказал я совершенно искренне. – Такие разные, и каждая по-своему прекрасна. – Да ну. – Он махнул рукой, хотя я заметил по его сразу порозовевшим щекам, что комплимент оказался ему очень приятен. – Тут масса куда более сильных работ. Мне еще надо работать и работать над своей техникой. – По мне, так с техникой у тебя все более чем окей. Тебе здесь надо оставаться до конца? – Да нет. – Он оглянулся, махнул кому-то рукой и потянул меня к выходу. – Если ты, конечно, не хочешь посмотреть еще что-то. – Я уже видел все, что хотел, – ответил я. Мы вышли из зала и спустились по широкой, истертой ногами поколений студентов лестнице. Снаружи дул ледяной ветер, но мы все равно решили прогуляться. Кас цеплялся за рукав моей куртки и улыбался сам себе, выглядя таким умиротворенным, словно гигантская тяжесть упала с его плеч. – Думаю, у тебя еще достаточно времени, чтобы поработать над техникой, хотя я бы оставил все, как есть, – сказал я минут десять спустя после начала нашей неспешной прогулки по дорожкам кампуса колледжа Лесли. – У-гум, – неопределенно ответил Кас. – У тебя еще полгода до окончания колледжа, да и потом ты продолжишь. – Да, – как-то немного натянуто ответил Кас, и мне не понравился его тон. – Что значит "да"? – "Да" значит, что я, разумеется, продолжу. В Риме, – торопливо добавил он в конце. Я остановился. – В каком Риме? – подозрительно спросил я его. – Ну, в том, который в Италии, – ответил мне Кас. – В Европе? – уточнил я на всякий случай, хотя уже понял, что он не имеет в виду Рим, штат Пенсильвания, или где в Соединенных Штатах имеется Рим? – Да. – Кастиэль остановился и отцепился от моего рукава. – То есть ты собираешься уехать в Рим. И надолго? – Минимум на год. – Он отвел глаза. – Я получил грант, буду преподавать там немного и учиться сам. Возможно, я задержусь там подольше. Меня затрясло, только я не сразу понял, от чего – холода или злости. – И когда ты собирался рассказать мне? – Скоро. – Кас обхватил себя руками, и я подумал, что он наверняка мерзнет в своей белой рубашке и старой куртке. – Ты же сам должен понимать... – Что именно? – Я отошел от него на пару шагов, испытывая сильное желание пнуть фонарный столб, под которым мы остановились. – Ну, то, что сейчас происходит между нами... Это же не навсегда. Скоро закончится этот семестр, и у нас будет еще полгода до окончания колледжа. Потом мы разъедемся, ты отправишься на Запад и неважно, поступишь ли ты в Стэнфорд или устроишься прямиком в Кремниевой долине, мне там места не будет. Потому что кому нужен непризнанный художник, особенно в техническом сердце страны? – Мне, – убежденно сказал я, – мне ты всегда будешь нужен. – А что насчет твоей семьи? Им нужен кто-то типа меня? Они вообще знают хоть что-то о том, что у тебя появился друг с претензией на нечто большее? Почему-то мне кажется, что они даже не подозревают о твоих не совсем традиционных предпочтениях. Это был удар ниже пояса, но я решил сдержаться, хотя это стоило мне немало усилий. – А откуда я должен был знать, что это важно для тебя, если ты ничего мне не рассказываешь? До сих пор я не видел необходимости оправдываться перед кем бы то ни было. А как же наша квартира? Или даже дом? В котором не надо будет вешать галстук на дверную ручку и в котором всегда будет тепло? Как насчет студии для тебя рядом с моим кабинетом? Если я получу работу в Долине, мы вполне могли бы себе это позволить. А на выходных ездили бы к океану или просто куда-нибудь. Но это предполагает, что не только ты нужен мне, но и я нужен тебе, а пока ты предпочел меня какому-то дурацкому Риму. – Не дурацкому, а Вечному городу, закоснелый ты технарь, – все еще грубовато ответил Кас, но глаза у него светились под фонарем как у кошки. – А как же Европа? Я бы мог заработать себе имя... – Ты и здесь сможешь его заработать. Вот увидишь, не пройдет и нескольких лет, а твои работы будут выставляться в МоМА(13) и безо всякого Рима. А со своей семьей я уж как-нибудь справлюсь, за это можешь не переживать. – То есть ты правда хочешь, чтобы я поехал с тобой на Запад? – Не просто поехал, а чтобы мы сразу же поселились бы вместе. Я хочу быть с тобой, Кас. Он в упор посмотрел на меня, явно удивленный горячностью моей речи. – Почему? – спросил он. – По кочану, – ответил я. – Это, конечно, причина, – кивнул он и впервые сам взял меня за руку и переплел наши пальцы. – Очень серьезная причина. И мы побрели дальше по кампусу, ломая тонкий лед на лужах своими ботинками. Больше тема Рима в наших разговорах ни разу не всплывала.Часть 6
19 января 2015 г. в 01:42
Мой сосед по комнате, Билл МакГерли, студент факультета гидравлики, выделялся из всеобщей массы вулканическими прыщами по всей физиономии и невероятно тощей задницей. "Как у кроля по весне", – сказал бы Сэм-старший, мой дед со стороны матери, а уж ему-то, профессиональному охотнику, пристало знать о кроличьих задницах все. Кроме того, Билл отличался просто фантастической невезучестью в плане завязывания отношений с противоположным полом, хоть я и старался ему помочь по мере сил, спихивая "отработанный материал". Но это ему мало что давало, вследствие чего он был фанатичным поклонником продукции Силиконовой долины (12), а также любителем подолгу гонять шкурку по утрам под душем. Не то, чтобы я очень уж осуждал подобное поведение, но все же это порой несколько осложняло наше совместное проживание. Однако, когда появился Кас, за все эти мелкие неудобства я с лихвой отплатил ему постоянно занятой комнатой, не только по вечерам, но с конца октября и по ночам с пятницы на субботу, с субботы на воскресенье и нередко с воскресенья на понедельник, хоть это и противоречило внутреннему распорядку нашего кампуса. И если раньше он был моим благодарным слушателем, на которого я выливал ушаты непристойных подробностей о своих кратковременных развлечениях, то теперь я замолчал подобно превратившейся в соляной столп жене Лота.
– Слушай, вот никогда бы не подумал, что ты интересуешься парнями. Я думал, "киски" – это твоя единственная и большая любовь на всю жизнь.
– Ошибаешься, Билли-бой, – ответил я МакГерли откуда-то из шкафа, в котором вот уже минут десять искал что-нибудь богемное из одежды.
– Ну хотя бы скажи, как оно? Вообще это сильно отличается от девушек?
– Что именно ты подразумеваешь под "этим"? – Я вылез на свет Божий с кипой футболок, рубашек, джинсов и принялся раскладывать их на кровати, пытаясь придумать наиболее вычурную комбинацию. Поскольку одежда моя вся отличалась стремлением к классике, комбинация никак не складывалась.
– Ну... все. Как вы вообще это делаете? Вы же делаете? Или нет? Если нет, то по кой фиг ты постоянно вешаешь галстук на дверную ручку, а если да – то как оно?
– Заткнись, Билл, – дружелюбно посоветовал я ему. – Если очень интересно – найди себе парня, может, у тебя с ним лучше получится.
Билл покраснел, что маков цвет, отчего его прыщи приобрели неземной фиолетовый оттенок. Пугающее было зрелище, должен я вам сказать.
– Ну, не каждому же повезет отхватить самого крутого студента из художки, – ответил он мне, после чего я неприлично громко расхохотался.
Сделал я это потому, что мне не хотелось показывать, насколько меня обрадовала такая характеристика Каса.
– А с чего ты взял, что он самый крутой? – со вздохом я выбрал темно-синие джинсы, решив дополнить их ярко-желтой рубашкой, которую обычно надевал только в ночные клубы. Ну, в то время, когда я еще туда ходил.
Билл передернул плечами, словно я задал ему вопрос, не требовавший ответа, и уткнулся в свои записи, разрисованные графиками водяного давления и схематичными изображениями разрезов разнообразных турбин.
Дело было в том, что в этот день я шел на вернисаж, но не с Касом. Я шел на вернисаж Каса. У них в колледже закончился какой-то курс, и теперь они устраивали выставку работ, которые написали студенты в рамках этого самого курса. Насколько я знал, Кастиэль выставлял сразу три работы и жутко нервничал в последние дни, уверенный, что окажется хуже всех. Переубедить его у меня никак не получалось, и я прибегал к известным стратегиям отвлечения. Это помогало, но ненадолго. Поэтому я был рад, что день выставки наконец-то настал. Сам я был уверен, что работы Кастиэля окажутся если не самыми лучшими, то лучше большинства остальных, и слова Билла были мне тому подтверждением. Поэтому я собрался, накинул куртку и, не прощаясь, вышел, оставив МакГерли наслаждаться таким редким в последнее время для него одиночеством и собственной кроватью.